— А что же тогда?
Юля неопределенно пожала плечами.
— Я не желала тебе смерти, Матвей! Вообще ничего плохого не желала. Когда Ариан приехал и рассказал, что произошло, он заметил, что все это из-за меня. Я помню, что ты тогда говорил… — Юля запиналась, с трудом подбирая слова.
— И что же я говорил? — усмехнулся Гончаров.
— Ты сказал, что любил меня… Это правда? Ариан говорил о том же, но ты ведь делал все, чтобы я поверила в обратное.
— Зато ты была очень откровенна в своих признаниях, дорогая! Чего ты хочешь? Чтобы я бегал за тобой? Извини, но даже физически мне это не под силу.
— Я хочу, чтобы ты не отталкивал меня.
— Ты этого хочешь? Правда? А зачем, Юля? С чего вдруг сейчас? А как же Ариан? Скажи мне, попробуй быть откровенной и, возможно, убедишь меня.
— Я скажу, но ты все равно не поверишь… Я не люблю Ариана, он мне не нужен. Я… — Шарапова запнулась. — Прости меня, Матвей!
— Сейчас, я так понимаю, последует признание в любви? — не сумел скрыть он иронии. — В лучших традициях Болливуда.
— Поэтому я и не прихожу в Сиренево, — только и сказала она. — Я не стану признаваться тебе в любви! Потому что не уверена, что это и есть любовь. Я просто знаю, что ты мне нужен, не хочу тебя терять. Я скучаю по тебе и не могу не думать. И еще я уверена, что любовь — это не только слова и признания! Любить — это принимать, прощать, не оставлять и, вопреки всему, оставаться до конца…
— Вот как? — хмыкнул он. — Есть вещи, которые нельзя простить.
— Да, безусловно, потому что гордость не позволяет перешагнуть через раненое самолюбие, если больше нет любви.
— Как у тебя все просто!
— Нет, не просто. Но, несмотря ни на что, я по-прежнему способна мечтать. А ты когда-нибудь о чем-нибудь мечтал? У тебя была мечта?
Матвей негромко рассмеялся и затушил сигарету.
— Мечта? Мечта — это нечто легкое и прозрачное, воздушное и розовое, присущее девушкам и детям. Мужчины чаще руководствуются желаниями, которые спешат так или иначе удовлетворить.
— Ты говоришь сейчас о материальном.
— Не только. Я говорю и о духовном. Красота ведь спасет мир, не так ли? А она ведь не только в хорошенькой женской мордашке. Созерцание чего-то прекрасного дарит эмоции, питает душу. Вот этот открывающийся вид, например! Я прихожу сюда каждый вечер и могу долго сидеть, глядя, как на том берегу понемногу гаснет свет в деревне!
Гончаров, конечно, не сказал, что, глядя на Сиреневую Слободу, часто думал о ней. Чем она может быть занята сейчас, о чем ее мысли.
— Впрочем, нет, была у меня одна мечта, глупая и наивная, о которой сейчас и вспоминать стыдно, — продолжал Матвей. И что-то в том, как он произнес последние слова, отозвалось трепетным волнением в сердце Шараповой. Она знала, о чем он говорит. — Но она не сбылась, поэтому, я повторюсь, если скажу: мечтания — удел слабаков и дураков.
— Говорят, мечтам свойственно сбываться даже тогда, когда те, кто когда-то мечтал, забывают о них, разочаровываются, — негромко произнесла девушка, не оборачиваясь к нему.
— Правда? А почему вдруг? — хрипловато уточнил он, и Юля почувствовала легкое прикосновение к своим волосам, собранным на макушке в обыкновенный хвостик.
Гончаров сидел ступенькой выше и мог незаметно, едва касаясь, перебирать и пропускать сквозь пальцы шелковистые пряди ее волос.
— Когда человек живет иллюзиями и миражами, он вряд ли способен увидеть что-то дальше собственного носа, а уж тем более распознать в ком-то что-то сокровенное и бесценное, что в один момент становится дороже всего на свете, — говорила она, а нежная улыбка не сходила с губ. — Любовь невозможно купить за деньги, а душу — цветами и подарками, но вот искренностью и нежностью — однозначно…
— Вот как? — хмыкнул мужчина. — А мне кажется, всему на свете есть логическое объяснение. И тому, о чем ты сейчас говоришь, в том числе. То, что случилось вдруг, в чем ты сейчас пытаешься меня уверить, — продуманный и здравый план с личной выгодой и вытекающими последствиями. На многое в этом мире решаются от безнадежности, с одной лишь разницей — у каждого своя цена! — с привычной иронией ответит Гончаров. — Особенно у того, кто познал вкус жизни в Москве!
Улыбка сбежала с губ Шараповой. Безусловно, она поняла, что сейчас имел в виду супруг. Впрочем, ничего удивительного. У него есть все основания не верить ей, тут уж, наверное, ничего не изменишь. Не перешагнуть им эту пропасть.
Юля закусила нижнюю губу и поднялась.
— Поздно уже, — сказала чуть дрогнувшим голосом. — Мне пора домой!
— Я провожу, — мужчина затушил сигарету и собрался подняться.
— Не стоит. Я сама дойду! — остановила его девушка и, не дожидаясь возражений, легко побежала по ступеням.
Матвей с некоторой горечью покачал головой и снова закурил.
Глава 24
Последующие несколько дней Юля все так же избегала приближаться к Большому дому, но, вняв доводам мамы, с удовольствием приняла непосредственное участие к подготовке к Большому Спасу, который должен был состояться в ближайшее время в Сиренево.
Перед праздником в усадьбе Катька и Шурка все вечера проводили во дворе у Емельяновых. Устраиваясь на лавочке под огромной раскидистой липой, до темноты они болтали и смеялись, обсуждая программу предстоящего мероприятия. Шарапова выносила графин холодного лимонада с мятой и лимоном, который сама готовила, и бабушкины плюшки. И девчонки, засиживаясь до темноты, как и в юности, не хотели расходиться. Юля неизменно брала с собой Прохора, который в свои почти восемь месяцев не очень-то жаждал просто сидеть в коляске и забавляться с игрушками, предпочитая кочевать по рукам, улыбаясь, заливисто смеясь и хлопая в ладоши. Ребенок обожал, когда мама поднимала его высоко над собой, изображая полет. Малыш заливисто смеялся, видя сияющее лицо Юли, а потом она прижимала его к себе и целовала, щекотала волосами.
Именно этот звонкий, как перезвон серебряных колокольчиков, смех услышал Матвей Юрьевич, оказавшись у калитки дома Емельяновых, да так и замер, только сейчас вспомнив о ребенке. А ведь был еще и ребенок, сын Ариана, вечное напоминание ее измены. Она говорила о гордости и раненом самолюбии, но дело не в этом… Ребенок — венец ее иллюзий и миражей, живое воплощение любви к Ариану. И пусть она прошла в ее сердце, в ребенке будет жить вечно. Матвей старался не думать о сыне Ариана. Впрочем, и о Юле мужчина гнал прочь мысли, но каждый вечер ходил к плотине, надеясь, что она опять придет, но Юля не появлялась. Иногда ему казалось, что на старой аллее мелькал ее силуэт, и в саду чудился ее голос и смех… От Марины он узнал, что девушка действительно стала бывать к усадьбе и вместе со всеми включилась в подготовку праздника. Юля жила и радовалась жизни, а он… И ему вдруг стало страшно. А если она больше не придет? Все прошедшие недели он для этого приложил максимум усилий, но сейчас испугался. Он хотел снова видеть ее, разговаривать, незаметно касаться волос, вдыхая их запах. А она все не приходила, и тогда он решил пойти сам. Матвей помнил, где жили ее родственники. Отыскать их дом не составило труда, и он собрался уже войти, когда услышал детский смех.
Возможно, он мог бы простить ей предательство. Возможно, у него получилось бы ей поверить, но наличие чужого ребенка, сына его лучшего друга, вставало глухой стеной непреклонности. С этим он не сможет примириться никогда. Ему не следовало приходить. Лучше уйти, вообще уехать. Сжав губы так, что на щеках заходили желваки, Гончаров обернулся и столкнулся с Юлиной бабушкой.
— Добрый вечер! — растерянно произнес он. Хоть убей, не помня, как ее зовут.
— Добрый! Вы к нам? Заходите, — сказала она, рассматривая его подслеповатыми глазами и не давая возможности отказаться или уйти, брякнула клямкой и распахнула калитку.
— Прохор, а давай-ка посмотрим, кто к нам пришел? — услышал Гончаров веселый голос Юли и, оказавшись во дворе, увидел ее.
В коротких шортах и футболке, с кое-как собранными на макушке волосами, в обычных сланцах и без макияжа она походила на деревенскую девчонку, юную, веселую и очень красивую. Шарапова держала над собой ребенка и смеялась вместе с ним. Девушка обернулась, услышав, как стукнула калитка, и замерла, завидев его. Улыбка сбежала с губ, глаза сделались огромными. Юля опустила руки, прижав к себе малыша, который тут же потянулся к цепочке с крестиком у нее на шее.
— Юля, это, наверное, к тебе! — сказала бабушка, пересекая двор и направляясь к крыльцу.
Гончаров сделал шаг, понимая, как глупо выглядит со стороны. А подружки, переглянувшись и поняв друг друга без слов, поднялись с лавочки.
— Добрый вечер! — поздоровался Гончаров, подходя ближе.
— Добрый вечер, Матвей Юрьевич! — хором отозвались они.
А Юля, крепче прижав к себе ребенка, лишь кивнула в ответ.
— Это тебе! — мужчина протянул ей букетик цветов, росших на берегу у реки, где он собственноручно и нарвал их. — И прости, ладно?
— Что? — переспросила Шарапова, принимая букетик и прижимая его к себе вместе с ребенком. Прохор тут же позабыл о крестике и потянулся к душистым желтым метелочкам. Ухватил ручонками, намереваясь попробовать, и чихнул.
Юля улыбнулась, а малыш решительно свел на переносице бровки, совсем как Матвей, когда ему что-то было не по нраву.
— Кажется, я обидел тебя в последнюю нашу встречу! — ответил он, а взгляд его то и дело переходил от лица Юли к личику с темными волосиками и смуглыми щечками, на которых то и дело расцветали ямочки.
— Юль, мы домой! — махнув на прощание рукой, подружки направились к калитке.
— Нет, нисколько! Просто у нас с тобой разное понимание безнадежности! Тебе, вероятно, кажется, что только в Москве, имея платиновую карту Сбербанка, можно быть счастливым. Ну, хотя бы относительно. Ты решил, что я готова на все, только бы выбраться отсюда, потому что другого шанса у меня уже не будет. Но нам с Прохором и здесь хорошо, куда-то уезжать мы не планируем!