Кто здесь нуждается в помощи, так это мать. Она все еще находится в отпуске по уходу за ребенком. По ее словам, еще в младенчестве Ронья была крайне неуравновешенной, постоянно плакала и кричала. Кроме того, беременность ею протекала на фоне тяжелого психического стресса, так как в тот период происходили бурные выяснения отношений с ее отцом.
Чтобы иметь возможность понаблюдать за динамикой отношений между матерью и дочерью, я предлагаю им посещать материнско-детскую группу, куда ходят еще три матери с детьми примерно того же возраста, что и Ронья. Там быстро становится видно, кому из них двоих принадлежит власть. Ребенок отказывается реагировать на любые обращения в свой адрес, будь то с моей стороны или со стороны матери. Ронья сидит у нее коленях, живот к животу, и ревет как белуга. В этой картине есть одна странность, которой я даю на себя подействовать: в своих попытках изменить ситуацию мать выглядит абсолютно лишенной сил и энергии. Такое впечатление, будто вся энергия находится у без устали кричащей Роньи. Диспропорция совершенно очевидна, они как будто поменялись ролями.
Я никак не отвечаю на поведение девочки, а вместо этого предлагаю ее матери попробовать что-нибудь для себя самой. И при этом вскользь говорю, что Ронье ведь сейчас, наверное, ничего и не хочется… Вот тут-то она и начинает орать и цепляться по-настоящему! Ронья уже вся насквозь мокрая от пота, а ее лицо стало пунцовым. Ясно, что она застряла в своем чувстве и из-за крайне неуверенного поведения матери не может найти из него выход. Фрау Д. сидит как приклеенная и лишь смущенно улыбается. От нее не исходит ни единого импульса что-то решить для себя и ребенка.
Поэтому я беру инициативу в свои руки и прошу маму с дочкой на руках подойти к игровому комплексу для лазания. Затем я говорю ей с не оставляющей сомнений решимостью, что сейчас возьму у нее Ронью на то время, которое она захочет уделить самой себе. Мы с ней уже заранее прояснили, что такая ситуация может возникнуть, и мать с доверием меня слушается. Так что я «отрываю» от нее Ронью, и ее мама начинает лазать по перекладинам. Ронья продолжает негодовать у меня на руках. И все же снова краешком глаза украдкой смотрит: «Ну, и насколько ты это серьезно?» А у меня все на 100 процентов серьезно! А еще я чувствую, что бороться она продолжает больше для вида.
Через какое-то время Ронья кричит: «Я хочу лазать вместе с мамой!» Это пожалуйста, и я спускаю ее с рук. Теперь она лазает по перекладинам, не удостаивая взглядом ни меня, ни других детей, ни их мам. В то время как ее мама сидит на комплексе с совершенно несчастным видом, Ронья будто и не устраивала никаких «представлений». Ее личико сияет от радости, и она с довольным видом карабкается по перекладинам. Когда другие дети тоже проявляют интерес к лазанию, она даже может спокойно входить с ними в контакт. Заключительная игра, которую провожу я и в которую все играют вместе, тоже проходит без осложнений.
На следующих занятиях подобные сцены в разных вариациях повторяются снова и снова: Ронья кричит на руках у матери, Ронья кричит на руках у меня, Ронья кричит одна на скамейке… Ни в одном из этих случаев ей не удается выйти из этого приступа без посторонней помощи. И видно, что кричит она до полного изнеможения. Можно себе представить, каково это для ее матери. На консультации, куда она приходит без ребенка, я спрашиваю, может ли она определить то чувство, которое у нее возникает, когда Ронья закатывает истерику. Она кивает и говорит, что чувствует себя беспомощной, злой и бессильной одновременно. Затем я спрашиваю, знакомо ли ей это чувство по тем временам, когда у нее еще не было детей. Она задумывается, а потом удивленно кивает: на самом деле это чувство знакомо ей уже давно. Последний раз она испытывала его во время беременности Роньей, когда переживала сильный психический стресс из-за конфликта с ее отцом.
На гипнотерапевтическом сеансе мы еще глубже погружаемся в историю фрау Д., чтобы посмотреть, как давно ей знакомо это чувство. Тогда она видит себя ребенком в коляске – беспомощно, гневно и бессильно кричащим. Несмотря на то что коляску катит ее мать, она чувствует себя брошенной. Глядя на это из сегодняшнего дня, она понимает, что мать была тогда полностью занята собой, это был тот период, когда брак ее родителей оказался на грани разрыва. Я прошу фрау Д. еще раз описать ее чувство: каково это – сидеть в своей коляске, безнадежно крича. Она описывает его такими словами: «Это похоже на червяка, который извивается у меня в животе». Этот червяк ей хорошо знаком, он дает о себе знать с тех пор, как она себя помнит.
Я спрашиваю ее, не было ли такого, что она была очень одаренным ребенком, а ее родители не поняли этого по-настоящему (на это предположение меня натолкнуло то, что Ронья в свои всего четыре года уже начинает читать и писать). Фрау Д. подтверждает это и рассказывает, что родители подавляли у нее все зачатки такого рода, так что в результате она сама перестала в себя верить. В школе она всегда без труда была лучшей в классе, в профессиональной жизни она тоже была очень успешна. С тех пор как она из-за детей сидит дома, она снова чувствует себя все более неуверенно, еще и муж постоянно дает ей понять, что как мать она не может управиться даже с двумя детьми. К тому же они живут в доме ее свекров, которые тоже заставляют ее испытывать угрызения совести. Так что никаких нервов у нее уже не хватает, а уверенность в себе сильно подорвана.
Я прошу ее еще раз эмоционально погрузиться в ситуацию, когда Ронья закатывает очередную истерику, и спрашиваю, не шевелится ли в ней тот «червяк». Она с удивлением констатирует, что в тот момент, когда Ронья разражается криком, он исчезает! Этот образ стал для нее «ага-переживанием» на всю оставшуюся терапию. Я дала ей задание каждый раз, когда ребенок начинает кричать, спокойно смотреть ей в лицо и говорить про себя: «Это мой червяк».
Позже она рассказала, что с этим внутренним знанием она может совершенно по-другому общаться с дочерью. Впервые за долгое время она снова чувствует себя дееспособной. Теперь она тоже осознает сходство между собой и Роньей и видит, что ее дочь часто предъявляет к себе высокие требования, которых в свои четыре года в некоторых случаях еще никак не может выполнить, и поэтому часто испытывает фрустрацию, раздражается и нуждается в ее помощи. Раньше, по ее собственным словам, она была «слепа» к нуждам своей дочери. Кроме того, в процессе терапии становится очевидным, что Ронья действительно относится к числу высокоодаренных детей, которым необходима соответствующая поддержка.
Терапевтическая работа с матерью и ребенком длилась еще долго. Вскоре после того как мать обнаружила для себя образ с сидящим у нее в животе червяком, Ронья подарила мне свой рисунок, на котором изобразила себя саму: она нарисовала себя красным цветом в виде фигурки «ручки, ножки, огуречик» со смеющимся ртом. Единственное, что на этой картинке было закрашено и выделялось, – это круглый, светящийся ярким желтым цветом живот. Не знаю, кто из нас троих радовался больше – фрау Д., Ронья или я!
Разные системы ценностей у родителей
Оба родителя должны отдавать себе отчет, что они являются выходцами из двух разных систем, у каждой из которых свои нормы и представления о ценностях. Когда они объединяются в пару, их системы ценностей одинаково законны и должны уважаться. Они правильны такие, какие они есть. Но, создавая семью, оба партнера формируют еще и что-то новое, что затем имеет силу для новой системы.
Для детей важно, чтобы родители показывали себя с тем, с чем они пришли из своих родительских систем. Как к детям, так и к самим родителям относится то, что они сутьих родители. Это часто становится конфликтной темой, когда речь идет об «установлении наиболее правильных с педагогической точки зрения границ». Многие родители отчаянно пытаются ставить своим детям одинаковые границы и терпят фиаско. К примеру, если мать устанавливает воображаемую границу, поскольку они с мужем договорились, что будут последовательны в подходе к ребенку, но при этом до ее собственной внутренней границы еще очень далеко, то ребенок не будет признавать эту границу до тех пор, пока мать не дойдет до своей внутренней границы.
Однозначность и последовательность в подходе к ребенку означает не что иное, как непротиворечивость. Если у одного из партнеров под влиянием его собственной родительской системы гораздо более широкие границы, чем у другого, то для ребенка это совсем не проблема. Ведь он должен познакомиться с обеими сторонами. При этом он, к примеру, знает, что с папой можно быстрее добиться желаемого или что с мамой точно не стоит торговаться по поводу чистки зубов.
Ребенок очень хорошо умеет проводить различия. Здесь важно, чтобы родители не лишали друг друга достоинства, например, когда один отменяет запрет другого. Такие вещи нужно прояснять в отсутствие ребенка. Принцип здесь один: оба родителя правы. На этой основе они могут вместе размышлять о том, что им важно для их ребенка.
Ко мне на консультации раз за разом приходят родители, которые не в состоянии предоставить своим детям ориентиры в виде границ. Здесь можно начать с того, чтобы посмотреть, как обстояло дело с установлением границ в их собственной родительской семье. В целом я снова и снова констатирую в этом отношении следующее: одни говорят о том, что сами не знали никаких границ и поэтому у них нет этого чувства, а другие говорят, что им ставили очень жесткие границы и они хотят избавить от этого своего ребенка. Получается, что и отсутствие сдержек, и зажатость приводят к одинаковой неуверенности. Полезно показать эту картину родителям. Это позволит им перестать обвинять собственную родительскую семью. И понять, что речь идет о том, чтобы найти середину как для детей, так и для родителей.
Позиция терапевта
Как часто я раньше обманывалась собственным представлением, что я лучше родителей знаю, как «помочь» их ребенку! Родители очень хорошо это видят, и шанс вместе посмотреть, что может быть полезно для ребенка, оказывается упущенным. В таком случае родители, как правило, (справедливо) перестают доверять и остаются на поверхностном уровне. И заглянуть внутрь системы не получается.