! Просто передо мной часто сидят матери и очень сердятся, что их ребенок не видит, какой ненадежный, лживый, хаотичный, фальшивый, зависимый и т. д. (список можно продолжать до бесконечности) на самом деле их папа! И все это характеристики, которыми они наделяют своего партнера.
Ребенок же просто любит – без всяких ограничений. Как ужасно, если ему приходится бесконечно выслушивать негативные суждения о том, кого он любит! Ребенок будет прятать свою любовь к нему все глубже и глубже, как драгоценное сокровище, которого никто больше не должен видеть. Но это сокровище действует, его сияние, так сказать, проникает наружу, вот только мы, взрослые, часто не знаем, где оно зарыто. И видим лишь тень этого света. Если же мать может искренне уважать своего бывшего партнера как отца ребенка, то ребенок будет любить ее за это еще больше. «В тебе я продолжаю любить твоего отца / твою мать». Если дать подействовать на себя этой фразе, можно буквально ощутить, как хорошо и правильно будет чувствовать себя с ней ребенок.
Завершая тему расставания, я хотела бы еще раз процитировать слова Берта Хеллингера из его книги «Порядки любви»: «Вам нужно исходить из того, что расставания происходят без вины. Они неизбежны. Как правило, они неизбежны. Кто ищет виновного и вину – в себе или в другом, – отказывается принять неизбежное. Он ведет себя так, будто было возможно другое решение, если бы только… А это не так. Расставания – следствия переплетений. Каждый из партнеров по-своему переплетен. Вот почему я как терапевт никогда не ищу, кто в этом виноват или что в этом виновато. Я говорю им, что это осталось в прошлом, и теперь нужно встретиться с болью от того, что это в прошлом, хотя вначале у них были самые лучшие намерения. Если они примут боль, то смогут мирно разойтись и по-хорошему решить друг с другом то, что еще нужно решить. Тогда каждый будет свободен для своего будущего» (с. 47).
Полагаться на то, что детям «по силам» их родители
Дети с нарушениями поведения часто родом из отягощенных систем. Поэтому на терапии мы имеем дело с детьми, родители которых тоже выбиваются из нормы. Например, у меня были дети, чьи матери занимались проституцией или чьи отцы совершили преступления, связанные с наркотиками или чем-то еще.
Восьмилетний Аксель ходил в группу по психомоторике, поскольку у него были огромные проблемы с социальным поведением в школе. В учебе он вполне успевал и даже казался довольно способным. Ему мешала его нетерпимость к другим, сильный эгоцентризм, а также не знающая границ, вплоть до полного отсутствия дистанции, манера общения с детьми и взрослыми. Он жил вместе с матерью, а его отец сидел в это время в тюрьме за связанные с наркотиками преступления, о чем мне на первой встрече сообщила его мать. Однако сам Аксель этого не знал.
Отец бросил семью еще несколько лет назад. По словам матери, Акселя удивляло или, точнее, беспокоило то, что уже год как от отца больше не было ни писем, ни открыток, которые раньше он присылал сыну хотя бы на день рождения или на Рождество. Навещал он его в любом случае редко, а под конец и вовсе перестал, настолько он был ненадежен. Письма из тюрьмы мать Акселю не передавала, поскольку хотела оградить его от знания, что его отец в тюрьме, иначе он бы, к примеру, не знал, что сказать одноклассникам, когда речь заходила об отцах.
На групповых занятиях с пятью другими мальчиками он строил такой образ, что все всегда к нему несправедливы, что другим всегда достается больше, чем ему, что все настроены против на него и т. д. При этом он был очень агрессивен и постоянно находился в движении. Нас, взрослых, он тоже слушать не желал: когда я хотела разъяснить ему какую-то ситуацию, он всегда пытался убежать, заткнуть себе уши и тому подобное. Но если вопрос серьезный, то со мной такое не проходит, поэтому я заставляла его меня выслушать. Тут он демонстрировал такую гордость и такое высокомерие, что дальше некуда. И при таком нахальном поведении он, похоже, никогда прежде не сталкивался с тем, чтобы взрослый все же настоял на своем, – и теперь ему пришлось испытать это со мной: ему нельзя было продолжать играть, пока он не выслушает меня, как полагается.
Это подразумевало в том числе, что он должен был смотреть мне в глаза. Я часто сталкивалась с тем, что дети формально делают вид, что слушают, но, отказываясь от зрительного контакта, в итоге все же не подчиняются и сохраняют свой внутренний протест, так что в итоге они чувствуют себя «победителями». Аксель тоже попробовал эту тактику: он хоть и остался сидеть со скучающим видом, чтобы выслушать мою «нотацию», но взгляд его при этом был направлен в пол. Понадобилось 20 минут, прежде чем он отказался от борьбы и прямо посмотрел мне в глаза.
В этот момент между мной и ребенком зарождаются доверительные отношения и знание о чем-то, чего не замечают окружающие. Ребенок понимает, что он ребенок, что он маленький, а я взрослая и большая. Очень постепенно у Акселя стало получаться смотреть на ситуации и с другой колокольни, а прежде он был «заперт» исключительно в своем собственном мире. Главное, раньше ему было незнакомо и трудно принять, что есть люди, которым он симпатичен.
Разумеется, у нас в группе тоже в какой-то момент зашла речь об отцах. Аксель лишь смущенно пробормотал себе под нос, что его отец уже давно с ними не живет, и быстро вышел из ситуации.
Я очень часто сталкивалась у детей с этим смущением, как будто у них есть какой-то изъян. На мой взгляд, разрешить эту ситуацию можно, только если дать ребенку представление о том, что здесь действует на самом деле! Взрослым часто требуется мужество, чтобы открыть ребенку эту реальность, хотя я прекрасно понимаю, что отказ конфронтировать с ней ребенка возникает из потребности его защитить. Но дети очень точно чувствуют, что что-то не так. Поэтому в случае с Акселем я обсудила с его матерью, что мальчику будет полезно знать, где находится его отец. А главное, что тот, несмотря ни на что, пишет ему письма и остается его отцом. Мать запланировала этот разговор на вечер накануне приближавшегося дня рождения Акселя, поскольку знала, что он расстроится, если от отца снова не будет открытки…
На групповом занятии после дня рождения Акселя во время вступительного разговора в кругу я сначала, как обычно в таких случаях, вместе с другими мальчиками его поздравила и спросила о сюрпризах и подарках. Аксель с готовностью все это рассказал. Затем я прямо спросила, было ли что-нибудь от отца. Он ответил: «Да, я получил открытку», – а потом, красный как рак, выпалил: «Но он не смог приехать, я думаю, он сидит в тюрьме, так сказала мне мама». Это было трудно, но он сказал это перед всеми нами! А еще это было ему неприятно, но той «ауры» личного изъяна теперь больше не было.
Потом я сказала ему еще, что его папа не один такой, что в какой-то момент жизни со многими людьми случается так, что они становятся слабыми и делают глупости. Но его папа все равно остается его папой, и наверняка он часто о нем думает. Аксель и другие дети кивнули, а один мальчик сказал: «А мой папа слишком много пьет…» Еще я предложила Акселю как-нибудь написать своему папе, и он сразу же согласился. Это событие хотя и не решило всех его проблем, но стало важным шагом, в том числе к обретению самого себя.
Когда дети становятся партнерами
Родителям часто свойственна динамика вовлекать детей в свою жизнь и воспитывать их как «партнеров». Даже если за этим стоят самые благие намерения, для детей это крайне нездорово и обременительно.
У детей с нарушениями поведения, которые ходили ко мне на терапию, часто с первой секунды было видно, насколько они вовлечены в принятие решений. Нередко доходило до того, что они считали, что это они должны отвечать на вопросы, которые я задавала их матери, в то время как мать, смущенно улыбалась, просто стояла рядом. У таких детей формируется довольно бесцеремонная манера поведения по отношению к внешнему миру. Которая, в свою очередь, обеспечивает ребенку исключительно негативную обратную связь – трагичный круговорот! А ребенок лишается возможности быть ребенком.
В первую очередь матери-одиночки бессознательно позволяют детям быть им опорой. Если ребенок и родители общаются на одном уровне, без всяких различий, то это означает либо, что, например, мать опускается на уровень ребенка и не в состоянии справляться со своей ответственностью по отношению к нему, поскольку сама находится в позиции нуждающейся, либо, если ребенок получает статус равноправного взрослого, что он становится неадекватно большим и не может развиваться в соответствии с возрастом. Вся его энергия полностью направлена на родителей. Конечно, ребенок этого не замечает, все происходит бессознательно, и он с любовью несет и эту ношу.
Когда родители готовы принимать помощь и выстраивать адекватные отношения со своими детьми, у тех часто проявляются совсем малышовые потребности, для которых раньше не было места. И если получается бережно их распознавать и удовлетворять, то у ребенка снова появляется шанс на соответствующее ему развитие и обретение себя.
Однако детям вовсе не нравится отдавать обратно то пространство, которое они однажды получили от своих родителей! На терапевтических сессиях я часто говорю им такую фразу: «Ты всего лишь ребенок, а я взрослая. Я большая, а ты маленький!» В ответ на это некоторые дети начинают изо всех сил пыжиться или делаются пунцовыми от злости, что кто-то посмел вот так их осадить. Но если я продолжаю упрямо гнуть свою линию и со мной у ребенка нет шанса заполучить себе больше пространства, то он может достаточно быстро и, главное, с большим облегчением вернуться на соответствующий ему уровень и действовать уже оттуда. Поскольку в таких ситуациях я тоже смотрю на ребенка с любовью и остаюсь, так сказать, любяще-настойчивой, даже когда он упирается изо всех сил, ребенок сохраняет свое достоинство и может принять «окорот» с моей стороны. Опыт показывает, что дети «отвечают» мне любовью именно за такие решительные действия. (Для родителей, как и для нас, педагогов, это означает, что нам нужно проверять себя на предмет собственных страхов по поводу способности настоять на своем, установить границы, быть строгими и т. д.)