В особенности мальчишки любят поважничать. Как часто мне доводилось слышать эту ужасную фразу: «Он ведь теперь мужчина в доме», когда при разводе мальчик, как это сейчас обычно бывает, остается с матерью. Он, как может, старается выполнять эту роль, но, с другой стороны, мстит своей матери за то, что она предъявляет к нему такое требование. Он заставляет ее каким-то образом за это «платить». Тем, что она всегда должна уделять ему безусловное внимание – до полного изнеможения и вне зависимости от того, подходящий ли сейчас момент, или тем, что он позорит ее перед другими людьми, или тем, что постоянно требует новые вещи, или тем, что начинает воровать и т. д.
Следует еще раз указать на то, что эти динамики разворачиваются у ребенка совершенно бессознательно. И у родителей поначалу тоже. Часто это похоже на бесконечную езду на карусели, с которой никто не может сойти. Однако родители могут разрешить эту ситуацию, если они готовы принять помощь и посмотреть на то, что происходит. Я часто сталкивалась с тем, что матери прямо-таки боятся этого необходимого разбирательства! Это показывает мне, насколько велика власть ребенка в их отношениях. Если получится показать родителям, как абсурдны на самом деле такие отношения, они могут внутренне выпрямиться, вырасти до собственной величины и занять гораздо более ясную позицию по отношению к ребенку.
Когда дети живут для родителей
Чтобы ребенок мог быть просто ребенком, родители никогда не должны ничего ему рассказывать о своих отношениях как пары. Это его никоим образом не касается, и взрослые должны решать эти вопросы в своих отношениях сами. Такие знания становятся непосильной ношей для ребенка. Как он должен себя чувствовать, когда мама рассказывает ему, что папа встретил другую женщину и иногда остается у нее? Или когда он слышит: «Папа сделал маме очень больно»? Куда ребенку деваться со своими страхами и своей любовью? В этот момент он не может рассчитывать на мать, поскольку та сама нуждается в поддержке и не в состоянии давать, а папу только что объявили плохим человеком. В системе семьи дети всегда самые слабые, и все же на них довольно часто взваливают самое тяжелое…
Во время первичных бесед с родителями я часто слышу про ребенка, который должен прийти ко мне на терапию: «Это был желанный ребенок». Иногда на таких детей изначально возлагаются некие обязанности. Хуже всего для детей, когда матери решают родить ребенка, но при этом с самого начала, кроме как на момент зачатия (а сейчас уже есть и другие методы…), не хотят впускать мужчину и отца ребенка в свою жизнь или обеспечивать ребенку к нему доступ. Какое это бремя для ребенка!
Жить для родителей может означать также, что ребенок был зачат, чтобы скрепить брак, который уже трещал по швам. Или это может означать, что своей болезнью или отклонениями он должен занимать родителей настолько, чтобы это отвлекало их от признания их собственной судьбы. Или это может означать, что он должен удерживать кого-то из родителей от самоубийства… Здесь возможно множество самых разных динамик.
Если дать этому на себя подействовать, можно получить представление о том, с каким грузом живут сегодня некоторые дети. Я давно уже сбилась со счета, сколько таких «нагруженных» детей мне встретилось за мою терапевтическую карьеру. И потом, мы ведь тоже дети наших родителей, и некоторым из нас хорошо знакома тяжесть или это ощущение обремененности чем-то из родительской системы. Поэтому мне давно уже не сосчитать и «нагруженных» взрослых, которые обращались ко мне за помощью.
Опекунские семьи и усыновление
Особый вес для ребенка имеет ситуация, когда его отдают под опеку или на усыновление.
В одной из своих книг Берт Хеллингер пишет про усыновление: «У детей, от которых отказались родители, привязанность к ним продолжает действовать на протяжении всей жизни, им трудно примириться с тем, что от них отказались. Поэтому они отправляются на поиски родителей с отчаянной надеждой, что случившееся можно отменить. И пусть, снова увидев своих родителей, дети испытывают облегчение и становятся в каком-то смысле богаче, но обычно они обманываются в своих ожиданиях. В передаче ребенка на усыновление есть что-то окончательное»[5].
Чтобы эти дети могли обрести опору и безопасность в жизни рядом со своими опекунами или приемными родителями, необходимо, чтобы те уважали их родных родителей. Когда я говорю об этом с усыновителями или опекунами, мне часто возражают – например, в тех случаях, когда родные родители ребенка сами не приспособлены к жизни, когда они наркоманы, преступники или виновны в том, что заставили ребенка голодать, оставили без ухода и надзора или даже бросили на улице и были готовы к тому, что он умрет. И тем не менее опекуны и приемные родители должны пройти в душе этот процесс и занять позицию уважения по отношению к судьбе этих родителей, а значит, и ребенка. Тогда они смогут хорошо о нем заботиться, а ребенок сможет брать и у них тоже. Если этого не произойдет, то он не будет чувствовать себя с ними уверенно и безопасно и рано или поздно все же последует своей судьбе, поскольку в глубине души он связан со своими родными родителями, в том числе в плохом, и готов пойти за ними даже в смерть.
Здесь я невольно вспоминаю четырехлетнего Лутца, который пришел в небольшую психомоторную группу в связи с поставленным ему диагнозом «гиперактивность и расстройство поведения». Он был приемным ребенком, который попал в свою нынешнюю семью в возрасте одного месяца. Его биологическая мать только на седьмом месяце поняла, что беременна, и все это время принимала лекарства. У нее были эпилепсия и медикаментозная зависимость.
Приемная мать описывала Лутца как беспокойного и боязливого ребенка. Поэтому он не посещал детский сад, но раз в неделю она водила его в игровую группу, где он по большей части от нее не отходил. С другой стороны, как она сказала, у нее с ним были проблемы в коммуникации, он часто без причины ее злил и даже оскорблял. Он делал это в том числе в присутствии других людей, что было ей особенно неприятно.
У Лутца была еще сводная сестра, младше его на полтора года и тоже приемная, с которой он тоже не ладил. Зато он прекрасно ладил со своим приемным отцом, рядом с ним он мог вести себя спокойно. И волей судьбы случилось так, что в семье появился еще и родной ребенок, которому на тот момент было несколько месяцев. Оба приемных ребенка нежно и горячо его любили.
Получив эту информацию, для начала я попросила маму прийти вместе с Лутцем, чтобы в игре понаблюдать за их динамикой. Мне не пришлось долго ждать, пока она проявится: когда Лутц с настоящим удовольствием опробовал горку и его щеки уже раскраснелись от напряжения, фрау П. предложила ему кататься по-другому. Тут у него моментально из самой глубины души вырвалось гневное: «Дура ты!» На лице фрау П. сразу проступили все ее чувства, и было отчетливо видно, что такое происходило уже не раз. У нее на лице читалось глубочайшее разочарование, которого она не могла скрыть. А рядом сидел маленький мальчик, оцепеневший, испуганный и очень грустный, казавшийся совершенно потерянным и одиноким. И в то же время за этим чувствовалась серьезная нужда.
Во время следующей беседы с фрау П. я обратила внимание на то, что она могла говорить о родных родителях Лутца, особенно о матери, только в очень пренебрежительном тоне. Она рассказала, что та написала ей письмо с просьбой прислать ей фотографии Лутца, но она пока не решила, отвечать ей или нет. Явно чувствовалось, что она считает себя лучше. Я сказала ей, что с такой внутренней позицией по отношению к матери ребенка, а значит, в конечном счете и к нему самому, у нее и впредь не будет шанса на то, чтобы мальчик смог по-настоящему ее уважать. И пусть это стоило ей больших усилий и настоящего преодоления, ее душа совершила хороший шаг. Постепенно она сумела больше развернуться к родной матери Лутца, не столько на внешнем уровне, сколько на уровне мыслей и чувств. Чем больше ей удавалось открыться, тем меньше Лутц на нее нападал, и, похоже, никто не испытывал от этого большего облегчения, чем он сам, ведь по своей сути он был чутким и сердечным мальчиком. После длительного эмоционального процесса фрау П. отправила его родной матери фотографии, а ее опасения, что та может теперь стать навязчивой, не оправдались.
Другая мать сидела у меня в кабинете и рассказывала, что у нее в ящике стола лежит фотография родной матери ее шестилетнего приемного сына, но она не может ему ее дать, так как, по ее мнению, та снята на ней в такой немыслимой, «дурацкой» позе. Сын хотя и знал, что родился «не из ее живота», никогда об этом не расспрашивал. Кроме того, психоаналитик ребенка тоже не советовал ей уже сейчас ставить его перед этим фактом. Но, поскольку особенности поведения мальчика, из-за которых фрау А. пришла ко мне на консультацию, наводили на мысль, что его душа ищет ответ (самого его я ни разу не видела, так как у него уже был терапевт-психоаналитик), я посоветовала ей предоставить приемному сыну доступ к фотографии. Когда она уходила, я не знала, какое решение она примет.
Две недели спустя она снова пришла ко мне на консультацию и сказала, что дала ему фотографию. Первая его реакция была сдержанной, типа: «О боже, ну и видок у нее», но потом он вставил фотографию в рамку и поставил себе на письменный стол. Еще она добавила: «А рядом стоит моя фотография – без рамки». Она сказала это так дружелюбно и с таким согласием, что у меня возникло ощущение, что тут что-то встало на свои места.
Порядок братьев и сестер
Я без конца сталкиваюсь с ситуацией, когда нарушения поведения или проблемы с детьми в семье обусловлены тем, что родители не дают детям четкого представления о порядке старшинства между ними, а часто даже создают о нем искаженное представление. Порядок между сиблингами таков: первый ребенок дает второму, а второй берет у первого. Если в семье появляется еще один ребенок, то давать продолжают сверху вниз, а брать – снизу вверх. За это старший ребенок получает от родителей самые большие права.