Отец и дочь встают ближе друг к другу, и таким образом у фрау Д. появляется возможность видеть сына, который с интересом наблюдает за происходящим. Он хочет подойти к своему отцу. Когда он стоит рядом с ним, ему хорошо, но, по его словам, не хватает еще чего-то решающего. Мы символически вводим в расстановку Ирландию. Отец и сын встают рядом с ней и чувствуют себя хорошо. Сын сообщает о возникающих у него внутренних образах: «Я чувствую, как во мне поднимается веселая маршевая музыка, у меня такое ощущение, будто на мне школьная форма, и я, радостно распевая, бегу к моему отцу и деду. В особенности дедушка дает мне много опоры и силы». Мать Яна говорит, что может это подтвердить: во время поездки в Ирландию Яну, которому тогда было два года, особенно нравилось сидеть на коленях у дедушки и громко выражать свою радость, хотя дед не знал ни слова по-немецки. Заместитель сына говорит, что, стоя рядом с отцом, он испытывает угрызения совести, но все равно так правильно. Мать говорит его отцу: «Я сожалею». И: «Ирландия – тоже правильное место для него». Видно, что это дается ей с трудом, но она чувствует, что это правда. Она говорит своему сыну: «То, что исходит от отца, тоже хорошо». Тут она смеется и смотрит на своего собственного отца. На этих образах мы заканчиваем расстановку.
Когда фрау Д. в следующий раз приходит с Яном на терапию, она очень взволнованно спрашивает, значит ли это, что теперь ее сыну, чтобы ему было хорошо, нужно переехать в Ирландию. Я объясняю ей, что речь идет прежде всего о внутреннем образе в ее душе и что это не обязательно должно повлечь за собой реальное действие. А что может быть правильно, часто становится ясно только со временем. В первую очередь важно принять тот факт, что ее сын в том числе наполовину ирландец.
Я тоже учитываю это на наших следующих терапевтических занятиях. Всякий раз, когда появляются признаки того, что Ян собирается включить свой напор или начать отказываться, я смотрю ему в глаза и думаю: «Ах ты, маленький ирландец». Похоже, это находит в нем отклик, и он сразу уступает.
Его мать сообщает мне, что в следующий отпуск она планирует поехать с сыном в Ирландию и теперь много разговаривает с ним о стране, они вместе рассматривают книги, а еще она говорит с ним о его отце. Это хорошо для них обоих. Через несколько недель я еще раз спрашиваю в детском саду, как обстоят дела там: Ян перестал убегать и лучше ладит с другими детьми, поэтому мы можем постепенно завершать терапию.
Через полгода они вдвоем наносят мне неожиданный визит, мать хочет еще раз меня поблагодарить. Она сообщает, что они побывали в Ирландии у отца Яна и что Ян познакомился еще с целой кучей родственников. Они все страшно им гордились, в их маленькой деревушке они везде водили его с собой и всем его представляли. Хотя Ян не говорит по-английски, чувствовал он себя там прекрасно. Пока она все это рассказывала, лицо Яна светилось словно солнце.
«Мама, пожалуйста!»
Шестилетняя Селин присоединяется к группе из трех девочек разного возраста (шести, восьми и десяти лет), которые уже полгода ходят ко мне на психомоторную терапию. Ее записала врач, поскольку Селин мучают страхи, и в целом она очень неуверенный ребенок, с трудом идет на контакт с другими детьми и не очень в нем заинтересована. У Селин есть брат-близнец, к которому она до крайности привязана и который, по словам ее матери фрау В., является самым важным для нее человеком.
На первое занятие Селин приводит ее мама. Повинуясь спонтанному импульсу, я приглашаю ее присутствовать на нем в качестве зрительницы, и она соглашается. Девочки тепло встречают Селин, и она без проблем включается в игру. Девочки строят себе замок, используя для этого разные платки, коврики и другие материалы. Некоторые ткани и веревки они прикрепляют к высокой конструкции для лазания. Это требует определенной ловкости и даже некоторой отваги. Я с удивлением наблюдаю, что Селин тоже принимает в этом активное участие. Она присоединилась к самой старшей девочке, Бьянке. Еще я отмечаю, что, когда дочь залезает повыше, фрау В. иногда задерживает дыхание и смотрит на нее с тревогой и сомнением. Каждый раз, когда Селин улавливает это во взгляде матери, она тут же утрачивает уверенность и теряется. Но поскольку я всем своим видом даю ей понять, что то, что она делает, совершенно нормально, и я уверена, что она справится, а иногда даже подкидываю ей идеи, которые поддерживают ее в ее действиях, у нее от волнения краснеют щечки и она продолжает.
Бьянке, похоже, тоже очень нравится Селин, в игре она заботится о ней, чего я раньше у нее не наблюдала. Прежде частенько бывало так, что Бьянка обращалась ко мне и хотела играть со мной. Вообще-то я предполагала, что Селин будет ориентироваться на Надю, которой тоже шесть лет. Но, как это часто бывает, дети показали мне, что я ошибалась. Дети встречаются не на тех уровнях, которые мы, взрослые, считаем определяющими.
Когда дети переодеваются после занятий, фрау В. говорит мне, что уже давно не видела Селин такой раскованной, хотя здесь все было для нее в новинку. При слове «раскованной» у меня всегда возникает вопрос: чем она была «скована»? Поэтому я спрашиваю мать, есть ли еще что-то важное, что мне, возможно, следует знать для терапии. Она кивает и говорит, что на самом деле у Селин была еще одна сестра, на четыре года старше, но она умерла от рака за неделю до рождения близнецов. Я чувствую, что ей очень неприятно об этом говорить и что дальнейшие расспросы нежелательны. Я спрашиваю только, есть ли у этого ребенка место в семье. Она кивает и говорит, что в годовщину смерти Николы они каждый год все вместе ходят на кладбище, а в гостиной висит фотография ее могилы.
Я невольно думаю о том, что должны чувствовать близнецы, празднуя свой день рождения через неделю после годовщины смерти старшей сестры. И мне кажется, что негласный запрет на расспросы распространяется и на них.
На занятиях по психомоторике становится все более очевидным, что для Селин важнее всего ее быстро крепнущая дружба с Бьянкой. Они неразлучны и прямо-таки расцветают рядом друг с другом. У меня возникает ощущение, будто я вижу, что было бы, если бы старшая сестра Селин была рядом с ней. Когда однажды на занятиях с четырьмя девочками я затрагиваю тему братьев и сестер, Селин хотя и может рассказать о своей старшей сестре, но видно, что ей неприятно и неловко, такое впечатление, будто она говорит что-то запретное. Я обращаю ее внимание на то, что Бьянке столько же лет, сколько было бы ее старшей сестре, и в этот момент лицо Селин просто сияет!
На нашей следующей встрече я рассказываю об этом эпизоде ее маме. Фрау В. явно взволнована. Она говорит, что в то время никак не могла прожить свое горе, поскольку хотела быть сильной для близнецов. Поэтому они с мужем, который и так не умеет показывать свои чувства, полностью сосредоточились на них. Причем Селин у нее в любом случае под особым присмотром, поскольку девочка такая хрупкая, и мать все время боится, что она тоже может серьезно заболеть. А я думаю, какое это бремя для обоих детей.
Состоявшаяся вскоре после этого семейная расстановка показывает, что родители пока совершенно не отгоревали по умершей дочери и та чувствует, что ей не отдали должного и забыли. Мать даже не может на нее посмотреть. Только когда дочь говорит: «Мама, пожалуйста!», все барьеры рушатся, и боль, которую мать так долго сдерживала, выходит наружу. Прожив эту глубокую боль, мать может перед лицом живых детей посмотреть на свою умершую дочь. Тогда все трое детей чувствуют себя связанными друг с другом.
Через неделю фрау В. рассказывает мне, что на следующий день после расстановки Селин подошла к ней и спросила, почему на стене висит фотография могилы ее сестры, а не ее самой. Фрау В. поняла, что это верно, и заменила фотографию могилы на фотографию Николы. А еще они с мужем решили ходить на могилу старшей дочери не в день ее смерти, а в день рождения!
Еще через несколько недель фрау В. говорит мне, что стала гораздо меньше бояться за Селин и у нее больше нет ощущения, что каждую секунду за ней нужно приглядывать. Да и вообще в семье все стало как-то полегче. Мы решаем завершить психомоторную терапию, тем более что Селин и Бьянка крепко подружились, стали ходить друг к другу в гости и общаться вне занятий.
«Теперь я тебя вижу»
Серкан ходит на групповую психомоторную терапию, поскольку он во многих областях демонстрирует отказное поведение. Сейчас он пошел в школу, где это проявляется особенно ярко. Он не играет с другими детьми, часто не выполняет указания учительницы, а его мать чувствует себя все более беспомощной, ей кажется, что она не может к нему пробиться. Отец Серкана турок, мать немка, родился он в Германии.
На нашей первой встрече, когда я представляюсь мальчику, он полностью меня игнорирует. Он намеренно не замечает моей руки. Внешне это такой крепко сбитый паренек. А вот его мать, напротив, очень миниатюрна, у нее тихий голос, в котором не слышно ни большой силы, ни твердости, когда она просит его пойти вместе со мной и другими мальчиками в зал для занятий. Так что в ответ он просто качает головой. Когда он на мгновение все же устанавливает со мной зрительный контакт, к своему удивлению, я вижу в его глазах вовсе не ожидаемое упрямство, которое соответствовало бы его поведению, а скорее «никак-невозможность». Такое ощущение, что он и сам этого не понимает.
После этого зрительного контакта, основываясь на своем первом впечатлении, я принимаю решение больше идти ему навстречу, чем собиралась. Поэтому я не заговариваю с ним напрямую, а обращаюсь сначала к его матери. Я прошу ее проводить сына до двери, поскольку в первый раз все дети немного боятся. Опустив голову, он идет с ней. Я открываю дверь, и остальные ребята сразу же бегут в зал. Я прошу их собраться на коврике для вступительного разговора в кругу и прошу маму войти вместе с Серканом, что, однако, не удается, поскольку мальчик тут же начинает упираться. Остальные дети с любопытством наблюдают за развитием ситуации. Я решаю оставить их обоих стоять в дверях, чтобы Серкан хотя бы оттуда мог смотреть, что происходит в зале.