Помню одно занятие, где речь шла о том, что Лоренц не хотел сам делать что-то, что на самом деле уже мог. (Задним числом я уже даже и не знаю, кому из нас было труднее не дать ему настоять на своем, его матери или мне.) Поскольку на терапевтических занятиях его мать полностью мне доверяла и на сто процентов поддерживала мои распоряжения, даже если бы ее импульсивные действия были прямо противоположны, я решила, что он должен выполнить это действие самостоятельно, в ином случае его мама вообще выйдет из комнаты. Его это не остановило. Он отказался, подошел к матери и залез к ней на колени. Я его оттуда сняла и попросила маму выйти из помещения. По ней было видно, как тяжело ей это далось, поскольку Лоренц тут же разразился самым отчаянным своим плачем.
Под его плач я снова и снова спокойно объясняла ему: если он сам сделает то, что изначально хотел, то мама сразу вернется. Тут стало ясно, что при всем отчаянии его упрямство было сильнее. До него-то мне и нужно было добраться, у него было гораздо больше силы и власти, чем у его слез. А еще это была та точка, где его мать слишком рано сдавалась, боясь своей мнимой чрезмерной суровостью ранить душу ребенка. Когда Лоренц понял, что меня это все не впечатляет, он сделал то, чего я от него хотела. Он наконец почувствовал границу, где можно было прекратить использовать все более тяжелую «артиллерию». Его маме снова было позволено войти, и Лоренц с гордостью показал ей, что он может сделать «один»! Это было ключевое переживание для всех причастных.
Так потихоньку, с хорошей мотивацией и большим удовольствием, он постепенно добирал свой двигательный опыт. Через какое-то время его мама могла оставаться за дверью уже половину занятия, и это не слишком его беспокоило. Для матери это был совершенно новый опыт, который, как она удивленно и честно признала, порой было не так-то легко выдержать. Этот полученный на терапевтических занятиях опыт переносился и на обычную жизнь. Ситуация дома тоже стала гораздо менее напряженной. Время от времени «маленький тиран» в нем снова давал о себе знать, однако в лице своей все более последовательной матери теперь он все чаще находил противника сильнее себя. И был за это благодарен.
Когда поведение Лоренца перестало быть главной темой и оттеснять все остальное на второй план, мы смогли сосредоточиться на его навыках в сенсорной и моторной областях, чтобы помочь ему хорошо и безопасно организовывать себя с учетом его физических данных, например вялого мышечного тонуса. Благодаря этой работе в комбинации с беседами, которые мать охотно и открыто использовала для решения вопросов воспитания и обретения психической стабильности, малыш превратился в милого, радостного, открытого ребенка. Мать выработала в себе шутливо-понимающее спокойствие в сочетании с ясным и последовательным поведением, которое вызывает у меня уважение. Через год мы смогли закончить терапию, а Лоренц совершил огромный скачок в своем моторном развитии.
Поведенческие расстройства могут возникать на любом этапе развития детей или подростков. Приведу еще один пример.
Двенадцатилетний Дэвид учился в пятом классе. У него были серьезные проблемы в школе как в плане успеваемости, так и в плане способности встраиваться в социальную структуру. Он очень часто пропускал уроки, поскольку по утрам у него случался понос, а потом он отказывался идти в школу. Иногда матери все же удавалось привезти его в школу, но только на машине, хотя до школы было всего пять минут пешком. А в класс он входил, только если она оставалась сидеть за дверью. В первую совместную поездку с классом он не поехал. Кроме того, мать рассказала о проблемах с питанием: он не ел ничего, кроме макарон, картошки и кукурузных хлопьев на завтрак. Все, что можно было ему предложить, она уже предлагала.
Уже один перечень заставляет предположить, что за всем этим что-то кроется. Предварительное медицинское обследование показало задержку развития и нарушение социального взаимодействия. Чтобы помочь Дэвиду научиться более организованно ко всему подходить и освоить в группе навыки социальной адаптации, его записали на психомоторную терапию.
Когда я впервые увидела мать и сына вместе, я была крайне удивлена. Я ожидала чего угодно, только не этого: было такое впечатление, будто передо мной стоит женщина со своим юным любовником. Мать выглядела возмутительно хорошо, мальчик был такого же роста, как она, одет как денди, в шляпе и фирменных солнцезащитных очках. И вел он себя соответственно: надменно и абсолютно невозмутимо. Их отношения были словно перевернуты с ног на голову: мальчик казался чуть ли не взрослым, а мать – скорее ребенком. Мне было ясно, что с таким поведением у парня мало шансов быть принятым среди ровесников, и я с нетерпением ждала его первого занятия с другими детьми.
Однако проблемы возникли еще до начала занятий, когда он стал настаивать, что не войдет в зал для терапии без своей мамы. Ноющим тоном, в выводящей из себя малышовой манере, он что-то говорил своей матери, а та ничего не могла ему возразить. Внутренне я потихоньку теряла терпение. Только когда я снисходительным тоном сказала моей коллеге, которая вместе с другими детьми стояла у входа в зал: «Кажется, у нас тут малыш, который пока не может пойти играть без своей мамы», а ребята начали с любопытством на него поглядывать и исподтишка хихикать, его поведение изменилось, и он с угрюмым видом, вроде как без всякого желания, вошел в зал. Мать, казалось, все это время принимала поведение сына за чистую монету, будто он действительно переживал эмоционально тяжелую ситуацию. Это уже заставило меня призадуматься, поскольку мне мальчик казался скорее крайне избалованным и капризным.
Группа, которую он теперь должен был посещать раз в неделю, помимо него, состояла из двух мальчиков помладше, двух мальчиков того же возраста и одного постарше, а также из меня и моей коллеги, что именно для Дэвида оказалось крайне важным и полезным.
Составленная из детей разного возраста, в результате группа получилась очень однородной: дети часто отличаются в некоторых областях от своих сверстников, а в группе они могут в своей «слабой области» в какой-то момент оказываться лучше младших и, может быть, даже приходить им на помощь. Детям это нравится и дает им повод для гордости. Наблюдение за тем, какие констелляции складываются у детей в тот или иной момент, всегда дает много информации. Если, к примеру, десятилетка очень терпеливо и мирно копается в коробке с фасолью вместе с шестилеткой, это может означать, что у него еще имеются какие-то дефициты в области сенсорного восприятия и в этом отношении он находится на уровне развития шестилетнего ребенка. Некоторых «успехов в терапии» дети достигали во взаимодействии друг с другом, а я как терапевт практиковалась в это время в сдержанности.
На терапевтических занятиях выяснилось, что в остальном развитии Дэвид не поспевает за своим быстро растущим телом. Внешне он выглядел уже на 14 или 15 лет и имел соответствующее оволосение, из-за чего его тоже дразнили в школе. А вот вел он себя часто довольно по-детски. Его мелкая моторика тоже пока не соответствовала его возрасту, поэтому в письме, изготовлении поделок и т. д. он не мог угнаться за другими учениками. На выполнение поставленных перед ним задач ему требовалось больше времени, чем в среднем по классу. С другой стороны, у него был крайне низкий уровень толерантности к фрустрации и глубокое убеждение, что в большинстве случаев его в чем-то ущемили.
Из-за его спокойно-сдержанной манеры поведения дети в группе поначалу общались с ним уважительно, что было для него очень хорошо. По отношению к нам, взрослым, он выказывал себя самым натуральным засранцем, так что остальные мальчишки всегда с огромным любопытством наблюдали за нашей реакцией. Мы с коллегой были единодушны в том, что нам нужно установить ему четкие границы, чтобы он мог познакомиться и с другим аспектом женского образа. Его мать не могла предоставить ему ничего в качестве примера, не говоря уже о том, чтобы установить ему границы, чего он так явно требовал своим поведением. Это проявлялось, в частности, в том, что он любил с помощью подручных средств (поролоновых подушек, бочек и всего, что годилось, чтобы загородиться), выстраивать вокруг себя границы, которые другие дети должны были соблюдать. Если они этого не делали, а это было то, чего он на самом деле хотел, он начинал страшно ругаться и выражать свое недовольство, так что дело могло доходить даже до физической агрессии и драки.
Его эгоцентризм и субъективное восприятие, что с ним поступают несправедливо и всегда в чем-то ущемляют, не позволяли Дэвиду оглядеться по сторонам и увидеть, как себя чувствуют другие члены группы. Но именно этого мы с коллегой с большим упорством и даже некоторой назойливостью от него и требовали: ему нужно было осознать, что из-за своего роста и силы он причинял другим больше боли, чем наоборот. Ему нужно было научиться уступать и воспринимать ту реальность, что, помимо безусловного исполнения его желаний и ожиданий, существовали еще желания и ожидания других людей. Ему нужно было научиться признаваться себе в собственной слабости в некоторых областях движения, а не скрывать ее за такими словами, как: «Мне не хочется» или «Это фигня для малышни». Это были крайне сложные для него задачи. В этом случае было хорошо, что мы работали в паре, так у него было мало шансов увернуться, хотя поначалу он пытался сталкивать нас лбами.
Поскольку ребенок всегда ведет себя так, как он «выстраивает» себя и в домашней обстановке, имеет смысл несколько подробнее рассмотреть обстоятельства жизни Дэвида. Его родители разошлись, и он остался с матерью. Они жили в доме его бабушки по маме. И обе женщины всячески ублажали его как «мужчину в доме». Бабушка и мать сообща настраивали мальчика против отца. Он регулярно виделся с ним на выходных и во время каникул, отношения у них были хорошие. Бывало, что на занятия его приводил папа, и вместе они смотрелись очень гармонично. В присутствии матери и бабушки Дэвид не решался сл