мои паттерны и на то, как я обращаюсь с агрессией. Когда я это осознавала, проблемы с детьми исчезали. Дело в том, что мне было трудно прямо показывать мою злость, даже когда она была уместна. Дети это чувствовали и потому доводили меня до предела, чтобы злость стала видна. Тогда можно было перестать меня провоцировать. Замечательный способ получить ясность относительно себя самой! Чем более ясно и прямо я веду себя в контакте с детьми, тем более откровенно они показывают мне свое истинное лицо, а это порой сильно отличается от того, что они демонстрируют вовне.
Иногда расшифровать поведение детей бывает трудно. Например, ко мне часто приводят детей с сильными страхами, которые они с помощью терапии должны научиться преодолевать. В таких случаях я еще раз очень внимательно смотрю, и я действительно часто вижу у них страхи, но при этом чувствуется, что эти страхи поверхностные. Гораздо большие страхи я вижу в глазах их матерей.
Типичная история, когда в начале терапии дети не могут оторваться от родителей и, как утопающие, цепляются за мать, душераздирающе рыдают или громко и яростно кричат. В этой ситуации, уже знакомой им по множеству других повседневных ситуаций, матери чувствуют себя очень неловко и совершено беспомощно. Здесь терапевту нужно быть сильным для ребенка и для матери, поскольку она в этот момент не в состоянии противопоставить ему ни силы, ни твердости. Она связана со своим ребенком на детском уровне. Будь она сейчас уверенной в себе и взрослой, ребенок мог бы ориентироваться на ее уверенность и справиться с ситуацией. Если же мать неуверенна, то ребенок резонирует с ней на этом уровне.
Поэтому я договариваюсь с мамами, что буду забирать у них ребенка перед залом для занятий, даже против его воли, даже если он плачет, кричит или негодует. Иногда это требует проявления силы. Имеет смысл сначала со всей серьезностью сказать ребенку: «Мы с твоей мамой так решили». Благодаря этому он узнает, что между ним и взрослыми есть разница. Для ребенка нет ничего полезнее, чем наконец почувствовать, что решения относительно него принимают взрослые. Поэтому ситуация часто разрешается уже вскоре после того, как за матерью закрывается дверь, и ребенок может заняться тем, что полезно для его собственного развития. Тогда он может использовать рамки терапии для себя.
Но бывает и так, что в моих руках дети продолжают плакать или бушевать. Тогда я непреклонно и крепко держу их у себя на коленях с той внутренней установкой, что все, что сейчас проявляется, имеет право быть. На словах я тоже даю ребенку понять, что здесь то пространство, где можно показать себя со всем, что к нему относится, даже с его якобы самыми неприглядными сторонами.
Если в группе присутствуют другие дети, всегда имеет смысл вступить с ними в коммуникацию. Тогда ребенок, который, как бы он ни вел себя в данный момент, отлично замечает и то, что происходит вокруг, может принять сказанное к сведению, но без необходимости явным образом на это реагировать.
Например: «Дорогие дети, я хочу представить вам Кристофа, ему сейчас так же страшно, как было вам, когда вы были здесь первый раз, помните?» Конечно, дети помнят, и уже одно то, что они это подтверждают, а потом совершенно спокойно продолжают играть, позволяет испытывающему отчаяние или гнев ребенку на моих коленях почувствовать и понять, что в его поведении нет ничего страшного, что он такой не один. И он потихоньку начинает оглядываться по сторонам. Как правило, уже на этом занятии получается сделать ребенку терапевтическое предложение, на которое он может откликнуться, пусть даже это будет всего лишь небольшое участие в уборке в конце занятия. Потом я выхожу с ним из зала так же, как со всеми остальными детьми, и еще раз в присутствии матери говорю ему, как он хорошо с этим справился и что я буду рада, если он придет в следующий раз.
Если у мамы есть ощущение, что она может с доверием отдать своего ребенка, он тоже воспримет это на бессознательном уровне и в следующий раз пойдет на занятия более спокойно.
Достоинство ребенка
Достоинство ребенка нужно уважать. После терапевтических занятий я первым делом рассказываю его матери обо всем, с чем он справился. А что-то еще на уровне поведения или возможные трудности с его физической организацией нужно обсуждать с родителями наедине. Или, когда родители хотят в присутствии ребенка на него пожаловаться, я тоже на это не соглашаюсь, а предоставляю им возможность поговорить об этом без него. Многие родители даже не осознают, какое действие в душе ребенка производят их опрометчивые слова и что в этот момент они унижают его достоинство. Если однажды серьезно показать им это в беседе, обычно они стараются изменить свое поведение в этом отношении.
Родители лишают ребенка его достоинства и тогда, когда снимают с себя ответственность и взваливают на него то, что на самом деле должны решать сами.
Приведу пример.
Маркус уже год ходил ко мне в психомоторную группу, поскольку отставал в школе от возрастной нормы. В том же году распался брак его родителей, так что ему требовалась помощь на многих уровнях. Его родители были в каком-то смысле настолько поглощены своими проблемами, что Маркус со своей бедой не мог найти в них настоящей опоры. При всем том он честно старался выполнять предъявляемые к нему требования.
В это время группа была очень для него важна, поскольку она была надежной константой в его жизни. Здесь у него получалось иногда показать свою нуждаемость, позволить себя обнять, просто побыть слабым и успокоиться. В остальном это был ребенок, который постоянно, до предела своих возможностей, находился в движении и искал мощных физических стимулов, так что товарищам по группе и терапевтическому материалу от него изрядно доставалось. Но поскольку он был душа-человек, никто на него не обижался.
Маркус тяжело переживал разрыв между родителями и очень скучал по ушедшему отцу. Через полгода после расставания его мать в совершенно растрепанных чувствах подошла ко мне перед занятием и попросила провести с Маркусом отдельную беседу или порекомендовать ей психолога, который бы им занялся. Я спросила ее, что такого ужасного произошло, и она рассказала мне об одном инциденте, который очень ее обеспокоил.
У нее уже три месяца были новые отношения. Чтобы не создавать для Маркуса стресс, до сих пор они только ходили друг к другу в гости или устраивали что-то вместе, когда ребенок был у бабушки. По тому, как непринужденно проходили их встречи, можно было сделать вывод, что у Маркуса сложились хорошие отношения с этим мужчиной. И вот он решил пригласить их обоих на выходные к своим родителям, чтобы все могли друг с другом познакомиться.
Так что они поехали туда втроем. У его родителей их разместили в одной комнате: мать в одной кровати со своим новым другом, а Маркус – в кровати напротив, у изножья их кровати. Ночью взрослые стали предаваться ласкам и более того. Маркус это услышал, пришел в бешенство и стал осыпать их самыми страшными ругательствами: «Вы, скоты, прекратите это…» Когда его гнев поутих, он разразился отчаянным плачем и долго не мог успокоиться.
Теперь его мать переживала, что Маркус пережил травму, и, как она мне сказала, обходилась с этим так: она все время просила его рассказать, что же он увидел или услышал, настаивала, что ему нужно об этом поговорить, чтобы ему стало легче… Но он отказывался и, когда речь заходила на эту тему, замыкался и затыкал уши. Кроме того, она все время пыталась ему объяснить, что это вовсе не что-то грязное, а нечто совершенно естественное между мужчиной и женщиной… И вот теперь мне нужно было договориться с ней о сессии с Маркусом, чтобы поговорить с ним об этом, поскольку он так безусловно мне доверяет…
С этой историей на душе я пошла на занятие. Я посмотрела мальчику в глаза, произнося про себя: «Я вижу, что ты несешь». После этого он сел ко мне на колени и на секунду позволил себя обнять. Меня это очень тронуло. После этого он пошел играть со своими товарищами.
По организационным причинам мне пришлось ответить на запрос матери Маркуса письменно, вот самый важный фрагмент из этого письма:
«Уважаемая фрау П.,
Вы вынудили Маркуса пройти через эту ситуацию, и теперь Вы должны полностью принять ее последствия. Вам нужно внутренне согласиться с тем, что это было так, без оправданий или извинений. Если Вы будете смотреть на Маркуса с этой позиции, он сохранит свое достоинство. Он поступил абсолютно правильно, он следовал своим чувствам и выразил их через плач и гнев. Поэтому ему не нужно ни к психологу, ни на беседу со мной. Больше не говорите с ним об этом и не требуйте от него избавить Вас от чувства вины, оправдав произошедшее или что-то в этом духе… Это случилось, это было тяжело для него – и так оно и было. Вы можете принести ему облегчение, если пока не будете ночевать с Вашим другом в его присутствии. Иначе он все время будет ждать, что «это» случится снова, и его душа не будет знать покоя. Этот отказ позволит и Вашей душе снова успокоиться.
С уважением…»
Чтобы было понятнее, следует добавить, что на каникулах, которые начинались на следующей неделе, мать собиралась поехать в отпуск со своим другом и Маркусом в одном автодоме.
В некоторых случаях, когда ребенка таскают с одной терапии на другую, я тоже воспринимаю это как нарушение его достоинства. Это приносит родителям некоторое мнимое облегчение, по принципу: «Я что-то делаю для своего ребенка», чтобы у него, например, стало меньше проблем с поведением. Однако более глубокое облегчение для родителей и ребенка в системе наступит лишь тогда, когда взрослые посмотрят на то, что действует. Тогда они освободят ребенка и сохранят свое достоинство.
Энурез
Достоинство ребенка важно беречь и том случае, когда речь идет об энурезе. Никому из детей не нравится писаться в постель, все дети знают, что делать этого нельзя, и тем не менее это происходит. Чем больший стресс испытывают из-за этого родители, тем больше давления чувствует на себе и ребенок. Однако он в наименьшей степени волен как-то это изменить. Тут родителям следует практиковать «знающую сдержанность» (Берт Хеллингер). Если не упоминать о том, что вызывает у ребенка чувство стыда, это сохранит его достоинство.