Он гасит пламя, сжав его в своей большой мозолистой руке, но у меня есть лишь краткий миг передышки, прежде чем он достает из кармана металлический вельд и откидывает крышку, открывая кроваво-красный язычок пламени саберсайта.
Мое горло сжимается, и сквозь него вырывается сдавленный хрип. Звук, который я хочу уничтожить, как только он сорвался с моих губ.
Он поднимает другую руку, грубыми кончиками пальцев убирает прядь волос с моего лба, оставляя на коже покалывающий след.
― Убери от меня свои руки, ― вспыхиваю я, когда он заправляет мне за ухо прядь черных волос.
Из его груди вырывается рык, который заставляет меня представить, как содрогается земля, когда он проводит кончиком пальца по неровному шраму у меня на лбу. Шрам, который можно разглядеть только с помощью драконьего пламени ― единственного способа увидеть след древних рун и их светящиеся призраки.
― Твоя голова, ― хрипит он. ― Тебя вылечили.
Вылечили…
Такое забавное слово, означающее конец чего-то. Но от каждой раны остается боль, если заглянуть достаточно глубоко.
Рана никогда не исчезает полностью.
― Не помню, откуда он взялся.
Это не ложь.
Он опускает взгляд.
― Твой глаз. Что случилось?
― Споткнулась о камень.
Его голова склоняется набок.
― Он подпрыгнул и ударил тебя по лицу?
Я натянуто улыбаюсь.
― Странные вещи происходят.
На мгновение воцаряется тишина, прежде чем он продолжает, так спокойно и мягко, что пробирает до костей.
― Кого ты защищаешь, Лунный свет?
Мою бессильную, задыхающуюся месть, которая не дает мне покоя.
Возможно, мое искаженное зрение мешает мне нормально видеть, но у него странный взгляд. Как будто если я скажу ему, кто на самом деле ударил меня по лицу, он сам убьет его, но я буду жить надеждой сделать это сама, пока меня не перекусит драконья пасть или не разорвет от горла до пупка.
― Это не мое имя. И я не нуждаюсь в том, чтобы ты сражался в моих битвах, так же как и в твоем присутствии в этой камере.
Он отступает на шаг назад и захлопывает крышку своего вельда, запечатав пламя обратно в металлический флакон с рунами.
― Докажи это.
Я хмурюсь.
― Прости?
― Повернись, подними тунику и покажи мне свою спину. Если камень может так повредить твое лицо, то мне очень интересно посмотреть, что же с тобой случилось, чтобы наполнить эту камеру запахом крови.
Мое сердце ухает в пятки.
― Я… Нет.
― Всегда такая упрямая, ― вырывается у него, и он произносит эти слова так, будто чертовски хорошо меня знает.
Он тянется вперед…
Кто-то бежит по коридору, облаченный в еще одну белую мантию руни, похожую на ту, что надета на этом мужчине, ― очевидная уловка, учитывая его вельд и близость с Игносом. Если, конечно, он не разносторонне одарен.
Приближающийся руни замирает у моей камеры, заглядывая в темноту.
― Сир? ― шепчет он, и это слово пронзает меня. Его глаза расширены от паники, взгляд мечется между нами. ― Стража идет. Много.
Мои брови сходятся на переносице, взгляд возвращается к мужчине, неподвижно стоящему передо мной.
Не мигая.
Сир.
Гребаный сир.
Осознание этого окатывает меня, как ледяная вода, лишая всего тепла мое тело.
― Ты… король.
― Именно это я и сказал ранее, ― он быстро накидывает капюшон, пряча лицо в тени, но его глаза все равно мерцают, словно тлеющие угольки, пойманные в орбиты. ― Это проблема, Лунный свет?
Волна жгучей ярости наполняет мою грудь и рот так, что я не могу говорить. Не в силах сказать ему, что да, это проблема.
Тень, Сумрак и Пекло управляются разными братьями Вейгор, но все они сделаны из одной и той же мерзкой ткани.
Я видела короля Сумрака издалека ― Кадока Вейгора. Этот мужчина ― не он. Значит, он правит либо Тенью, либо Пеклом.
Если верить слухам, Тень прогнила еще больше, чем наше королевство, ― холодные, темные просторы, которыми правит король Тирот Вейгор. Жестокий король, чье сердце, как говорят, страдает от потери своей королевы.
Пекло… ну.
Немногие из тех, кто отваживается углубиться в солнечную часть мира, возвращаются, чтобы рассказать об этом, хотя говорят, что король Каан дикий и кровожадный. Что Райган ― его древний саберсайт ― был слишком велик, чтобы поместиться в городском вольере, когда он в последний раз прилетал в Гор. Что он позволяет зверю свободно охотиться по всему своему королевству, сжигая города своим пылающим дыханием и пожирая народ, о котором он мало заботится.
Я не уверена, какой вариант хуже. С кем бы я предпочла оказаться в одной камере и дышать одним и тем же грязным воздухом.
Одно могу сказать точно ― я не склонюсь ни перед кем из них, даже если к моей шее приставят меч.
Топот тяжелых шагов эхом разносится по коридору, пока я выдерживаю его взгляд, и шум стихает перед моей камерой. Краем глаза я замечаю темные силуэты стражников в тяжелой броне.
― Руни, ― кричит один из них, ― что ты делаешь в камере семьдесят три? Король, не отрывая от меня взгляда, отвечает:
― Я ― местный целитель. Мне поручили осмотреть раны этого заключенного.
Я бросаю на него недоверчивый взгляд.
― Невозможно. Всем строго-настрого приказано не входить в эту камеру. Она наша самая опасная пленница.
Я была бы польщена, но для этого чувства не находится места рядом с бурлящим источником неразбавленной ярости, которая подступает к моему горлу, словно у дракона, готового выпустить первое пламя.
― Я вынужден приказать покинуть ее камеру. Ее ждут на суде в Гильдии знати. Мы должны сопроводить ее прямо туда.
Музыка для моих ушей. Я не хочу больше ни секунды находиться в присутствии этого монстра.
― Да, местный целитель, ― говорю я, одаривая его кислой улыбкой, ― будь добр покинуть мои покои. Я не нуждаюсь в твоей помощи ― ни сейчас, ни когда-либо еще.
Атмосфера между нами становится невыносимо напряженной, и он с ворчанием отступает назад.
Стражники наводняют мою камеру, сверкая кроваво-красными доспехами и заполняя все вокруг запахом полированной кожи. Один из мужчин хватает меня за раненое плечо и толкает вперед, я морщусь от боли и шиплю сквозь сжатые зубы.
― У нее в плече гвоздь, ― заявляет король, в его голосе звучит завуалированная угроза смерти, которую мне хочется скомкать и запихнуть обратно ему в глотку.
Я не хочу, чтобы он размахивал здесь своим королевским членом. Уж точно не тогда, когда он не удосуживается сделать это для своего народа. Он смотрит на стражника так, словно хочет вырвать у него трахею.
― Почему?
― Потому что она разговаривает с Клод и Булдером. — Меня удерживают на месте, пока другой стражник снимает металлическую перемычку, соединяющую мои кандалы. ― Именно поэтому сюда нельзя входить.
― Откуда ты знаешь? ― спрашивает король, пока меня привязывают к железной цепи, которую я подумываю использовать, чтобы задушить их всех, пока не замечаю красную бусину стихии, свисающую с мочки уха одного из стражников.
Возможно, нет.
― Она уничтожила целый отряд в Подземном городе. Легкие семерых солдат разорвало еще до того, как она начала метать свои клинки. Она убила еще двенадцать стражников так, что у вас все внутренности вывернулись бы наизнанку, проделала расщелину в земле, в которую попали еще шестеро, а потом откусила палец престижному охотнику за головами, нанятому Короной.
Что ж.
Я молодец. Я бы похлопала себя по спине, если бы с меня не содрали кожу.
― Хочешь сразиться? ― спрашиваю я короля, одаривая его гордой улыбкой, которую унесу с собой в могилу, и удивляюсь, почему он не выглядит впечатленным большим количеством трупов, как я ожидала. ― Если я выиграю, ты выкупишь мой приговор, и я вернусь к убийству мерзких самцов с маленькими членами и достаточным самомнением, чтобы оправдать их больное поведение. А ты вернешься к… ну, к охоте на лунные осколки.
Я чувствую, как настороженный взгляд стражника мечется между мной и королем-инкогнито, который подходит так близко, что между нами остается едва ли дюйм пространства.
Мир вокруг нас исчезает, когда он смотрит на меня так пристально, что я почти забываю, как дышать.
― В этом больше нет смысла, поскольку я нашел самую важную часть.
Воздух между нами становится таким плотным, что я уверена ― если прикоснуться, он разлетится вдребезги.
На следующем вдохе я прижимаюсь грудью к его твердой, мускулистой груди.
― Ну давай, ― говорю я. ― Забирай свой приз.
― Трудно, ― хмыкает он. ― Она находится в неудобном месте. Непросто достать.
Я фыркаю.
Да ладно.
― Уверена, у тебя есть все необходимое, ― бормочу я, вздергивая подбородок и бросая взгляд на солдата за его спиной. ― Давайте поскорее покончим с этим.
― Такая нетерпеливая? ― спрашивает король, и я невесело усмехаюсь.
― Да, конечно. Мне просто не терпится, чтобы меня распяли и четвертовали или скормили молтенмау.
Чушь собачья.
Меня выводят из камеры, я иду по коридору, едва переставляя ноги, мимо заключенных в клетках, прижимающихся к прутьям.
Они смотрят мне вслед.
Но единственный взгляд, который я чувствую, ― это его, исследующий мою спину, мою тунику, без сомнений, испачканную кровью, как свежей, так и засохшей.
Клянусь, земля содрогается.
Меня выталкивают в другой коридор, недоступный его взгляду, и ведут на суд, который определит мою судьбу.
Нет смысла надеяться на хороший исход. Его не будет. Эта мысль почти… освобождает. Снимает груз с моих плеч и делает мои шаги более легкими.
Улыбка расплывается по лицу, когда один из стражников подталкивает меня к лестнице…
Можно и повеселиться перед смертью.
ГЛАВА 22
Восемь стражников проводят меня через величественный зал, из разноцветных окон льется калейдоскоп света, который согревает мое лицо. Я иду медленно, каждый шаг ― это победа, моя влажная туника прилипает к разорванной, липкой коже на спине.