звучным плачем проливного дождя.
Ее печальная песня была так не похожа на песню ее сестры Клод ― богини воздуха, которая балансировала на краю пропасти неизмеримого безумия. Ее голос был шелковой лентой, мягкой на ощупь, если только она не поворачивалась и не рассекала тебя своим краем.
Ее слова, произносимые шепотом, проносились над ветвями, усыпанными листьями, кружа их в кокетливом танце. Ее яростные крики с неистовой скоростью раскалывались об острые углы, просто потому что ей нравился этот звук. Неспособная выносить мрачное спокойствие Рейн, Клод своими порывистыми стонами часто превращала Лофф в бурлящую массу, которая обрушивалась на берег, как барабанный бой.
Игнос был жаден до Клод. Бог огня наслаждался ею. Поглощал ее.
Любил так сильно, что не мог без нее дышать.
В его обжигающей песне звучал свирепый голод и страстная потребность, но Клод не могла быть укрощена его яростным желанием, даже когда он испепелял джунгли и дарил ей дым, чтобы она танцевала в нем. Даже когда он плавил куски камней Булдера, превращая их в красные реки кипящей лавы, отчаянно пытаясь задобрить Клод вулканическими извержениями, сотрясавшими небо.
Связанный своим скорбным одиночеством, Калис наблюдал за всем этим, завидуя другим Творцам за их способность почувствовать прикосновение, быть увиденными, услышанными, но благодарный за то, что является частью чего-то.
Хоть как-то.
И он в тихом изумлении наблюдал, как на этом пышном и плодородном холсте, который он подарил своей пустоте, расцветает жизнь. Разнообразие какофонии народов, населивших землю, снег и песок, ― некоторые из них обладали острым слухом, что делало их способными воспринимать песни четырех других стихий. Некоторые из них создали свои языки. Начали говорить на них.
Обрели в них силу.
Другие наткнулись на серебряную книгу, которую, как говорят, написал Калис в своем отчаянии быть услышанным. Они нашли иную форму силы в тех рунах, которые никто не мог прочесть или произнести, обнаружив, что странными знаками можно управлять. С их помощью можно соединять кости, останавливать кровотечения, накладывать чары на предметы…
Множество существ заполнило все уголки мира, но ни одним из них Творцы не гордились больше, чем огромными крылатыми тварями, которые господствовали в небе.
Драконы.
На казавшейся непригодной для жизни скалистой вершине Пекла, где под суровыми лучами солнца кожа покрывалась кровавыми рубцами, благоденствовали саберсайты ― огромные, мощные звери с черной, бронзовой и красной чешуей. Не было существ, равных им по свирепости.
Они сделали Гондраг своим гнездовьем.
Некоторые отваживались приблизиться. Напасть на гнездо и похитить яйцо.
Храбрые… или глупые.
Менее капризные, чем их дальние родственники, молтенмау нашли свой дом в Сумраке. В Боггите ― туманном клочке болота, который окутывал все вокруг мутным серным зловонием.
Их отточенные клювы были достаточно остры, чтобы наносить удары, и когти были не менее суровым оружием. Их перья были такими же пестрыми, как вечно переливающееся небо в их части света, и не существовало двух молтенмау с одинаковым окрасом.
Чтобы украсть яйцо молтенмау, нужно было быть храбрым или глупым… но, пожалуй, чуть меньше.
А вот на Незерин совершить набег было практически невозможно ― это было излюбленное место размножения неуловимых и коварных мунплюмов.
Находясь дальше всего от солнца, Незерин был самой темной вершиной Тени, и там царил такой холод, что кровь большинства простых фейри просто застывала в венах. Но только не у мунплюмов с их светящейся кожей, такой холодной на ощупь. С их длинными шелковистыми хвостами и глазами, напоминающими переливающиеся искрами чернила.
Спрятанные среди снега и льда, в голодной тишине, которая поглощала звуки, а затем выплевывала их, словно предупреждающий рев, мунплюмы процветали, увеличиваясь в числе, силе и великолепии.
Только такие безумцы, как Клод, или обладающие достаточной силой, чтобы защитить себя, могли попытаться украсть яйцо мунплюма…
Большинство терпели неудачу, их поглощали страшные звери или неприступные земли.
Но некоторым удавалось ― тем немногим, кто использовал драконов для ведения войн за растущие королевства.
По мере того как замки становились выше гор, а короли и королевы украшали свои короны все большими и сверкающими драгоценностями, фейри также учились проливать драконью кровь.
Вечные жизни многих мунплюмов, молтенмау и саберсайтов… оборвались.
Творцы не ожидали, что их любимые звери после смерти вознесутся в небо. Многие из них окажутся за пределами гравитации, свернутся в сферы и застынут, усеяв небо могильными камнями.
Лунами.
Они, конечно, не ожидали, что эти луны упадут вскоре после того, как достигнут самой высокой точки. Что они столкнутся с землей с такой разрушительной силой, что поставят под угрозу уничтожения все, что было создано.
Прошло семь лунопадов, прежде чем Клод, Рейн, Игнос и Булдер поняли, что во всем виноват Калис. Его пустота, жаждущая быть заполненной, оказалась достаточно сильной, чтобы столкнуть дракона с его места упокоения и сбросить с небес.
Им потребовался еще один лунный месяц, чтобы разработать план спасения мира, который они так полюбили.
Пустыми обещаниями и обманными клятвами они заманили Калиса в ловушку и схватили его.
Подчинили его.
Они пели свои хлещущие, жгучие, разящие песни, измельчая сущность Калиса на кусочки, достаточно мелкие, чтобы заключить их в клетку черного кристалла размером не больше зернышка, отныне известного как Эфирный камень. Нити его серебряного плаща рвались, пока он метался и боролся, но другие Творцы не потрудились собрать обрывки, оставив их привязанными к обоим полюсам мира. Светящаяся Аврора закружилась вокруг земного шара, давая фейри возможность следить за своими деями и снами.
Сам Калис был заключен в великолепную диадему, украшенную рунами, обладающими темными силами. Достаточными, чтобы удерживать его в камне вечность, пока руны будут подпитываться.
Для этого нужен был хранитель.
Могучий воин-фейри, известный своей силой и мудростью, был наделен даром от самих Творцов ― его сила была настолько велика, что он мог носить Эфирный камень у себя на лбу и удерживать в нем Калиса. Дар, которой передавался его потомкам из поколения в поколение.
Прошло много циклов Авроры, луны продолжали появляться в небе… И оставались там.
В конце концов воцарился мир, несмотря на множество трагедий и несвоевременных смертей, поглотивших катастрофическое происхождение Эфирного камня, а сам смысл его существования превратился в миф, который рассказывали у походных костров или пели младенцам, чтобы успокоить их плач.
Пока однажды не взошла очередная Аврора, и впервые за более чем пять миллионов фаз… Упала луна.
ГЛАВА 1
Я опускаю плечи вперед, пытаясь придать своей фигуре вид скитальца, много ходящего пешком.
Напуганного.
Обогнув угол, я выхожу на нижнюю площадку лестницы, преследуемая пергаментным жаворонком, который порхает так близко, что я удивляюсь, как он не толкает меня, чтобы я схватила его из воздуха.
Пока я кручу тонкое железное кольцо на среднем пальце, мой взгляд устремляется на закованного в броню стражника, преграждающего мрачный тоннель впереди ― руки скрещены на груди, бритая голова почти касается изогнутого потолка, стая пергаментных жаворонков прижимается к двери за его спиной. Он вдвое выше меня, а хмурое выражение, кажется, навсегда застыло на его лице.
Его неодобрительный взгляд останавливается на выемке в моем левом ухе, возле заостренного кончика. Как будто кто-то крошечным ртом откусил кусочек от внешней раковины.
Мой клип.
― Нет жетона ― нет входа, ― бурчит он, немедленно определяя меня как низшую. Пустую. Ту, кто не слышит ни одной из четырех песен стихий.
Я лезу в карман и достаю каменный жетон, с обеих сторон украшенный эмблемой престижного клуба ― пастью из сталактитов, выступающих острыми краями с обеих сторон. Сдерживая легкую дрожь, я протягиваю ему жетон, чувствуя, как испытующий взгляд мужчины пронзает меня с головы до ног, когда он подбрасывает его, и его синие доспехи лязгают при этом движении.
Мне любопытно узнать, зачем он заставляет жаворонков скапливаться у двери, а не впускает их сразу, но это Рейв может говорить все подряд, а я сейчас не Рейв.
― Я Кемори Дафидон, ― говорю я тихим, покорным голосом. ― Странствующий бард.
― Откуда?
― Ориг.
Поселение в стене, в котором я никогда не была, но это не помешает мне рассказать о нем, если он потребует подробностей.
Подготовка ― моя броня. Надень ее или умри.
Он проверяет жетон и возвращает его с ворчливым:
― Никаких вуалей.
Я смотрю на него из-под ресниц, украшенных ярко-красными перьями.
― Это часть моего образа. Я участвую в запланированных представлениях. ― Я достаю из кармана свернутый пергамент и протягиваю ему. ― Меня предупредили, что вуали быть не должно, поэтому я прикрыла только нижнюю часть лица.
Нахмурившись, он разворачивает свиток, и его глаза-бусинки скользят по моему письму-приглашению так мучительно медленно, что у меня начинает сводить шею, а нетерпение сжирает изнутри.
Наконец его глаза расширяются от узнавания.
― О, так ты дублер!
Я застенчиво киваю, хотя на самом деле мне хочется стукнуть его головой о стену.
Сильно.
Он сворачивает мой свиток и отдает его обратно, отступая в сторону, чтобы открыть дверь.
― Третий уровень. Не обращай внимания на скитальца. В конце цикла Авроры он всегда очень голоден.
Моя дрожь отнюдь не притворная.
Я вхожу в теплые дымные объятия «Голодной лощины», на меня обрушивается густой аромат мускуса и серы, дверь с грохотом захлопывается за мной, и стайка пергаментных жаворонков разлетается в разные стороны. Пройдя по темному тоннелю, я оказываюсь у узкого входа в огромную, величественную пещеру, напоминающую по форме каменное легкое.