Его волосы собраны сзади, черные как смоль брови сошлись над его диким взглядом, прикованным ко мне. Он как будто забрасывает веревку между моих ребер, погружая в глубины ледяного внутреннего озера, где оно цепляется за что-то тяжелое и бьющееся, чего я не могу разглядеть.
Я начинаю дрожать, зубы клацают с такой силой, что я удивляюсь, как они не рассыпаются. Я виню в этом тот факт, что мой череп, вероятно, вотвот расколется. Причина точно не в чем-то другом. Я дрожу, как яйцо, которое сейчас вылупится, не от всепоглощающего чувства облегчения, заполнившего мою грудь. Облегчения от того, что он здесь. Со мной. Это…
Это определенно не так.
Все остальные члены клана, кроме Хока, четыре раза ударяют себя кулаками в грудь, и гулкий звук наполняет кратер гулом уважения. Каан делает это один раз ― видение разрушения и ярости.
Его взгляд переключается на воина, все еще сидящего на мне, его глаза пылают таким пламенем, что я должна испугаться.
Но я не боюсь.
― Dagh ata te roskr nei. Ueh! ― Его низкий, хриплый голос произносит незнакомые слова с такой животной свирепостью, что я чувствую, как каждый слог царапает мою кожу. Он снова ударяет кулаком по груди и, раздвинув пальцы, проводит ногтями по диагонали торса. Четыре отчетливые царапины расцветают на его груди ― яростные и злые. ― Gagh de mi dat nan ta … aghtáma.
Слова режут, как лезвия, заставляя меня вздрогнуть. Мне не нужно понимать язык, чтобы понять, что король… ну… Взбешен.
Хок поднимается ― Каан не уступает ему в размерах.
― Agath aygh te nei dahl Tookah atah. Agath dein … vah! Lui te hah mát tuin. ― Он повторяет движение Каана, царапая свою кожу, затем другой рукой, рисуя на груди крест.
Каан рычит.
― Heil deg Zaran dah ta réidi. Heil deg dah ta réidi!
Хок сплевывает на землю, повторяет движение когтями и бросается на него. Каан делает то же самое ― как будто две огромные горы сливаются друг с другом.
Сталкиваются.
Я ощущаю это движение, как удар булыжником по ребрам.
Головы упираются друг в друга, руки крепко сжаты в кулаки, они рычат. В их почти объятии такая неистовая энергия, что я уверена, она способна вызвать еще одну трещину в земле.
Саиза внезапно оказывается рядом со мной вместе с другой женщиной, обе подхватывают меня, закидывают мои руки на свои шеи и тащат к палатке.
― Что они сказали? ― хриплю я сквозь клацающие зубы, пытаясь сморгнуть дымку, начинающую застилать мое зрение.
― Хок заявил о победе в вашей битве, несмотря на то, что ты не покорилась, ― говорит Саиза, когда меня проносят мимо Сол, которая покачивая бедрами, направляется к Хоку и Каану. ― Каан ответил, что ты несвободна, что на тебя никто не может претендовать. Что ты не воспитывалась в нашем мире и не привыкла к таким традициям. Он требует признать испытание недействительным. Как роскр Хока ― «его великий», на вашем языке, ― он требует, чтобы Хок признал свою великую победу над Зараном и вышел из боевого кольца, чтобы добавить точку к своему рейди. Хок, в свою очередь, оспаривает приказ роскра и хочет сразиться с Кааном. Если он победит, то заработает много точек для своего рейди.
У меня замирает сердце ― мысль о том, что Каан сразится с Хоком насмерть, вызывает в груди колючее и болезненное чувство.
― Каан ― король Пекла, ― выдавливаю я из себя. ― Хок осмелится бросить вызов короне?
― Ваши короны здесь мало что значат. Мы не претендуем ни на одно королевство. Только рейди имеют значение. Мы четыре раза бьем в грудь, чтобы приветствовать роскра-эх. Величайшего.
Я хмурюсь и оглядываюсь через плечо на рычащих воинов, продолжающих спорить друг с другом.
― Если Каан самый сильный, то почему он не Оа?
― Был, пока его Пах не умер, ― шепчет Саиза, когда мы подходим к палатке. ― Он предложил уит-роскру ― второму по силе ― кости наших предков Оа. Оа Нок стал достойным Оа.
Я смотрю на Оа Нока, пока мне помогают подняться на возвышение, а затем поворачивают и усаживают на ковер, прикладывая к виску что-то холодное и влажное.
Я покачиваюсь, сцена передо мной раздваивается, сходится.
И снова раздваивается.
Райган возвышается над ареной со своего места на краю, его огромные размеры отбрасывают тень на половину кратера. Его чернильные глаза, расположенные на грозной клыкастой морде, следят за каждым движением Каана с чудовищным напряжением, не спасает даже тот факт, что он раздваивается каждый раз, когда мир раскалывается передо мной.
Я же чувствую обратное.
Ни одна моя часть не желает наблюдать за этим боем. Еще недавно я бы и глазом не моргнула, глядя, как Каану Вейгору отрубают голову на арене.
Наоборот, я бы ликовала.
Теперь даже от одной мысли об этом меня тошнит.
Я не понимаю этого. Не хочу понимать.
Не хочу смотреть.
― Ну, ― говорю я, поднимая трясущуюся руку, чтобы потрогать ушибленную голову, и хмурюсь, когда пальцы оказываются в крови, ― пока они заняты, как насчет того, чтобы я притворилась мертвой, а вы двое бросили меня обратно в реку?
― Боюсь, все не так просто.
Это не то, что я хотела услышать.
― Судьбоносец пропал, ― невнятно бормочу я, оглядываясь по сторонам и нигде его не замечая. ― Я думаю, все может быть просто, если мы будем верить достаточно сильно.
Она вытирает кровь с моей груди.
― Я не думаю, что он ушел; думаю, он просто предпочитает не показываться.
Я хмурюсь, осматривая кратер, все еще пытаясь разобраться в этом судьбоносном дерьме.
И терплю неудачу.
Каждый раз, когда мне кажется, что все ясно, зерна понимания ускользают сквозь щели между пальцами.
Если бы он хотел моей смерти, сейчас был тот самый момент.
Так чего же он хочет?
― У тебя укус змеи вали, ― говорит Саиза, проводя подушечкой большого пальца по двум жгучим выемкам на выпуклости моей груди, и все краски покидают ее лицо. ― Откуда это?
Видимо, никто не видел, как Хок запустил в меня своим карманным питоном. Интересно, сколько еще противников стали жертвами его мерзких, бесчестных методов.
Я не отвечаю, главным образом потому, что в этом нет смысла.
Дело сделано. В тот момент, когда мне перестанет казаться, что я рухну, если встану, я снова войду в кольцо и отрублю ему голову, а потом размозжу мозги кулаком.
Глаза Саизы расширяются и устремляются к боевому кольцу.
― Gas kah ne, veil dishuva! ― усмехается она, ее слова настолько резкие, что, клянусь, могли бы вспороть кожу.
Она встает и направляется к сосудам у меня за спиной, бормоча что-то себе под нос. Слышно, как она что-то помешивает, а затем протягивает мне чашу с охлажденной водой, возможно, налитой из одного из кувшинов, покрытого рунами. Хотя выглядит это… Комковатым.
― Выпей это, ― сквозь стиснутые зубы наставляет Саиза, бросив еще один острый взгляд в сторону Хока. ― Я смешала воду с противоядием, которое придает ей странный вкус, но оно нейтрализует яд в твоем организме.
Я благодарно наклоняю голову, и черты моего лица искажаются, пока я поглощаю маленькими глотками кислую, похожую на желе смесь, чувствуя, как ледяное пойло стремительно просачивается в мою кровь. Охлаждая меня изнутри.
Сглаживая некоторые колебания моего сознания.
Сол приседает на песок, зажимает немного между пальцами, а затем высыпает на язык, в то время как я допиваю остатки из чаши одним глотком, отчего у меня кривится лицо. Запрокинув голову, Сол начинает петь, обращаясь к небу. Она останавливается, хлопает ладонями по песку, набирает две пригоршни, затем взмахивает кулаками так быстро, что большая часть песка разлетается во все стороны.
― Что она делает?
― Читает волю Творцов, ― шепчет Саиза, забирая у меня из рук пустую чашу.
Медленно, почти пугающе, Соль разжимает пальцы, молочные глаза рассматривают крупинки, оставшиеся в ее слабой хватке.
― Gath attain de ma veil set aygh te, ― говорит она, и ее тихие слова какимто образом разносятся эхом по пыльному пространству. ― Hailá atith ana te lai…
В толпе воцаряется тишина, и лицо Каана бледнеет. Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, отчего у меня мурашки бегут по коже.
― Она сказала что-то плохое?
― Сол объявила, что, поскольку в твою честь уже пролилась кровь, ты не должна оставлять этот кратер несвязанной. Если такое произойдет, на это место пролитой крови упадет еще больше лун, и клан Джокулл потеряет свое убежище. Многие погибнут. Ее слово окончательно.
Моя дрожь внезапно прекращается, словно каждый мускул в моем теле только что наполнился противоядием.
Каан сглатывает и, не отводя от меня глаз, отрывается от Хока. Он идет ко мне, его взгляд наполнен сочувствием и нежностью, когда он снимает с себя мальмер.
Моя кровь застывает.
Он падает передо мной на колени и опускает голову между плеч, склоняясь так низко, что видна его спина, а сложенные горстью ладони вытянуты вперед, обнимая его прекрасный мальмер…
Наступает абсолютная тишина.
Даже ветер прекращает свое неистовое волнение.
Сердце бьется так высоко в горле, что трудно дышать.
Я смотрю на кулон ― на темного саберсайта и серебряного мунплюма, заключенных в вечные объятия, ― и восхищаюсь изысканностью работы. Любовью, которую он вложил в каждый изгиб резьбы.
Видение овладевает мной с такой силой, что у меня перехватывает дыхание:
Мальмер Каана покоится между моими обнаженными грудями, мое тело покрыто испариной, я дрожу от накатывающего наслаждения, глядя ниже своего пупка. Вниз, между моих раздвинутых бедер, которые обхватывают большие, сильные руки…
Вниз, туда, где горящие, как угли, глаза Каана устремлены на меня, его язык ласкает мой…
Я лопаю видение, как мыльный пузырь хватая ртом воздух, от которого у меня лишь сильнее кружится голова. Она пульсирует от более глубокой и мучительной боли. Как бы я ни старалась изгнать этот образ из своего сознания, я остаюсь с этим маслянистым ощущением обладания, который обволакивает мои внутренности.