Так много боли…
― Добро пожаловать в «Изогнутое перо», ― произносит резкий голос, возвращая меня в настоящее.
Реальность.
Отбросив тревожный образ в сторону моего ледяного озера, я прочищаю горло и смотрю на мужчину, с трудом удерживая его молочный взгляд.
― Привет. Я…
― Пришла продать подсвечник, который ты украла из Имперской Цитадели. Я в курсе, Рейв.
Я хмурюсь, переводя взгляд на белую мантию мужчины, осматриваю множество пуговиц на шве спереди и нахожу одну с фирменным узелком из ниток.
― Ты чтец разума, ― бормочу я, мой голос дрожит от благоговения. ― Я думала, на вас охотятся и заставляют работать на императорские семьи?
― Болезненно осознать это, ― говорит Врун, его голос похож на скрипучую струну. Он склоняет голову набок, зажав металлическую палочку для смешивания между большим и указательным пальцами. ― У тебя, моя дорогая, очень интересный склад ума.
Его слова наполняют меня цементом, заставляя мое тело чувствовать себя тяжелым.
Придавленным бременем.
― В нем скрыта… глубина, наполненная большим количеством обид и секретов, чем я могу сосчитать, ― говорит он, быстро качая головой. ― Как тебе это удается?
Я набираю полные легкие воздуха. Убеждаю их работать.
― Я не обращаю на это внимания, ― хриплю я. ― В основном.
― А-а-а.
Он кладет палочку на кусок сложенной ткани, сводя вместе жесткие брови.
― Ты пришла за набором клинков из драконьей чешуи, шестью железными кинжалами, бандольером, горстью железных булавок обычного размера, а также хотела бы подобрать соответствующую одежду, которую сможешь взять с собой в маленькой, удобной сумке в Сумрак, где ты собираешься найти охотника за головами Рекка Жароса.
Что ж. Это удобно.
― Все верно. ― Я склоняю голову в знак уважения к его способностям.
― Неплохой список.
― Ну да. У меня был пожар в доме. Я потеряла… Слишком много.
Образ Эсси, неподвижно лежащей на диване, поражает меня, как удар ножом между ребер, и мне стоит больших усилий не вздрогнуть.
― Я вижу это, ― говорит Врун, и его голос дрожит от волнения. ― Мне жаль, Рейв. За Эсси. Сожаление ― самое тяжкое бремя.
Я перевожу взгляд на мозаичный потолок.
Полки.
На свои руки.
― Я также сожалею о твоей маленькой Ней. Я знаю, как тяжело было отправить ее обратно.
― Твоя ментальная удочка очень хорошо ловит мысли, ― говорю я, натянуто смеясь и сдвигая манжет выше запястья, чтобы дать коже возможность дышать.
― Да. Прости. Боюсь, это скорее тяжкая ноша, чем дар. ― Он ненадолго замолкает, а затем продолжает: ― Тебе также нужна одна из моих металлических палочек, чтобы снять железную манжету с твоего запястья…
Я встречаюсь с ним взглядом, приподнимая бровь. Его брови шутливо изогнуты.
― Идея пришла тебе в голову, когда ты вошла сюда. Ты собираешься найти камень на берегу и использовать его, чтобы выбить стержень, на котором держится манжет. ― Он одаривает меня озорной улыбкой, которая оказывается чрезвычайно заразительной.
― Думаешь, получится?
― Да, но у меня есть кое-что более подходящее, что не согнется под давлением. Тебе также нужно взять пару вещей с полок, чтобы создать впечатление, что ты пришла сюда за обычными товарами. С этим я тоже могу помочь.
― Спасибо, ― говорю я и снова наклоняю голову. ― Пирок передавал привет. Он ждет на улице.
― Передай, что ему нужно воздержаться от медовухи. О… ― Его глаза расширяются, затем снова прищуриваются, как будто он заглядывает в извилины моего мозга. ― Теперь я понимаю, почему ты принесла подсвечник,
вместо того чтобы воспользоваться своими запасами… Да. Есть причина.
― «Восставшие из пепла» считают, что я мертва. На моей странице так и написано. Я бы хотела, чтобы так и оставалось. По крайней мере… ― На время.
― Уверена, ты понимаешь, почему.
― Действительно, ― задумчиво произносит он, медленно кивая. ― Эта Серим ― довольно неприятная штучка. Я вижу, она держит тебя на очень тугом… поводке…
Скорее, на ошейнике. Не слишком большая разница. Его лицо бледнеет, а в глазах появляются слезы.
― Ты кое-что потеряла, но не знаешь что именно…
По моим венам проносится холод, проникая до мозга костей.
― Я…
― О… моя дорогая. ― Его лицо морщится, рука прижимается к груди, по щеке скатывается слеза. ― Что-то такое… особенное, ― всхлипывает он, и его слова вызывают судорожную боль в моем животе.
Стремительный удар в левую сторону моей груди.
― Ответ внутри тебя. В том месте, где ты все прячешь. Я могу помочь тебе осушить…
― Хватит, ― рявкаю я, ударяя подсвечником по стойке.
Его глаза расширяются, дыхание сбивается. В течение долгого момента он просто… смотрит ― лицо бледное, в глазах слезы, которые свободно текут по щекам. Капли правды, на которую я не хочу смотреть. Не хочу видеть.
Не тогда, когда я уже могу представить, какие печальные звуки издают его слезы, просто глядя на них.
― Я сказала достаточно.
Пожалуйста…
Он моргает, хмуря брови, не потрудившись стереть следы печали со своих щек.
― Конечно. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы прекратить. Я просто… ― Он качает головой и встает, выходя из-за прилавка. ― Я соберу твои покупки для отвлечения внимания, и ты сможешь отправиться в путь.
У меня почти подгибаются колени, когда он скрывается из виду, и я прижимаю руку к своему бешено колотящемуся сердцу, пока он ходит по магазину, снимая товары с полок.
Я не наблюдаю. Не обращаю внимания. Просто смотрю на заднюю стену и притворяюсь, что нахожусь в другом месте, где никто не копается в моих мыслях.
Было приятно, когда он начал, делая слова лишними. Как приятная щекотка.
Теперь это ранит.
Он возвращается с черной книгой в кожаном переплете с тиснением в виде жемчужного мунплюма на обложке, баночкой чернил и связкой угольных палочек. У него в руках также небольшой металлический мусат, который, похоже, способен выдержать силу камня, которым я очень хочу выбить стержень из манжета.
Он складывает несколько золотых монет в мешочек, который, как я подозреваю, является моей сдачей, упаковывает все это в коричневую кожаную сумку с застегивающимся клапаном, и протягивает ее через прилавок.
― Твои размеры указаны в книге учета?
― Думаю, да.
― Тогда я пришлю жаворонка, когда твои покупки будут готовы. ― Спасибо. — Я беру сумку, кожа такая мягкая под моей рукой.
Такая красивая, качественная. Это кажется пустой тратой…
― Это не так, ― говорит он, мягко улыбаясь. ― Скоро пойдет дождь. Я не хочу, чтобы твой дневник намок. Он такой красивый, и я хочу, чтобы ты могла им наслаждаться.
Нахмурившись, я смотрю на потолок. Туда, где из круглого окна льется яркий луч солнечного света, от которого вспыхивают вихри пыли.
― По-моему, с погодой в полном порядке.
― Если бы не железная манжета, ты бы услышала, как он приближается. И если бы ты потрудилась прислушаться.
Его слова задевают меня за живое, кровь стынет в венах, когда я понимаю, как глубоко он проник.
― Проще не слушать, ― вырывается у меня.
― Ты слушаешь Клод.
Я так сильно стискиваю зубы, что боюсь, как бы они не треснули, чувствуя себя скелетом, с которого сняли всю плоть, ― просто кости, оставленные отбеливаться на солнце.
― Клод игривая, дикая и злобная. Сильная и вздорная. Она не унывает, не дуется и не жалеет себя.
― Рейн― это…
― Слезы. Она ― кровопролитие. Рейн ― это иней, который покрывает кожу мертвецов, которых сбрасывают со стены на съедение зверям Тени. Рейн ― снег, покрывающий темную половину этого гребаного мира. Рейн ― это… ― Сила, моя дорогая.
Следующее слово застревает у меня на языке.
― Рейн ― это сила, ― продолжает он. ― Половина мира, покрытая ледяной силой, которой никто не в силах овладеть. Хотя ты могла бы, если бы не прятала печали в ледяном озере внутри себя, вместе с…
― Благодарю вас, добрый господин. За то, что приняли мой подсвечник в качестве оплаты.
Повисает молчание, прежде чем он опускает голову так низко, что это можно принять за поклон.
― Это было для меня величайшей честью, Рейв.
Прижимая к груди кожаную сумку, я поворачиваюсь и направляюсь к двери, чувствуя себя так, словно кислую болотную ягоду только что раздавили по всему мозгу и втерли в извилины. Очень глубоко.
Может, этот дей и начался прекрасно, но он стремительно теряет свой блеск.
ГЛАВА 52
Сегодня ко мне пришла женщина с такими же пылающими глазами, как у мужчины, посетившего меня прошлым сном. Такая же привлекательная, с густыми вьющимися волосами и веснушками на носу и щеках. Она держала в руках миску с едой, которую отважилась поставить рядом со свернутым хвостом Слатры.
Я взглянула на нее и снова заснула, но через некоторое время меня разбудил красивый, покрытый шрамами мужчина, заключивший меня в свои объятия.
Я билась и кричала, но Слатра ничего не делала. Ничего! Даже не зарычала.
Мужчина прижал меня к своей груди, его руки были такими сильными, что я поняла ― бороться бесполезно. Да и утомительно. У меня осталось так мало сил, а бороться было не за что.
Он понес меня вверх по лестнице в Имперскую Цитадель. Он опустил меня в ванну с теплой, пузырящейся водой, полностью одетую, а затем выбежал из комнаты, оставив меня наедине с женщиной, которая, как я полагаю, является его родственницей.
Она раздела меня, и у меня не хватило духу остановить ее, но я попыталась прикрыться, когда она обнажила мою грудь. Она убрала мои руки и обмыла меня, рассказав, что там, где она воспитывалась, тела не считаются чем-то таким, чего стоит стесняться, независимо от их формы или размера. К плоти не относятся как к какой-то великой тайне, а груди почитают за то, как они питают потомство клана.
Она представилась как Вейя Вейгор и извинилась за поведение своего брата, разговаривая со мной так, словно я ей отвечала.