Замерзать.
― Далеко еще? ― спрашиваю я, смахивая иней с рук и гадая, может он собирается меня отвести на другой конец света. Может мы направляемся в Незерин ― местом гнездования мунплюмов?
― Недалеко. ― Каан смотрит на меня через плечо, его глаза сверкают в темноте, когда он оценивает меня. ― Тебе не холодно? Можешь взять мою тунику, если…
― Я в порядке.
Что-то мелькает в его глазах, как будто он решил, что мысль о том, что я надену его тунику, вызывает у меня дискомфорт.
Это не так. По крайней мере, не так, как он, вероятно, думает.
Я не говорю ему, что чем глубже мы спускаемся, тем меньше я сомневаюсь в своем решении последовать за ним по извилистому тоннелю в темную бездну.
Я, конечно, не говорю ему, что холод ощущается как…
Дом.
Причина, по которой я продолжаю пытаться заглянуть ему за спину, не в том, что я боюсь, что он привел меня сюда, чтобы убить. Уже нет.
Нет…
Какая-то внутренняя часть меня тянется к тому, что находится внизу этой бесконечной лестницы.
Холод подземелья пробирает меня до костей, кончик носа блаженно немеет, и холодный воздух начинает накатывать на меня, словно ледяные волны, которые тянут за собой, побуждая спуститься глубже.
Еще глубже.
С каждым шагом я все сильнее погружаюсь в этот холод, пока темнота не уступает место серебристому свету, заливающему стены и ступени. Каан превращается в темный силуэт на фоне сияющего света, пытающегося протиснуться мимо него, что бы ни находилось с другой стороны.
― Мы на месте, ― бормочет он, и его голос ударной волной проносится сквозь голодную тишину, поднимая волоски на моем затылке.
Он делает шаг в сторону, и меня заливает светом.
Так много света.
Сердце замирает, ледяная трещина благоговейного трепета пронзает грудь, когда я вижу круглую пещеру, вздымающиеся стены, покрытые потрясающей, детальной резьбой, изображающей мунплюмов.
Одно и то же великолепное существо в сотнях различных поз ― длинная шея, большие, полные тоски глаза, тонкие усики, которые свисают с подбородка и развеваются в такт искусным движениям. Изящные крылья с тремя мембранами, обеспечивающие скорость и непревзойденную маневренность, хвост с шелковистыми нитями, который то развевается, то собран, демонстрируя настроение и темперамент.
Изображения переплетаются так же, как драконы на мальмере Каана, хотя восхитительная роспись меркнет в сравнении с массивной серебряной луной, которую пещера окружает как яйцо ― земля утоплена в середине, словно ладони, несомненно, чтобы не дать ей укатиться.
Сдавленный звук вырывается из моего горла, и какое-то мгновение я не двигаюсь.
Не дышу.
Не моргаю.
Что-то внутри меня успокаивается, сворачивается в мягкий клубок, от чего уже второй раз за день у меня щиплет глаза ― я так потрясена округлой красотой луны, что мне кажется, будто мир опрокидывается.
Мой дрожащий выдох настолько густой и белый, что сквозь него трудно что-то разглядеть, ― громкое пятно посреди гулкой тишины.
Я пошатываясь подхожу к нему, протягиваю руку, кончики пальцев ноют от желания прикоснуться. Провести по впадинам и выпуклостям упавшего мунплюма, навсегда свернувшегося калачиком во время сна, спрятав голову под веером истертой мембраны. Шелковистый хвост дракона сплетается в объятиях с крыльями, рассыпается прядями вокруг шеи и головы, словно мягкая подушка.
Приближаясь к поверженному зверю, я чувствую себя меньше, чем когдалибо. Птенец по сравнению с его огромными размерами.
Булдер продолжает мурлыкать, и его тяжелый баритон звучит как колыбельная, настолько сложная, что невозможно уловить мелодию. Словно смотришь на звезды и пытаешься понять, что находится в темных промежутках между этими далекими искрами света.
Я понимаю, что он ― гнездо. Я почти представляю, как он сидит на корточках, сложив руки перед грудью, свернувшись калачиком под этой прекрасной луной, глядя на нее сверху вниз.
Дорожит ею.
Лелеет ее.
У меня так сильно сжимается горло, что становится больно глотать…
Я протягиваю руку и провожу по некогда жесткой шкуре мунплюма, которая теперь превратилась в окаменелость. Она такая твердая и холодная, что кажется, будто гладишь ледяную глыбу.
― Твоя луна, ― выдавливаю я, легкая улыбка касается уголка моего рта, а по щеке скатывается слеза, которую я быстро смахиваю.
― Ее звали Слатра, ― говорит Каан с такой болью в голосе, какой я никогда раньше не слышала. ― Мне еще предстоит найти ее последние осколки. С этой стороны не видно, но на спине есть небольшая щель, которую мне еще предстоит заполнить.
У меня по спине пробегает холодок, и я провожу кончиком пальца по трещине толщиной с волос, поднимая голову, чтобы увидеть еще больше паутинок на ее теле ― доказательство того, что при ударе она разбилась на тысячи осколков. Осколки, которые были кропотливо собраны в этой округлой гробнице.
― Это ты сделал? ― спрашиваю я, мой голос дрожит.
― Да.
Я качаю головой, осознание захлестывает меня, как вода тонущего.
Моя ярость — моя неистовая жажда мести — была ослепляющей. Я считала Каана тираном. Бессердечным чудовищем. Но у него такое большое и доброе сердце, что я удивляюсь, как оно помещается в его груди.
― Почему?
― Потому что больно осознавать, что она не целая, ― хрипит он, отчего у меня снова выступают слезы.
Я обхожу дракона и останавливаюсь у того места, где голова Слатры глубоко зарылась в кисточку ее хвоста.
Сердце замирает, дыхание перехватывает. Ошеломляющее воспоминание едва не заставляет меня потерять равновесие.
Не обращая внимания на звуки раскалывающегося льда, я приподнимаюсь на цыпочки и заглядываю через щель в ее крыле в небольшое углубление, которое она защищает. Не острые и зазубренные куски, которых еще не хватает, а гладкий след рядом с кончиком широкого носа зверя, словно Слатра испустила последний вздох, баюкая… что-то в шелковистых завитках ее некогда мягкого хвоста. Защищенное ее когтем.
Я хмурюсь, вглядываясь в это уютное гнездышко, почти ощущая, как его впадинки и выпуклости прижимаются к моему телу.
Обнимают меня.
Почти ощущаю, как холодное пространство между ее щелевидными ноздрями прижимается к моему лбу, как затвердевшая кисточка ее хвоста обнимает мою… грудь…
Я отступаю на шаг… другой… втягиваю воздух в легкие, которые, кажется, забыли, как дышать.
Нет…
― Ты с ней знакома, ― говорит Каан, его баритон разрывает тишину, как обвал в горах.
Накрывший меня.
― Я…
Мои мысли устремляются к воспоминанию, которое я давно отбросила, его труп лежит на берегу моего внутреннего озера, лишенный всех эмоций, которые я вырвала из него, оставив лишь костлявый скелет того, что когда-то могло причинить боль.
Ощущавшемуся как тяжесть.
Я позволяю себе оценить останки с относительной отстраненностью:
Странный скрежещущий стук пробудил меня от вечного сна. Я впервые открыла глаза, вглядываясь в мир, в котором родилась, сквозь железные прутья того, что, как я теперь знаю, называется клеткой.
Мое резкое пробуждение сопровождалось замешательством, пока я пыталась понять, как я оказалась в своем теле. Как оно работает и двигается. Почему все вокруг расплывается.
Почему тепло.
И при этом я ужасно дрожала. Я думала, что это из-за жары, но теперь поняла, что это не так.
Моя душа содрогалась изнутри.
Я потянулась вперед и обнаружила на моем запястье что-то тяжелое и холодное ― как я теперь понимаю, это были кандалы. Я ухватилась за прутья, пытаясь удержаться в этом странном существовании, где у меня были руки, которые двигались, легкие, которые дышали, и глаза, которые могли видеть, и мой взгляд устремился к источнику звука, который пробудил меня к существованию.
По темной норе, мимо места моего пробуждения, катили тележку.
В ее глубоком углублении лежали зазубренные осколки блестящего серебра, от которых исходил холод, которым хотелось плеснуть себе в лицо.
Осколки были так красивы на фоне полумрака, окружавшего меня, что я сразу же поняла ― место моего пробуждения не хорошее, а плохое. Потому что, сколько бы я ни плакала и ни кричала, умоляя существо, толкавшее тележку, подогнать ее поближе, чтобы я могла как следует рассмотреть красивые осколки, к которым мне отчаянно хотелось прикоснуться, он даже не взглянул на меня.
Осколки исчезли, и всего через несколько мгновений после этого я поняла, что значит быть пойманной в ловушку.
― Ответь мне, Рейв.
И снова я чувствую себя в ловушке. Вынуждена смотреть на то, что способно разорвать меня на части изнутри, если я загляну еще глубже.
Посмотрю еще внимательнее.
Потому что те осколки, которые я увидела, когда впервые открыла глаза в том мире… Теперь я понимаю, что они были найдены одновременно со мной. Вот почему тележка везла их мимо моей камеры. Их только что вытащили из снега, затащили внутрь горы из камня и льда, в чреве которой кипело пламя.
― Ты. Ее. Узнаешь?
Я оставляю болезненное воспоминание там, где оно и должно быть.
Внутри.
― Понятия не имею, о чем ты говоришь, ― огрызаюсь я, разворачиваюсь и бросаюсь к выходу.
Каан преграждает мне путь, его кожаная туника покрыта тонким слоем инея.
Я поднимаю глаза, чтобы встретиться с его огненным взглядом, который так не сочетается с кристаллами льда, покрывающими его волосы и бороду, заставляя их мерцать в лучах света.
― Отойди.
― Видишь ли, я думаю, ты лжешь. ― Он делает шаг вперед, излучая безграничную энергию огромного зверя в расцвете сил. Энергию, которую невозможно игнорировать. ― Я думаю, ты знаешь эту луну лучше, чем ктолибо другой.
Внутри меня, из глубины моего озера, что-то одобрительно рычит. Я игнорирую гул признания, сосредоточившись на гневе, разрастающимся в моей груди, как шар драконьего пламени.