Дружба ― это то, чего я упорно стараюсь избегать. И в большинстве случаев мне это удается. Чем сильнее ты заботишься, тем более хрупким все кажется.
Легче просто… Этого не делать.
ГЛАВА 3
Валит снег — крупные хлопья тают на моих украшенных перьями ресницах и заново устилают тротуар. Лед хрустит под ботинками, когда я иду по унылому Рву, почти полностью лишенному жизни в этот поздний час.
По обе стороны от меня возвышаются две огромные каменные стены, тянущиеся параллельно с востока на запад, насколько хватает глаз. Они похожи на два высоких книжных шкафа, а проход между ними достаточно широк, чтобы по нему бок о бок проехало множество телег.
Стена, подобно поясу, обхватывает пухлое брюхо нашего мира, и разделена внутри на густонаселенные сегменты, как, например, здесь, в Горе. Она достаточно глубокая, чтобы жители чувствовали себя в безопасности внутри длинной траншеи ― вдали от непосредственной угрозы хищников.
Это ложь.
Здесь, в защищенном Рве, их не меньше, а может и больше. Просто они хорошо маскируются.
Из роя, проносящегося над головой, вылетает серебристый мотылек и порхает так близко, что его пушистые крылья осыпают меня светящейся пыльцой.
Я улыбаюсь.
Мне нравится это время сна, когда кажется, что есть только я, мотыльки и облака, окрашенные в цвета леденцов. Хотя это не так.
Потому что за мной по пятам идет монстр.
Несмотря на то, что Тарик старается, чтобы его шаги идеально совпадали с моими, ступая достаточно мягко, чтобы спрятаться за звуком падающего снега, я ощущаю его присутствие, как надвигающуюся тень, угрожающую поглотить меня.
Я должна бояться. Нервничать. Может быть, немного грустить от того, что мне предстоит сделать.
Выживание ― забавная штука. У кого-то это мольба, у кого-то ― крик. У меня ― это обожженный скелет выкованной в огне ярости, который держит меня в вертикальном положении. Я продолжаю двигаться вперед.
В моей груди осталось совсем немного влажного и мягкого. Она наполнена жесткостью и враждебностью, не допускающих таких вещей, как забота о подобных Тарику Релакену. Даже если бы он был кучей дерьма на тротуаре, я бы все равно не преминула растоптать его.
Возможно, это тоже делает меня чудовищем.
Я не рефлексирую над этой мыслью, отбрасывая ее в сторону, пока зигзагами поднимаюсь по лестнице с внутренней стороны южной половины стены, преодолевая уровни, проходя мимо дверей, закрытых на время сна. Я продолжаю идти, пока стена не становится просто стеной. Больше никаких жилищ, встроенных в нее.
Фейри не нравится жить так близко к небу, воздух так далеко вверху кажется… заимствованным. Как будто он не принадлежит нам.
Как будто он принадлежит драконам.
Дрожь пробегает по спине, и я сворачиваю на юг по длинному ветровому тоннелю, из которого открывается вид на облака, висящие так близко, что, кажется, я могу протянуть руку и зачерпнуть горсть из их тяжелого подбрюшья.
Когда до смертельного падения на землю остается всего несколько шагов, я засовываю руку в карман и снимаю железное кольцо, открывая себя буйству песен, которое грозит перемолоть мой мозг в мелкую крошку.
Гребаный… хаос.
Сухожилия на шее натягиваются, вены на висках пульсируют от слишком бурного потока крови и песен.
Я настраиваю свой разум на самую высокую частоту, как будто затягиваю звуковую ловушку, а затем блокирую остальное, отделяя маниакальную мелодию Клод, вопящую на пределе ее мощных легких. Богиня воздуха создает воющий вихрь, который заставляет мою вуаль развеваться, и на моем лице появляется ухмылка.
Она хочет поиграть.
И я тоже.
Волоски на моем затылке встают дыбом, когда шаги Тарика приближаются…
Приближаются…
Ну же, ты, мерзкий ублюдок. Сделай свой ход…
Его рука обхватывает мою шею, и он прижимает меня лицом к стене, используя свой вес, чтобы пригвоздить меня к месту.
У меня мурашки бегут по коже от его тяжести. Парализующей мощи мужчины, решившего взять все, что захочет.
Я притворно всхлипываю. Небольшой приступ отчаяния.
― Ш-ш-ш-ш, ― шепчет он мне на ухо, заставляя мою кровь стынуть в венах. ― Будь хорошей маленькой пустышкой.
Ярость взрывается у меня под ребрами, когда я думаю о том, со сколькими еще он так поступил. Скольких поглотила его прожорливая жадность, словно они были не более чем закуской.
Больше этого не произойдет.
Я поднимаю ботинок и прикусываю металлическую пластинку, венчающую мой задний моляр. Со щелчком железный штырь вылетает из моего каблука.
― Glei te ah no veirie, ― протяжно шепчу я, слова, с трудом удерживаемые во рту, обретают свободу. Это обращение к Клод лишить легкие Тарика почти всего воздуха.
Она хихикает.
Тарик пытается втянуть воздух в сжимающиеся легкие, и я втыкаю стопорный штырь в верхнюю часть его ботинка. Прикусив пластинку еще раз, я вгоняю штырь так глубоко между тонкими костями и сухожилиями Тарика, что единственный способ избавиться от него ― это отрубить его конечность.
Меры предосторожности.
Сомневаюсь, что Клод ослабит хватку на его легких, но, будь я проклята, если позволю ему натравить на меня Игноса. Огненный бог любит пировать, и я лучше заживо сдеру с себя кожу, чем позволю ему коснуться меня.
Снова.
Рука Тарика падает, и он, прихрамывая, отступает назад, ботинок шаркает по снегу, а я поправляю платье и выпрямляюсь.
― Тарик, мать твою, Релакен, ― бормочу я, извлекая из потайного кармана лифа украшенный рунами клинок из драконьей чешуи, достаточно острый, чтобы резать кости как масло.
Я поворачиваюсь, наклоняю голову и смотрю прямо в его округлившиеся, налитые кровью глаза ― от предвкушения у меня покалывает кончики пальцев.
― Твой сон благословлен Творцами?
Его глаза выпучиваются, затем находят лезвие, которое я кручу в руке. Он теряет равновесие и приваливается к дальней стене, разинув рот и хватаясь за горло.
Полагаю, это «нет».
Его грудь сотрясается в конвульсиях, и едва заметный вдох со свистом проникает в дыхательные пути, почти не наполняя его сдавленные легкие. Достаточно, чтобы он не отключился, пока не услышит мою хорошо подготовленную речь.
Однажды я наблюдала, как кто-то забросил леску в замерзшее озеро и вытащил на поверхность длинную, скользкую рыбу. Она извивалась на снегу, сверкая радужной чешуей, а ее пасть все открывалась и открывалась, пока она не замерла в леденящей душу неподвижности.
Моя игра всегда напоминает мне о том случае, только тогда мне было жалко рыбу.
К Тарику я не испытываю ничего, кроме яростного желания перерезать ему горло, пока он не разрушил еще несколько жизней. Но не сейчас.
Сначала он должен пострадать.
Я подаюсь вперед, переводя взгляд между его руками и пытаясь сделать выбор. Сложно ― они так похожи.
― Какой-нибудь другой клинок Феникса мог бы поступить мягче, ― говорю я, остановившись на правой. Я хватаюсь за нее и тяну к себе, перерезая лезвием его запястье так быстро, что он не успевает понять, что произошло, пока я не машу перед ним его отрубленной конечностью. ― Наверное, сделал бы это после твоей смерти.
К несчастью для Тарика, у меня есть особый запас ярости, который я приберегаю специально для таких, как он.
Он таращится на меня, пытаясь ухватиться за шею, как будто его рука все еще на месте, кровь хлещет из омерзительного обрубка, а рот распахнут так широко, что видны миндалины.
― Возможно, мне стоит объяснить, ― говорю я, доставая из кармана вощеный мешок. Я засовываю отрубленную руку внутрь и затягиваю шнурок. ― Видишь ли, я бродила по подземному городу и наткнулась на твой маленький бизнес.
Маленький ― это мягко сказано. Его разросшееся заведение похоже на собственный город, в котором есть яма для сражений размером с амфитеатр, спальные комнаты для тех, кто не хочет пропустить ни одного боя, и камеры с детьми в клетках. Пустышки, которых он нашел на стене или купил у отчаявшихся родителей, не имеющих достатка, чтобы их прокормить, уверенных, что покупают своим малышам шанс на жизнь.
Шанс проложить себе путь к превосходству.
Никто из них не выглядел истощенным, но есть другие способы уморить душу голодом.
― Я пыталась освободить твоих пленников, некоторые из которых, должна добавить, остро нуждались в целителе, чтобы вылечить их маленькие, изувеченные тела. ― Я машу перед ним мешком и пожимаю плечами. ― Представь себе мое разочарование, когда я обнаружила, что мне нужен отпечаток твоей руки, чтобы открыть их камеры.
По его паническому взгляду я понимаю, что он недостаточно хорошо представляет себе ситуацию. Он слишком поглощен мыслями о собственном спасении.
Я бросаю мешок на землю, на кучу снега, который надуло, пока он возится, засовывает уцелевшую руку в карман и вытаскивает клинок. Я выхватываю лезвие из его жалкой хватки и прищелкиваю языком, прежде чем вонзить ему в бедро.
― Не то чтобы я знала, кто ты такой на тот момент, ― бормочу я, наблюдая, как он сотрясается в конвульсиях.
Наслаждаюсь этим.
Его лицо становится ярче, чем одежда, вены на висках и шее вздуваются, когда я разрезаю его кроваво-красную тунику, обнажая грудь, а затем хватаю его за другую руку, которая не перестает цепляться за меня. Я поднимаю ее, прижимаю к стене и пришпиливаю лезвием, чтобы сосредоточиться на задаче.
Все его тело снова дрожит, брюки становятся мокрыми.
― Самое смешное. На следующий дей твоя связанная нашла способ связаться с нами. Ты, конечно, знаешь, кто мы такие. «Fíur du Ath».
«Восставшие из пепла».
Выражение его лица рассыпается в прах.
Я поднимаю юбку и достаю из ботинка еще один клинок.
― Она очень красивая, твоя связанная. Поразительная. Я готова поставить все содержимое своего кошелька на то, что ты купил ее в надежде, что коричневая бусина, которую она носит, гарантирует тебе сильное потомство.