Эхо громогласной погони.
Звуки есть, но… их нет. Потухли, оставив лишь дым от некогда трепещущего пламени.
Я хмурюсь, под моими ботинками хрустит подлесок, пока я пытаюсь разглядеть тропинку, которая, конечно, не существует в реальности, но которая каким-то образом отчетливо запечатлелась в моем сознании. Она отличается по цвету от остальных моих мыслей ― светлая, с собственным пульсирующим ритмом, который наполняет меня теплым предвкушением.
Смахнув со лба бисеринки пота, я выхожу на поляну у подножия скалы, отвесный камень которой затянут листвой вьющегося растения. Я смотрю на него, не в силах избавиться от ощущения, что здесь что-то есть.
Что-то… важное.
Вспомнив, как Каан раздвигал листву в своем личном саду, я прячу фигурку в сумку и шагаю вперед, раздвигая лианы и чувствуя беспокойство, когда за ними оказывается только камень… Камень… Еще больше проклятого камня.
Может быть, я схожу с ума?
Творцы, мне кажется, что это именно так.
Я ощупываю каменную стену, когда могла бы сидеть на спине молтенмау, направляясь в Сумрак, опьяненная мыслями о том, как я заставлю Рекка сломаться, прежде чем он умрет.
Я пробираюсь дальше вдоль стены, ругаясь себе под нос и продолжая ощупывать камень, сердце застревает в горле, когда я проваливаюсь сквозь стену и попадаю в пустоту за ней. Я борюсь с листвой, резко втягивая воздух, затем пытаюсь освободиться от паутины, которая, на мой взгляд, слишком напоминает работу хьюлинга.
― Ну ничего себе, ― сухо бормочу я, и у меня вырывается тихий смешок.
Представьте. Себе. Это.
Я качаю головой и смотрю направо, углубляясь в тоннель, который достаточно высокий и широкий, чтобы в нем мог пролезть взрослый мужчина. Клод, хихикая, проносится мимо меня в вихре ветра, поднимая сухие листья, которые кружатся вокруг моих ботинок при каждом медленном шаге вперед.
Я поднимаюсь по винтовой лестнице, освещенной тусклым естественным светом, падающим сверху, и странное предвкушение трепещет у меня в животе, как стайка крошечных огнёвок. Я делаю целых пять поворотов, прежде чем достигаю открытой арки справа, которая дает мне возможность свернуть. Я понимаю, что эти трепещущие создания множатся, когда я вхожу в маленькую пещеру, освещенную потолочным люком, уютное пространство которой увито цветущими медными лианами, тянущимися по стенам.
Потолку.
Сотни ярких, чернильных цветов, которые увили весь город, наполняют воздух пикантной сладостью, а их вид согревает мою грудь и вызывает улыбку.
― Красиво.
Я подхожу к натуральному, вырубленному из камня столу для приготовления пищи, который напоминает мне мясной блок в том маленьком причудливом домике в горах, и провожу рукой по грубо отесанной поверхности, покрытой толстым слоем пыли. Металлическая дверца каменной печи скрипит, когда я открываю ее, чтобы заглянуть в углубление, проржавевшее из-за того, что за ним никто не следил. Я провожу пальцами по сдвоенным терракотовым кружкам, висящим на крючках на стене сверху.
Так и тянет снять одну из них и спрятать в сумку. Из них приятно пить.
Трудно найти идеальную кружку. А когда находишь, они всегда разбиваются.
Я останавливаюсь возле стола, который вырастает из стены под массивным окном, увитым виноградной лозой, на раме которого выгравированы светящиеся руны, по бокам безвольно свисают рваные занавески. Два табурета задвинуты под стол, кожаная обивка одного из них разорвана каким-то животным, большая часть перьевого наполнителя отсутствует и, вероятно, теперь используется в каком-нибудь гнезде.
Не знаю, почему от этого у меня сдавливает горло. Я стараюсь не обращать внимания на это чувство, проходя мимо двух кожаных табуретов, подхожу к большой настенной полке и нахожу баночку с чернилами, старое перо и стопку плоских, готовых к сворачиванию пергаментных листов с заранее прочерченными линиями активации. Я достаю из стопки рядом с чернильницей тонкую книгу в кожаном переплете, сдуваю пыль и открываю ее, обнаруживая, что страницы пусты.
Странно.
Присев на корточки, я замечаю, что на нижней полке выставлена коллекция маленьких каменных существ ― в основном драконов. Все они вырезаны в том же стиле, что и тот, что сейчас лежит в моей сумке. Вытащив его, я качаю головой и кладу рядом с остальными.
Это дом пары, наполненный реликвиями их любви.
Мне пора идти.
Я направляюсь к выходу и уже собираюсь спуститься обратно по лестнице, когда мимо моего уха проносится Клод, подхваченная порывом ветра.
― Geil. Geil asha.
Мое сердце замирает.
Иди. Иди, посмотри.
Нечасто она обращается ко мне напрямую. Она слишком дикая и отстраненная, чтобы сохранять хоть какое-то подобие устойчивого присутствия.
Я кладу руку на кинжал у бедра и осторожно поднимаюсь по лестнице.
― Halagh te aten de wetana, atan blatme de.
Если я умру сегодня, то буду винить тебя.
Если отбросить везение, то восприятие опасности у Клод такое же искаженное, как и ее понимание моей способности уклоняться от нее. Мои мысли возвращаются к тому времени, когда она заманила меня в Подземный город где я столкнулась лицом к лицу с разбойником думквилом, собирающимся выпотрошить молодого хаггина, который, похоже, приглянулся Клод. Неудивительно, ведь эти твари чертовски очаровательны.
Еще не искушенная в искусстве заставлять Клод разрывать легкие, я выжила только благодаря стремительному спуску по заброшенному мусоропроводу, где просидела полдея со свернувшимся клубком на моих коленях хаггином.
Совершенно невозмутимым.
Мои мышцы дрожали от усилия не свалиться в логово бархатного трогга, а хаггин грыз ногти, подергивая усами, и глядел на меня огромными переливчатыми глазами, которые, казалось, никогда не моргали, ― пока думквил наконец не перестал царапать желоб когтями и не оставил нас в покое.
Я никогда не забуду, как он разинул свою колючую пасть у входа, и розовый язык шевелился, требуя крови.
Вздрогнув всем телом, я открываюсь песне Булдера, решив, что он, вероятно, более надежен в подобных ситуациях, но все, что я слышу, ― это низкий, монотонный гул, наполняющий меня теплым, сильным чувством покоя.
Умиротворения.
Похожий звук он издавал в гробнице Слатры.
Нахмурившись, я поднимаюсь на еще один виток лестницы и попадаю в уютную комнату, наполненную солнечным светом, падающим из люка наверху, и сохранившую все опустошающие детали прекрасного пространства.
Я замираю, сердце подскакивает к горлу, рука соскальзывает с эфеса клинка.
Эта комната напоминает мне пещеру, в которой хранилась собранная по кусочкам луна Каана ― те же грубые стены, на которых страстно сплетаются мунплюмы и саберсайты.
Но здесь нет луны.
Здесь лежит массивный круглый тюфяк, прижатый к стене и покрытый белыми простынями, такими тонкими, что неудивительно, что они местами рассыпались, а местами разорваны на части, словно зияющие раны, извергающие перья, которые кружатся в такт смеху Клод. Этот звук перекликается с другим смехом, который, кажется, поднимается из глубин моего ледяного озера…
Видение поражает меня, как удар в голову. В мое сердце.
Мою душу…
Я ползу по этому тюфяку, голая.
Смеющаяся.
Переворачиваюсь на спину, смотрю, как мужчина стягивает рубашку через голову, а я раздвигаю ноги и трогаю себя — отчаянно и страстно желая его.
Нуждаясь в нем.
При виде его покрытого потом тела я издаю хриплый стон и закрываю глаза. Запускаю пальцы внутрь себя, пытаясь утолить голод, который никогда не утихает.
Не тогда, когда речь идет о нем.
Тюфяк прогибается под его весом, его тяжелое тело опускается так близко, что мою кожу покалывает, заставляя сердце биться тяжело и быстро.
Он касается поцелуем изгиба моей шеи. Покусывает под ухом, от чего по телу пробегают мурашки, и я почти кончаю.
Его губы касаются мочки моего уха, низкий голос проникает в меня:
― Чего ты хочешь, Эллюин?
― Тебя. ― Я поворачиваю голову, открываю глаза. Плавлюсь в тлеющем взгляде Каана, и на моих щеках появляется улыбка. ― Навсегда.
Видение ослабляет свою власть надо мной, и мои колени подгибаются. Я падаю на землю среди кружащихся перьев, хватая ртом воздух, а руки, как когти, тянутся к моей груди. С душераздирающей ясностью я осознаю, почему меня тянуло сюда с того самого момента, как я открыла ставни. Это место ― не памятник чьей-то любви…
Оно наше.
ГЛАВА 60
В этот сон Каан наигрывал песню, которую я узнала. Та самая песня, которую Маха и Пах пели мне, когда я болела.
Я подпевала, пока мои слова не захлебнулись первыми слезами, которые я смогла выплакать с тех пор, как привезла Хейдена из Незерина. Они пролились не как мягкий снегопад, а как ураган, бьющий по оконным стеклам.
Я оплакивала Маху и Паха. Хейдена и Аллюм.
Я оплакивала Слатру.
Я плакала о вещах, которые у меня отняли, и о голосе, которым мне не дано пользоваться.
Я не поняла, что Каан перестал играть, пока он не подхватил меня на руки, не прижал к своей груди и не обнял так крепко, что я едва могла дышать, его сильное тело вбирало в себя каждое мое рыдание.
Это напомнило мне о том, как Пах подхватил Маху, когда она плакала на снегу. Как он нес ее обратно в дом, где было светло и тепло…
По какой-то причине это заставило меня плакать еще сильнее.
ГЛАВА 61
Из-за густого дыма солнце выглядит как розовое пятно, тихое напоминание о том, что в начале этого дня деревня была полем битвы.
Теперь это кладбище.
Мы обходим покрытый волдырями труп мертвого колка, которого еще предстоит стащить в яму, и я откашливаюсь.
Вождь Трон держится рядом, пока мы идем мимо каменных домов, некоторые из которых были восстано