Он делает вид, что пустой, не считая отсутствия клипа, но я не настолько глупа, чтобы поверить, что он не слышит ни одной из песен стихий. Особенно учитывая огромную энергию, исходящую от него и прокатывающуюся по мне. Заставляющую меня чувствовать, что он намного больше, чем то пространство, которое он сейчас занимает. А это немало, ведь он на полторы головы выше меня, его широкая грудь и плечи напоминают мне саберсайта. Мощный, мускулистый тип телосложения, который часто встречается у тех, у кого крепкие корни в Пекле ― жарком, вечно солнечном северном королевстве.
Его осуждающий взгляд снова возвращается ко мне, и это похоже на стремительный удар по ребрам.
Лишающий дыхания.
Он смотрит на меня так, будто я только что столкнула со стены мертвого стихиаля. Или, может быть, у меня разыгралось воображение. Я уверена, что рядом больше никого не было…
Морщинка между его бровями становится глубже.
― Ты в порядке?
Его низкий голос пронзает мое сердце, словно удар кремня по камню, оставляя после себя искры, которые странным образом потрескивают в моей ледяной крови.
Я… в порядке?
Я смотрю на него тем же хмурым взглядом.
― Ты сумасшедший?
― Возможно, ― хмыкает он, его голос похож на рокот теплых, перекатывающихся камней.
Снежинка падает мне на лоб, и у меня перехватывает дыхание, когда он поднимает свободную руку и подносит ее к моему лицу. Как будто он собирается смахнуть ее. Я ловлю себя на том, что зачарована этим движением, прежде чем понимаю, что он тянется к моей вуали.
Воздух между нами становится напряженным и пустым. Даже Клод прекращает свои хлесткие порывы.
― Я бы не стала, ― мурлычу я, прижимая к его промежности маленький железный кинжал ― кинжал, который я всегда прячу в рукаве как раз для таких случаев.
Его бровь взлетает вверх.
― Быстрые руки.
― Это железо.
― Я чувствую его запах, ― рычит он, в его голосе звучит богатый, экзотический акцент северян. ― Имя. Сейчас же. И не поддельное, которое ты назвала тому, кто нанял тебя в «Голодной лощине».
Дотошный.
Интересный.
Я сильнее надавливаю на свой маленький железный клинок, который вдруг начинает казаться совершенно недостаточным против того, к чему он прижимается, хотя я не из тех, кто отступает перед вызовом.
― Нет. Но я подам тебе твой собственный член, если ты не отпустишь мое запястье.
Мои слова звучат чувственно и протяжно, произнесенные как слова баллады, которую, я уверена, он оценит меньше, чем песни, которые я пела всю ночь… пока уголок его рта не приподнимется.
Это удивляет меня.
Он издает хриплый звук, отпускает мое запястье, а затем отступает назад, создавая между нами небольшое пространство, которое кажется мне обрывом, на краю которого я стою ― своды моих ступней покалывает, а в животе зарождается странный трепет.
Мысли путаются.
― Спасибо, ― говорю я, выпрямляя плечи. Держа клинок направленным на его промежность, я сжимаю пергамент в плотный комок и засовываю его в карман.
Может, мне не придется его убивать. Он не видел, что я убила Тарика, не видел ни моего лица, ни пергамента, который я сорвала со стены. И уж точно он не позволил себе никаких вольностей.
Возможно, он не такой уж монстр, каким я его считала, пока он с одержимой серьезностью наблюдал за тем, как я пою всю ночь?
Не говоря уже о времени, которое потребуется, чтобы подтащить его к тому же краю, за который я толкнула Тарика, если мне придется перерезать ему горло там, где мы стоим. Даже если бы я смогла его дотащить. Скорее всего, мне придется рубить его на части ― грязная работа, которая отнимает кучу времени. А мне его совсем не хватает, и рука Тарика ощущается тяжелым грузом у меня в кармане.
― Если ты позволишь…
― Там внизу мертвый мужчина-фейри с выпотрошенными кишками, ― говорит он, вскидывая бровь и кивая головой в сторону зияющего выхода из тоннеля, ведущему к безжалостному обрыву внизу ― его голос звучит хрипло и безэмоционально, что еще больше усложняет выбор между моими вариантами. ― Я только что оттуда и не видела никакого мужчины. ― Я держу кинжал наготове, мышцы напряжены. ― Тот, кого я видела, был чудовищем.
Я выдерживаю его взгляд, балансируя на грани нерешительности. Жду его реакции, чтобы принять решение, что делать дальше. Отнесу ли я этого мужчину к той же категории, что и Тарика, или к другой.
Более безопасной.
Его глаза впиваются в меня, словно он хочет извлечь частички моей души, когда отвечает:
― С этим я абсолютно согласен.
Я хмурюсь, открываю рот и снова закрываю.
Все-таки безопасный.
― Не ходи за мной, ― выкрикиваю я, затем убираю кинжал от его промежности и, не оглядываясь, спускаюсь по ближайшей лестнице.
ГЛАВА 5
Я опускаю руку Тарика в малоиспользуемый, заранее оговоренный мусоропровод и жду, просунув голову в отверстие, пока не услышу свист другого члена «Восставших из пепла» в глубине Подземного города. Подтверждение того, что посылка доставлена. Теперь другие займутся освобождением детей.
Будучи Клинком Феникса, я убиваю. И ничего больше. Я, конечно, не занимаюсь спасением ― эта задача возложена на других, кто не с такой радостью проливает кровь. Но часть меня почти… тоскует по тому времени.
Эта миссия была для меня очень личной. Масштабная операция, за одобрение которой я боролась изо всех сил. Дело, которое отвлекло ресурсы группы от наших обычных миссий, направленных на борьбу с Короной.
Я поворачиваюсь, прислоняюсь к стене, закрываю глаза и улыбаюсь, в груди разливается приятное тепло, когда я представляю, как вспыхнут глаза детей, когда они поймут, что свободны. По-настоящему свободны ― в том смысле, который я вряд ли когда-нибудь пойму до конца.
Стань незаменимым, и другие вцепятся в тебя когтями. Неважно, хорошие они, плохие или где-то посередине. Если я чему-то и научилась в жизни, так именно этому.
И все же…
Надеюсь, этим детям понравится в Расцвете. Я никогда не была в подземном убежище, которым управляет Феникс, и хотя я слышала, что оно находится где-то на юге, не думаю, что когда-нибудь узнаю точное местоположение.
Или увижу своими глазами.
Это будет означать, что я прекратила свою деятельность, а я сомневаюсь, что лидер «Восставших из пепла» заинтересован в том, чтобы я перестала быть полезной, вместо этого он занимает меня умиротворяющими миссиями, которые я с радостью выполняю. Особенно те, которые заканчиваются как сегодня, наполняя меня теплым чувством кратковременного удовлетворения. Как будто я только что оттерла одно из многочисленных пятен с этого большого, прекрасного мира, который я так отчаянно хочу полюбить.
Кроме того, я не уверена, что отставка мне подойдет. Не та, которая, несомненно, будет сопровождаться поездкой в один конец в Расцвет. Думаю, у меня сразу начнут зудеть пальцы.
Здесь слишком много мусора, который нужно устранить.
***
Я выхожу на один из опасных подвесных мостов, перекинутых между стенами ― безмолвный город раскинулся далеко внизу. На высоте тридцати трех этажей, этот мост самый высокий, им никто никогда не пользуется, и он покрыт слоем снега, который хрустит под моими ботинками.
Добравшись до середины, я ложусь на спину ― так близко к облакам, как только могу, ― позволяя холоду проникать сквозь платье. В мою плоть и кости.
Глубже.
Мои веки закрываются.
Крупные хлопья снега падают на мое лицо и расслабленные кисти рук, и я сосредотачиваюсь на каждой ледяной точке контакта, расслабляя мышцы под ними и снимая напряжение, накопившееся за время сна.
Представляю себя драконом с распростертыми крыльями и устремляюсь сквозь пушистые розовые облака так высоко над миром, что слышу только биение своего сердца и тяжелые хлопки воображаемых крыльев. Все, что я чувствую, ― это силу моего гибкого тела.
Свободу.
Ледяное спокойствие поселяется во мне, как в гнезде зверя, и я шевелю пальцами рук и ног, медленно возвращая себя к реальности.
Открыв глаза, я смотрю сквозь разрыв в облаках на луну погибшего молтенмау, покоящуюся над городом. Возможно, это самая большая из всех, что я видела, ― он свернулся в тугой клубок, спрятав голову под крыло, его окаменевшее оперение окрашено в пурпурные, розовые и голубые тона.
Я смотрю на него, вспоминая, что Руз рассказывала печальную историю о том, как этот дракон оказался здесь, но я не стала слушать подробности. На самом деле, кажется, я развернулась и вышла из ее лавки, не оглядываясь.
Печаль подобна камням, которые скапливаются у тебя внутри, затрудняя движение вперед. Избегание ― мое средство самосохранения, и я буду следовать ему до самой смерти.
Но иногда, когда я лежу там, где мне кажется, что это вершина мира, а подо мной спящий город, я задаюсь вопросом, не испытывает ли эта луна искушения когда-нибудь упасть. Уничтожить Гор в порыве злости за то, что заставило его взлететь в небо и расположиться над столицей Сумрака, как затаившаяся угроза.
Может быть, я ошибаюсь. Может быть, все остатки сознания дракона исчезают в тот момент, когда он застывает, и он не может решить, упасть ему или нет. Может, их срывает с неба что-то другое.
А может, этот дракон вообще ни о чем не думал, когда решил свернуться калачиком. Может, его не обуревали мысли о мести, как мне хочется верить.
Может, это было просто удобное место для смерти.
Не отрывая взгляда от луны, я опускаю руку в карман, достаю пергаментного жаворонка, полученного в «Голодной лощине», и поднимаю его над лицом, разворачивая крылья, клюв и тело, пока передо мной не остается помятый квадрат, исписанный почерком Эсси.
Я фыркаю от смеха.
У Эсси терпение, как у скитальца, жаждущего впиться зубами в чью-то душу, и ни капельки больше. Но хорошо, что она думает иначе. Энтузиазм ей идет.
― Мудра не по годам, ― говорю я, пробегая взглядом дальше по ее списку.