Мусманек и Шухтан очень много обещали пандурским низам, но Штамбаров обещал еще больше, и низы примкнули к Штамбарову. Он мог бы повесить, расстрелять Мусманека и Шухтана, мог бы, но не захотел, свеликодушничал. Зачем? Ведь в сущности же, и он, и они – одного поля ягоды. И разве они мешали ему вести большевицкую пропаганду и требовать их же собственного свержения? Не мешали, да и не смели, как не смел Керенский обуздать Ленина и Троцкого.
С появлением на горизонте Штамбарова к нему примкнул генерал Ячин. Когда наступил момент действия, Ячин снял свои золотые генеральские погоны – это был постепенный переход к штатскому платью, в которое он и облачился. В штатском же поехал во дворец президента неестественно розовый и с подведенными бровями Ячин.
Мусманек принял его в той самой комнате, где помещалась классная Адриана в бытность его престолонаследником. От скромного убранства, – оно было таким дорогим королю по воспоминаниям, – не осталось ничего. И глобус, и карта, и ученическая скамья, и преподавательский столик – все это было вынесено.
Мусманек оборудовал там нечто среднее между маленьким кабинетом и курительной комнатой. Одну из стен президент украсил собственным портретом. Официальный портрет во фраке с лентой Почетного легиона. Именно ради этой ленты и был заказан портрет. Да еще ради парижского фрака, сменившего тот, в карманы которого на дворцовом балу будущий президент опускал дюшесы и конфеты с королевского стола.
Ячин, еще несколько дней назад относившийся к Мусманеку более чем искательно, теперь вошел с независимым видом, и покровительственные нотки зазвучали с первых же слов:
– Вот что, мой милый президент… Я хочу поговорить с вами серьезно. В ваших же личных интересах.
– Пожалуйста, я к вашим услугам, – ответил Мусманек, почуявший что-то недоброе для себя в этой резкой перемене.
– Я солдат и прямо беру быка за рога! Я ваш доброжелатель, и поэтому добрый мой совет вам: укладывайте чемоданы и… – Ячин сделал выразительный жест: выметайся, мол, отсюда на все четыре стороны…
Холодные иглы забегали у президента по спине от затылка.
– Генерал, я… я вас не понимаю…
– Во-первых, я уже не генерал, а гражданин, как и все, а во-вторых, чего же вы, собственно, не понимаете? Все так ясно. Коммунизм у ворот, а следовательно, вам рекомендуется, уйдя вовремя, унести свою голову…
– Но позвольте, как же так? Я… я не могу сдать позиций без боя. За нас армия и еще… еще неизвестно…
– Вы же развалили ее, армию. Вы сами!.. Да она пальцем не шевельнет в вашу пользу…
– А… а… конвой? – уже совсем растерялся Мусманек. – Вспомните, как защищали они Адриана?
– Тоже сравнение! – свысока улыбнулся Ячин. – Вы – не Адриан, и конвой ваш не те орлы, что все до последнего пали на подступах к дворцу. Эти же, ваши, в худшем случае сами выдадут вас, в лучшем – разбегутся…
– Но ведь это же… это не имеет названия! – развел Мусманек отяжелевшими руками.
– Отчего же? Это борьба за власть. Вы, милый мой, выгнали Адриана, чтобы жить в этом дворце, а теперь появился кто-то другой, сильнейший, который желает вас выгнать.
– Узурпатор?
– Узурпатор, если уж на то пошло, – вы, свергнувший законного монарха. А все дальнейшее, идущее в революционном порядке – это уже, как я сказал, борьба за власть.
– Вы, ген… гражданин, вы говорите со мной от имени Штамбарова?
– А если бы и так?
– Неблагодарный! Мы давно могли бы его арестовать.
– Могли бы. А теперь – он «может». И не только арестовать, а и… вы меня понимаете? Но рука руку моет. Штамбаров щадит вас. Успокойтесь и возьмите на себя труд внимательно меня выслушать. Незачем цепляться за призрачную власть, да еще слабыми руками. Гораздо лучше уехать за границу, жить себе припеваючи, и каждое утро чувствовать, что у вас голова на плечах. Вы богатый человек, у вас на всю жизнь останутся приятные воспоминания о том, как вы жили в королевском дворце, как ездили в королевском поезде, как вы были с визитом у Думерга. Какая-нибудь американская фирма закажет вам написать для нее мемуары… Чего же еще желать? Какие могут быть колебания? Мой дружеский совет – укладывайте чемоданы и вместе с супругой и дочерью уезжайте скромно, тихо, без всякой помпы.
– Вы издеваетесь надо мной? – с усилием вымолвил уничтоженный Мусманек.
– Послушайте, мне надоела вся эта канитель! – воскликнул в раздражении Ячин. – Столярным клеем вас приклеили к дворцу, что ли? Скажите, что лучше, – частный человек с миллионами где-нибудь в Париже или президент, болтающийся на веревке? Или, или – выбора нет. Штамбаров дает вам двадцать четыре часа… Уезжайте на королевской яхте в Трансмонтанию под видом морской прогулки…
– Спасибо вам, гражданин! Вы посылаете меня на верную смерть. Грех вам! – взмолился Мусманек.
– Почему на верную смерть?
– Да потому, что где-нибудь в открытом море этот разбойник Друди пустит ко дну и яхту, и нас вместе с ней.
– Ах, Друди… Вы, пожалуй, правы. Этот неуловимый пират наделал нам много хлопот и гадостей. Мы бессильны бороться с ним на море. Специалисты говорят, что у него какая-то особенная подводная лодка, – последнее слово техники… Что ж, в таком случае к вашим услугам железная дорога или же, еще лучше, – автомобиль. Багаж берите с собой минимальный, самое необходимое. Да не вздумайте прихватить с собой дворцовые миниатюры и вообще ценности, являющиеся достоянием народа.
– Хорошо, я возьму только самое необходимое, – покорно согласился Мусманек.
21. Глава, любезно посвящаемая всем президентам республик
Миг – и нет волшебной сказки.
Ячин давно ушел, а Мусманек сидел пришибленный, обессиленный, и не мог подняться. Не хватало сил, да и чужим казалось все тело.
Он уже так свыкся со всем этим комфортом, с почетом и роскошью и, не угодно ли, его выбрасывают, как надерзившего лакея… Хотя он никому не дерзил. Что за гнусность!..
Мусманек с каким-то наивным цинизмом считал себя несправедливо обиженным и ограбленным. Ячину, этому размалеванному красавчику, – хорошо ему говорить о беспечальной жизни за границей! Побыл бы хоть месяц президентом, – совсем из другой оперы запел бы. Им, этим бандитам, наплевать, что через две недели Мусманек должен посетить короля Виктора-Эммануила и Муссолини. Уже все решено. Мусманека ждут в Риме, – и не угодно ли? Скорей, скорей уноси подобру-поздорову и свою голову, и свои ноги…
Какой конфуз, какой жесточайший конфуз! Мерзавцы, дали бы ему хоть съездить в Рим и получить уже обещанный орден Анунциаты.
Но сколь ни желанны были Мусманеку и орден Анунциаты, и прием у короля и Муссолини, – все это бледнело, отходило на второй план перед поистине ужасным вопросом: как встретят жена и дочь катастрофическую новость? Как? А откладывать нельзя ни минуты. Ячин, уже совсем уходя, пригрозил, обернувшись:
– Помните же! Чем скорей, тем для вас самих лучше.
А за минуту перед этим Ячин говорил:
– В каких-нибудь два с половиной часа автомобиль домчит до Семиградской столицы. Наши патрули пропустят вас как главу государства, а, очутившись в Семиградии, вы заявите, что вы – спасающий вашу жизнь эмигрант.
– Эмигрант? Чтобы подавиться Ячину этим проклятым словом!..
Мусманек, едва оторвав невзрачную фигурку от кресла, с дрожью в неуверенных коленях побрел отыскивать президентшу в ее апартаментах, бывших апартаментах Маргареты.
Мадам Мусманек вместе с дочерью и Мариулой Панджили занята была примеркой модных тряпок, доставленных из Парижа на аэроплане.
Президент вошел не постучавшись, и мадам Мусманек целомудренно поспешила закрыть свои костлявые плечи. Дочь последовала примеру мамаши.
– Чего вы лезете без доклада? – встретила мужа мадам Мусманек, забывши, как еще совсем недавно они втроем ютились в одной спальне.
– Извини, мамулечка, но дело самой неотлагательной важности. – Мусманек пристально взглянул поверх очков на Мариулу, дав понять, что она здесь лишняя.
Мариула с полуироническим поклоном вышла. Мусманек плотно закрыл за ней дверь.
– Ну-с, в чем же дело? – торопила супруга.
– Мы должны немедленно уехать.
– Куда, как, зачем? Что такое? Уже? Так скоро?
– Да, часы и даже не часы, а минуты президентства моего сочтены. Сегодня к ночи большевики захватят власть, и ты понимаешь? Вы понимаете, мои дорогие, к этому времени мы должны быть по ту сторону границы…
Худые, в красных пятнах, лица жены и дочери, несмотря на густой слой пудры, пошли еще более резкими пятнами.
– Я так и знала! Так и знала! Тюфяк, болван, калоша! Ты, ты осрамил нас перед всем светом!
– Мамулечка, я не виноват! – как школьник, оправдывался президент.
– А кто же виноват? Слышишь, дочурка? Что мы теперь? Нищие, нищие, которым совестно будет в глаза смотреть людям. А наше положение?.. Наше положение?..
– Позволь, мамулечка, позволь… Ты, мамулечка… ну как бы это сказать, ты драматизируешь… Конечно, они ударили нас по карману, эти негодяи… Но все же мы не совсем нищие… В Париже, в «Лионском кредите», у нас двенадцать миллионов франков, а в Лондоне около четырехсот тысяч фунтов… Кроме того – бриллианты.
– Бриллианты? – негодующе-злобно зашипела мадам Мусманек и, стремительно подскочив к мужу, она к самому его носу, носу-пуговке, приблизила ничуть не дворцовый кукиш из трех костлявых, крепко зажатых пальцев. – Это видишь? Я не позволю продать ни одного карата! Ни одного! Слышишь?
– Ну хорошо, мамулечка, хорошо, не надо. Я так сказал, так себе… Не волнуйся и… будем собираться… Надо сплавить эту Панджили…
Но Панджили сплавила сама себя. Подслушав у дверей начало разговора, она ударилась в бегство.
Втайне от прислуги начались сборы. Вспотевшие, разгоряченные мать и дочь вытаскивали самые большие, самые поместительные чемоданы, чемоданы Маргареты. Жадность заглушила страх. Хотелось увезти не только все белье, все платья, но и безделушки и те миниатюры великих художников, о которых предостерегающе упомянул Ячин.