Они хотели разыскать Поломбу, знавшую все туалетные ухищрения и секреты своей госпожи. Но Поломба куда-то исчезла. Зато не исчезла массажистка — мускулистая высокая молчаливая шведка. Ее стальным пальцам вверили мать и дочь свои твердые, обтянутые кожей скелеты.
Добросовестная шведка пыталась возражать:
— Но мадам, мадемуазель!.. Массаж вам не принесет никакой пользы… — взгляд голубых скандинавских глаз договаривал остальное, — у вас обеих кости да кожа, у вас обеих не груди, а какие-то серые чулки с опущенной медной монетой…
— Мы не спрашиваем ваших советов. Делайте все то, что вы делали с ней… А платить мы вам будем вдвое больше, чем платила она…
Скандинавская дева, закусив улыбку, доводила до изнеможения своих новых пациенток. Особенно доставалось им, когда массажистка растирала их волосяной перчаткой, смоченной уже не разбавленным водой одеколоном, как было при королеве, а дорогими французскими духами…
Научила шведка их пользоваться паровой электрической ванной для лица. Ее они еще выдерживали кое-как, но перед сильными душами холодной воды были вынуждены капитулировать.
Мать и дочь набросились на тонкое, нежное белье королевы и чуть не поссорились, деля его между собой. Что же касается туалетов, они нашли платья королевы слишком скромными для себя. Им нужен был последний крик моды, и за этим «последним криком» от Дусе и Пекена посылались в Париж аэропланы.
Одного не могли простить они Маргарете, что все свои бриллианты она успела взять с собой. Но Мусманек утешал жену и дочь:
— Погодите! Вот поеду в Париж с визитом к Эррио и Думергу, — я вам привезу такие бриллианты, перед которыми спрячутся все эти Маргаретины побрякушки…
31. ЗИТА ХОЧЕТ БЫТЬ БЕЗУМНО БОГАТОЙ
Министр финансов дон Исаак Абарбанель, успевший превратиться в недоступного олимпийца, в самом деле сильно занятый и много работающий, успевал, однако, почти ежедневно заглядывать к баронессе Рангья.
Вот и сегодня, высокий, упитанный, затянутый в черную визитку, появился он в будуаре Зиты после того, как Христа доложила о нем и разрешено было войти.
— Я на одну минуту, баронесса… Только на одну… Поцеловать вашу ручку и… исчезнуть.
— Какой вы галантный, дон Исаак… — молвила Зита и дрогнула чуть-чуть изогнутая линия губ:
Дон Исаак не понял насмешки и просиял. Да и вправду, чем же он не галантный мужчина?..
— Садитесь, дон Исаак. Я разрешаю вам побыть минут… минут десять. Что нового в сферах?..
— В сферах? — улыбнулся Абарбанель. — Ах, я вам скажу, это прямо для юмористического журнала!.. Представьте, супруги Панджили не выходят из дворца… Он ими превращен в какую-то… не подберу слов… академию изящных манер и светского тона. Церемониймейстер, эта общипанная старая лисица, но лисица с отменными манерами версальского петиметра, учит президентское трио, как надо ходить, кланяться, сидеть за столом, обращаться с вилкой, держать себя на аудиенциях. Панджили, утратив свое церемониймейстерство, теперь именно более, чем когда бы то ни было, — церемониймейстер…
— И балетмейстер! — добавила Зита.
— И балетмейстер, — покорно согласился дон Исаак.
— А роль Мариулы?
— Роль Мариулы?.. Она туалетмейстерша… учит одеваться мамашу и дочку…
— Странно… Сама Панджили одевается хотя и молодо для своих почтенных лет и вызывающе, но всегда со вкусом. А между тем, вчера только я видела мадам Мусманек с дочерью… Жалко было смотреть на них… Что-то нелепое, яркое, какие-то чудовищные эспри в жанре кафешантанных звездочек, да и то далеко не первоклассных…
Дон Исаак расхохотался от всей души. Смеялось его большое бритое лицо, смеялось мягкое, полное тело под черным жакетом.
— Чему вы смеетесь?
— Помилуйте! Ну можно ли не смеяться?.. Да ведь она же все это нарочно — Мариула!.. Она издевается над ними… — и опять дон Исаак заколыхался весь в припадке неудержимого смеха.
Маленькая баронесса в упор на него смотрела, и как-то загадочно менялись ее глаза, пока Абарбанель не кончил смеяться. Эти глаза успели переменить три цвета. Из серых они стали сначала синими и наконец — зеленоватыми.
— Вам смешно? — почти строго спросила она.
— Смешно… — ответил дон Исаак неуверенно и как бы теряясь.
— Вам не только смешно, вы еще и рады! Вы ликуете от сознания, что те, которые сидят сейчас во дворце, комичны, жалки и что вы, дон Исаак Абарбанель, великолепней их… Дайте досказать мне… Это не только ваше личное — это психология очень многих. Психология тех, кого приятно щекочет сознание: «Хотя они и занимают самое высокое положение, но я гораздо лучше их умею жить и вращаться в обществе». А ведь какой-нибудь месяц назад, всего месяц, и вы, дон Исаак, и те, и другие совсем иначе думали о дворце, не президентском, каким он есть, а о королевском, каким он был… Угадала я? Говорите же правду, не вывертывайтесь!..
— Ууфф… Да вы, положительно, инквизитор! Очаровательный инквизитор… — тяжело отдышался покрасневший Абарбанель.
— Теперь я с особенной ясностью поняла, для чего и вам, и тем, другим, нужна революция…
— Позвольте, баронесса…
— Опять баронесса? Опять? Республиканский министр финансов забывает, что в демократической Пандурии титулы отменены. Баронессы нет, есть гражданка… — И вновь дрогнула линия губ. — Что вы так смотрите на меня умоляюще?
— Бар… бар… гражд… мадам Рангья, когда же наконец?
— Что?..
— Когда же наконец вы сжалитесь над моим бедным сердцем?
— Сердцем ли, дон Исаак? Да, вот что я хотела вам сказать… Ваша материалистическая революция, революция желудка и стяжания, как и все революции, не прошла мимо меня… Вернее, я не прошла мимо нее… Да, да… Вы не верите? Я сделалась жадной. Я хочу денег, хочу бриллиантов, драгоценностей… хочу быть безумно богатой…
Дон Исаак внимал, полураскрыв рот… Неужели? Неужели Бимбасад прав, что нет женщины, которую нельзя было бы купить, и что весь вопрос лишь в цене? Если так, — он, Абарбанель, готов бросить к ногам этой маленькой женщины половину своих богатств.
Пресеклось дыхание. После вынужденной паузы с усилием выговорил:
— Приказывайте!..
— Где ваш потемкинский султан?.. Я хочу его иметь!..
— Он ваш!
— Где обе короны пандурской династии?
— Короны? — удивленно переспросил дон Исаак, — Они хранятся в бронированной кладовой государственного банка.
— Я хочу их иметь!..
— Это невозможно!..
— А я хочу! — капризно топнула ножкой Зита.
— Но, позвольте бар… мадам Рангья… Они ценны как реликвии, но особенной валютной ценности не представляют…
— Ах вот как! А я думала…
— Уверяю вас! В короне монарха имеется, правда, большой изумруд, но не особенно чистой воды и треснувший… Что же касается бриллиантов, уверяю вас, тоже ничего особенного! А вот я купил для вас оставшееся после графини Шамбор изумительное колье Марии-Антуанетты. Оно долго переходило из рук в руки. О, это целый роман… Роман нескольких десятков больших и прекрасных бриллиантов. Я вам как-нибудь расскажу… Сегодня вечером и потемкинский султан, и колье будут у вас…
— Смотрите же!
— Я человек слова, — обиделся дон Исаак, — но, мадам Рангья, я купец и банкир. Поколения моих предков были купцами и держали меняльные лавки. Я ставлю вопрос в деловой плоскости. Я не романтик и верю тому и в то, что вижу и осязаю на ощупь. Короче, мадам Рангья, что я буду иметь от вас и за потемкинский султан, и за колье Марии-Антуанетты, и за те три миллиона франков, не пандурских и не французских, а швейцарских, заметьте, каковые положу в любой из европейских банков, указанный вами?
Впервые за все свои встречи с Зитой овладел собой дон Исаак. И не только овладел собой, но и ощутил под ногами твердую почву. До сих пор, смущаясь и робея, терялся перед этой маленькой золотистой блондинкой. Она была недосягаемой богиней заоблачных высей, разжигавшей до безумия его чувственность… Была. А сейчас, сейчас богиня, покинув заоблачные выси свои, спрашивает, сколько же ты мне дашь, обнаруживая при этом ай-ай какой аппетит! Аппетит скорее акулы, чем богини.
Дон Исаак подсчитал: колье, султан, швейцарские франки. За все это он мог бы купить целый гарем премированных красавиц. Но зачем ему премированные красавицы, когда он желает, до сумасшествия желает, маленькую Зиту с ее капризным рисунком губ, ее переливчатыми глазами и со всем тем, что ему не дает спать по ночам!..
— Что я буду иметь? — повторил он уже смело, как собственник, глядя на нее.
Ответив ему таким взгядом, что он не выдержал и. опустил глаза, она молвила спокойно, почти деловито:
— Я вам позволю меня целовать…
— Куда? — спросил уже окончательно осмелевший дон Исаак.
— Только не в губы…
— Почему же не в губы? Вы брезгуете мной?! — заговорил в нем задетый самец.
— Меня никогда еще никто не целовал в губы, и я никого не целовала и не хочу делать для вас исключения, — солгала Зита, — а впрочем, если мои условия вам не подходят…
— Нет, нет… подходят, подходят! — заторопился Абарбанель. — Сегодня я буду у вас с драгоценностями. Мы… Вечером… у вашего мужа заседание, и мы будем одни…
32. ГАДИНА
Не успел уехать дон Исаак, пьяный нежданно-негаданно свалившимся на него счастьем, ног под собой не чувствуя, как Христа доложила Зите о том, что пришла к ней Поломба, бывшая камеристка Ее Величества.
— Спросите, что надо? — поморщилась Зита. Ей было известно поведение этой мерзкой твари в ночь переворота в покоях королевы.
— Поломба непременно хочет говорить с госпожой! — сказала Христа, вернувшись в будуар.
— Хорошо… Только не зовите сюда… Я сама выйду к ней… в вашу комнату, — пояснила Зита.
За какой-нибудь месяц Поломба успела превратиться в грязную, с опухшим лицом и нечесаными волосами девку, именно девку. Спереди не хватало одного зуба, вышибленного матросом. Улыбка теперь была уже совсем крокодилья.
Поломба пыталась придать нахальным глазам своим менее нахальное выражение. Тщетная попытка.