— В Кливленд, я полагаю, — очень терпеливо ответил он, хотя мы оба прекрасно знали, что последует за этим вопросом.
— Ты был там когда-нибудь?
— Ты же знаешь, что был, Клара Кейт.
— В любом случае ответь мне.
— Я учился в колледже в Кливленде, — покорно сказал Броди. — И там я познакомился с твоим отцом.
— И с моей мамочкой тоже.
— И с твоей мамой. Но сначала с твоим папой. Мы считали друг друга братьями, — он сделал паузу. Это была часть игры.
— И вы с ним прошли все круги ада, — подсказала Кикит.
— Я собирался сказать, что мы побывали в различных переделках, — поправил он, строго взглянув на мою мило смеющуюся дочь. — Мы окончили колледж и поступили в разные институты, поэтому долгое время не встречались.
— Шесть лет.
— Ты знаешь эту историю гораздо лучше меня.
Я закрыла глаза, откинула голову назад и улыбнулась. Конечно, Кикит все прекрасно знала. Броди, в отличие от Дэниса, который выдохся уже очень давно, никогда не уставал снова и снова пересказывать эту историю.
— Вы с папой рассказывали. Потом вы вместе основали свое дело, но уже не в Кливленде. А ты знал мою бабушку?
— Нет. Я не встречался с ней до тех пор, пока не переехал сюда.
— Она умрет?
Я широко открыла глаза и оглянулась на Кикит, чтобы отругать ее за подобное ужасное предположение. Но тут мой взгляд скользнул по встревоженному лицу Джонни, и я поняла, что дочь всего лишь озвучила те мысли, которые уже давно пришли в голову им обоим. Она всегда поступала таким образом, и мне это нравилось даже в тех случаях, когда она ждала на свои вопросы ответы, которые я была не готова ей дать.
— Не сегодня и не завтра, — ответил за меня Броди.
— Но скоро, да? — спросила Кикит.
— Возможно. Она очень долго болела. И очень устала.
— Я тоже порой устаю.
Она начала немного картавить, что ей всегда было свойственно в моменты сильного волнения. Замечание о болезни бабушки сильно подействовало на девочку.
— Это не одно и то же, — произнес Броди. — Совсем не одно и то же.
— Ты уверен?
— Абсолютно. Ты устаешь так, как устаем мы все. А у бабушки больше нет сил потому, что она старенькая и долго и тяжело болела.
— У нее рак?
— Да, рак.
Кикит шумно вздохнула. Я вся внутренне напряглась, приготовившись к долгим и тяжелым расспросам, но в ответ услышала лишь многострадальное:
— Броди, а мы пойдем в этом году в цирк? Ты же мне обешал, что пойдем, а сам больше ни разу об этом не вспомнил. Моя подруга Лили уже была в цирке. И Александр Блай тоже. И я хочу.
— У меня уже есть билеты.
— Правда? — глаза Кикит загорелись. — А когда мы пойдем? И сядем в середине, как в прошлом году? Когда слоники делали на арене такие забавные вещи, помнишь, Броди? Это. Было. Так. Круто. Джой, маленькая дочка Броди, тоже пойдет с нами, потому что несправедливо не взять ее с собой. Мамочка, я хочу такого же крокодильчика, как Гектор, можно? Только фиолетового. И не важно, что папа говорит, будто крокодил должен жить с другими крокодилами. Можно? Ну пожалуйста.
Моя мать, Конни Грант, всегда была хрупкой женщиной, но за время, прошедшее со дня нашей последней встречи, она стала совсем прозрачной. Формы, краски, энергия — все исчезало с ужасающей скоростью. Мать принимала тяжелейшие препараты. Ее глаза видели только в периоды кратковременных улучшений. И тут нагрянула настоящая беда. Доктор сообщил мне, что оперировать опухоль невозможно. У матери оказалось слабое сердце. И она сама была слишком слаба.
Должно быть, она собрала остатки сил, чтобы поговорить с внуками. Как только моя сестра увела Кикит и Джонни, оставив нас на некоторое время наедине, она в изнеможении закрыла глаза и лежала не шевелясь.
С тяжелым сердцем я сидела около матери. Помолчав, я начала мурлыкать себе под нос какую-то мелодию, и слабая улыбка появилась на лице матери. Это подбодрило меня, и я запела. Конни любила Стрейзанд. Я начала с «Evergreen» и тихо пела до тех пор, пока она не почувствовала себя достаточно отдохнувшей, чтобы открыть глаза. Я допела последние строчки «The way we were» и улыбнулась.
Ее улыбка была недолгой и тусклой. А взгляд, который за ней последовал, предназначался уже не дочери, а взрослой женщине и пронизывал до глубины души. В нем заключалась вся та правда, которой я боялась, боялась настолько, что поспешила воскликнуть:
— Не смей даже думать об этом!
— А как можно не думать? — спросила Конни тихо. — Самое большее, на что я сейчас способна, это лежать тут и думать. Какая ирония судьбы! Так много свободного времени, — закрыв глаза, вздохнула она. — Я всегда была занята. Так занята, что не замечала ничего вокруг себя. — Она открыла глаза и с мольбой взглянула на меня в поисках понимания. — Жизнь не удалась. Я столько всего хотела сделать и ничего не успела.
— Ты переделала массу всего, — возразила я, — Начала с нуля, когда умер папа. Все мы выжили только благодаря тебе. Ты вкалывала на двух работах день и ночь.
— Бегала по кругу, вот что я делала. И не могла идти вперед. Точно так же, как и сейчас. Я справлялась с болью, но она настигала меня снова. Я устала, Клер.
Я очень испугалась, услышав отчаяние в ее голосе. Меня охватило дикое бешенство: Конни Грант не заслуживала того, чтобы умереть в шестьдесят три года. Она так долго и тяжело боролась за лучшую жизнь, боролась даже тогда, когда у всех опускались руки.
— О мамочка, но ведь в твоей жизни было и много чего хорошего, очень много.
— Да, конечно, ты, например, — вздохнула она. — Рона… вряд ли.
— Но ты же начала ладить с Роной.
— В свои тридцать восемь она ведет себя как в двенадцать.
— Ну, зато для двенадцати лет она настоящий вундеркинд. Она осталась здесь ради тебя, мама. И делает для тебя гораздо больше, чем я. Как жаль, что я живу так далеко.
— Да если бы ты и жила близко, не забудь, что у тебя семья. У тебя бизнес. У Роны нет ничего.
— У нее есть подруги.
— Они такие же неприкаянные, как и она. Самое большее, на что они способны, — сделать маникюр в салоне красоты. Чем бы занималась Рона, если бы ей не пришлось нянчиться со мной? Она потеряла двух мужей, у нее нет ни детей, ни карьеры. Я за нее очень переживаю.
— Она просто немного растерялась. Она еще найдет свое место в жизни.
— Ты присмотришь за ней, Клер? — Мать умоляюще посмотрела на меня, побледнев еще сильнее. — Когда я умру, у Роны не останется никого, кроме тебя.
— Я сделаю все, что в моих силах.
— Возьми ее в дело.
— Я уже пыталась. Рона не хочет.
— Попробуй еще раз. Она растратит деньги Гарольда в одно мгновение. Бедняжка сейчас точно так же зависима, как и я после смерти твоего отца. Возможно, ей просто нужна сильная встряска. В свое время именно это заставило меня действовать. Как же печально, что все в этой жизни повторяется. Пытаешься уберечь детей от ошибок, которые в свое время совершила сама…
Пыл, который давал Конни силы, угас. Она медленно опустилась на подушки.
ѕ По крайней мере, я могу гордиться тобой. Поговори со мной. Где ты собираешься построить свой новый магазин?
Разговор плавно перешел к бизнесу. Я рассказала о магазине в Сент-Луисе и о международной выставке домашней мебели в Северной Каролине. Мать улыбалась и кивала, хотя я чувствовала, что порой она просто отключается. Но, несмотря на это, ей нравилось слушать о «Викер Вайз». Я говорила о возмещении убытков за поврежденный пол в магазине в Новом Орлеане, о возможном расширении предприятия в Денвере, о потенциальном партнере, который хотел вступить в дело, и о том, что предстоит поездка в Атланту, чтобы осмотреть новые помещения.
— Хорошо, — вздохнула Конни, заметив: — Чем больше городов, тем лучше: надо быть дальновидными.
И в конце, как и ожидалось, последовал вопрос:
— А Нью-Йорк?
Наш магазин в Ист-Хэмптоне процветал, но что касалось матери, то для нее Ист-Хэмптон не мог сравниться с Манхэттеном. Она мечтала увидеть «Викер Вайз» на Пятой авеню.
— Пока еще рано. Возможно, через несколько лет.
— Эта затея прошла бы успешно именно сейчас. Ты так не думаешь?
— Не знаю, мама. Мир Манхэттена жесток. Самостоятельный магазин там долго не просуществует. Может, открыть бутик в гипермаркете…
— Ну нет. Отдельный салон. Прямо на Пятой авеню. Не меньше. И сейчас. Расскажи мне, что там поделывают мои внуки.
Я рассказала, что Джонни поет в церковном хоре, а Кикит участвовала в детской цветочной распродаже. Рассказала об учителях и друзьях дочери. Я говорила до тех пор, пока у Конни еще оставались силы слушать. Потом она внезапно разозлилась, посчитав мой приезд пустой тратой времени, и я предпочла оставить ее на некоторое время одну, чтобы дать ей немного отдохнуть, пообещав вернуться после обеда.
Рона была младше меня всего на два года. Мы делили спальню, одежду, даже друзей, но так и не смогли поделить внимание и любовь Конни и стать по-настоящему близкими людьми. Для меня это не являлось большой проблемой. Мы с Конни были настолько похожи, что любое сравнение с сестрой всегда происходило в мою пользу. Рона же вся состояла из противоречий, она постоянно нуждалась в одобрении матери и так страстно его добивалась, что любая попытка получить его заканчивалась полным провалом. Но сестра никогда не унывала, уверенная в собственной правоте.
Надеясь избавить всех нас от нищеты, она в двадцать лет кинулась в омут брака с самым богатым и выгодным, по ее мнению, холостяком. Промучившись с ним три года и вытерпев двух его любовниц, Рона разжаловала Джерри в бывшие. Неудачное замужество не отбило у нее желания попробовать снова, и практически накануне моей свадьбы она нашла себе мужа номер два. Гарольд оказался еще более богатым и выгодным холостяком, которого можно было найти, и он не обманывал ее. Он просто умер.
Мои дети очень любили Рону, и та отвечала им взаимностью. Пока я сидела с мамой, она водила детей в кино, в магазины игрушек, в музеи и рестораны, то есть во все те места, куда наиболее достойные люди Кливленда обычно приводили своих чад. Ее потребность в постоянной активности воспринималась взрослыми как неугомонность, а детьми — как неукротимая жажда жизни. А почему бы и нет? С ними она сама становилась если не ребенком, то своим парнем. Хотя ее веселое времяпрепровождение с Кикит и Джонни заключало не столько желание получить удовольствие, сколько намерение бросить своеобразный вызов мне: Рона позволяла себе и детям делать то, что никогда бы не позволила я. Рона могла казаться примерной дочерью ради Конни, но со мной она не церемонилась. В ее глазах я оставалась строгим и жестоким надзирателем. Именно во мне она видела причину своих неудач.