— А если бы и там меня не оказалось?
— Все сделал сам. Я не беспомощный. Возможно, тебе сложно в это поверить, но мы прекрасно справляемся тут без тебя.
Я выразительно скользнула взглядом по только что выстиранному и сложенному белью.
Дэнис воскликнул:
— Тебя никто не просил этого делать! Никто вообще ни о чем тебя не просил. Ты закатила мне скандал, когда я не сообщил тебе о приступе Кикит, и в этот раз я решил быть хорошим мальчиком и предупредить тебя о болезни Джонни.
У меня отвисла челюсть.
— Ты решил быть хорошим мальчиком? Да брось, Дэнис. Ты просто не знал, что делать. И в панике вызвал меня.
— Тебе придется много сил потратить, чтобы доказать это. Более того, если ты попытаешься, сделать это, все подумают, что ты бесишься из-за того, что тебя побеспокоили сегодня ночью. Это не добавит тебе очков. Ты не выиграешь!
— Выиграю, — отрезала я, почувствовав внутри огромную усталость. Прислонившись к стиральной машине, я схватилась пальцами за ее край и посмотрела на Дэниса. Он оставался тем же мужчиной, за которого я выходила замуж, — с тем же взглядом, тем же острым языком, тем же характером. Но что-то изменилось. Передо мной стоял чужой человек. Я уже задумывалась об этом и раньше. Интересно, в какой момент он так изменился? Хоть убей, я не знала.
— Когда это ушло из нашей жизни?
— Что ушло?
— То, что объединяло нас. То, что делало наш брак крепким.
— Наш брак никогда не был крепким на самом деле.
— Был. В самом начале.
— Нас просто привлекала новизна. Молодости свойственны подобные заблуждения.
— Тебе исполнилось двадцать восемь, мне — двадцать пять, — возразила я. — Мы уже не были желторотыми юнцами. Мы целых три года просто встречались, прежде чем осознанно пришли к этому решению. И ты казался счастливым. До тех пор, пока не устроил это великолепное шоу. Я даже не могла предположить, что ты способен на такое. А если ты никогда не был со мной счастлив, то зачем вообще женился? Или все твои романтические жесты одна сплошная ложь?
— Нет.
— Но в таком случае, что же ты видел во мне тогда, чего не видишь сейчас? — Я все еще оставалась стройной и симпатичной. И если судить по реакции Броди, во мне по-прежнему сверкали искры сексуальности.
— Покорность, — ответил Дэнис. — Ты была более покорной и доступной.
— Я и сейчас доступна.
— Сейчас ты слишком высокомерна и самоуверенна.
Высокомерна? Я никогда не была высокомерной.
— Я сейчас более уверена в себе, но отнюдь не высокомерна. А что еще?
— Тогда ты жила для меня, была готова ради меня на все. Но ситуация изменилась, когда родились дети, и ты открыла свое дело. Ты стала уделять другим гораздо больше внимания, чем мне. Твои привязанности изменились.
— Они не изменились. Просто расширились. В моей жизни появилось больше людей, которые требовали заботы.
— Изменились.
— Ты единственный человек, кто изменил свои привязанности, — возразила я, безумно устав от его несправедливых обвинений. — Твое отношение ко мне внезапно стало иным. Ты отправился к адвокату, потом к судье с рассказами, в которых нет ни слова правды. Господи Боже, да я такого могла бы порассказать о тебе! Если из-за каких-то недостатков в характере можно раздуть целое дело, я бы тоже могла внести свою лепту, обнародовав историю с женой твоего босса. Но я порядочный человек. И никому никогда даже не намекала на это.
— Броди все известно.
— Потому что ты сам рассказал ему. Но, к сожалению, он тоже привык держать рот на замке.
— Вы с ним два сапога пара, — насмешливо заметил Дэнис, чем вызвал во мне новый прилив бешенства.
— Да, черт возьми, два сапога пара! Мы никогда не позволяли себе обсуждать это. И даже если бы он подозревал, что ты утаил половину правды, он бы словом не намекнул на это. Возможно, Броди ничего не хотел знать. А возможно, не хотела я. Итак, кто из нас верный супруг? Подумай об этом, Дэнис, — испытывая острое отвращение ко всему происходящему, я со всей силой захлопнула дверцу стиральной машины и нажала на пуск.
— Ты рассказала своему адвокату?
— Об Адриен? Нет. Я надеялась, что ты изменился, а в этом случае вспоминать о прошлом нелепо, — внезапно я замолчала. — Если только за всей этой историей не стоит ничего больше. А может, так оно есть?
— Не могу поверить, что ты решила задать этот вопрос после всего, через что мы прошли вместе.
Я недоверчиво уставилась на Дэниса. А потом, испытывая безумное раздражение, начала подниматься вверх по лестнице, но внезапно меня осенила одна мысль, я остановилась, обернулась и дерзко спросила:
— Причина в Фиби?
Он вопросительно посмотрел на меня, по-прежнему оставаясь в дверях прачечной.
— А что с ней?
— Это из-за нее у нас испортились отношения?
— О чем ты говоришь?
— Она молода и привлекательна.
— Прекрасна. Она просто прекрасна.
И он еще смел обвинять меня в высокомерии! В его заявлении высокомерия было хоть отбавляй. Я и так испытывала боль, но его последние слова задели меня еще сильнее.
— Вы любовники?
— Она мой адвокат.
— Да любой, кто окажется в доме, сразу же это заметит. Пожалуйста, сделай мне одолжение. Стирай ее сообщения, как только ты их прослушаешь. И попроси ее думать над тем, что она говорит. Автоответчик могут услышать дети.
— Ее сообщения абсолютно безобидны.
— Они очень убедительны. И звучат так, как будто это она управляет всей ситуацией. Это ведь Фиби учит тебя, что делать и как себя вести?
— Ради всего святого, за кого ты меня принимаешь? Я не нуждаюсь в том, чтобы меня учили. Я занимался собственным бизнесом годами.
Я могла бы напомнить ему, как плачевно закончился его бизнес. Но меня очень сильно утомил весь этот спор, наполненный злобой и яростью. Поэтому я больше ничего не стала говорить, развернулась и пошла вверх по лестнице.
— А что делать со всем этим мусором, который ты тут оставила? — крикнул он мне.
— Поскольку ты прекрасно можешь справиться со всем сам, — ответила я, — я оставила это для тебя.
— А ты куда?
— Проверить, как там мой сын.
— С ним уже все в порядке. Можешь ехать.
Но я не уехала до тех пор, пока не убедилась, что с Джонни все хорошо. Пусть вызывает полицию, если хочет. Пусть Джек Мулроу поймет, что Джонни заболел, и попробует меня выгнать после этого. И пусть Фиби Jlay, или Артур Хейбер, или, черт его побери, кто-то еще, кто там на самом деле числился в адвокатах Дэниса, объясняет потом судье, почему сегодня мой муж сразу же позвал меня.
И я демонстративно вошла в комнату к сыну. Как только я переступила порог, гнев оставил меня. Лицо Джонни снова пылало, но он больше не просыпался. Я прислушалась к его ровному дыханию. Опыт подсказывал мне, что сын проспит глубоким сном до самого утра.
Я еще какое-то время посидела рядом с ним, главным образом потому, что просто не могла уехать. Я сидела до тех пор, пока по его спокойному дыханию не поняла: болезнь отступила. Отчаяние от предстоящей разлуки вновь охватило меня. Я написала записку и положила ее на подушку сына. А потом отправилась искать Дэниса. Было около двух часов ночи. Поскольку в доме царила мертвая тишина, я предположила, что он заснул. С ним часто случалось такое после сильных переживаний.
Так и оказалось. И я всегда разрешала ему это, хуже того — поощряла. Я не меньше его виновата в том, что произошло.
Смешная вещь — чувство вины у женщины. Когда что-то не ладится, мы обвиняем себя гораздо сильнее, чем гордимся собой, если все складывается хорошо. А если мы позволяем себе гордиться, кто-нибудь обязательно назовет нас самоуверенными и лишит мужества, не позволяя гордиться впредь, и еще больше усилит чувство вины, которое так устраивает мужчин.
Несправедливо.
Полная решимости исправить собственные ошибки, я направилась к спальне Дэниса. Но, увидев приоткрытую дверь, застыла, не в силах двинуться дальше.
Воинственность несомненно хорошее качество. И женщины, отстаивающие свои права, ведут себя правильно. Все это так, но надо все-таки учитывать и конкретную ситуацию.
Мне совсем не хотелось заходить в спальню. Я не хотела видеть нашу постель и Дэниса в ней. Я не хотела вспоминать, как мы лежали там вместе, играли с детьми, пели, смеялись. Я не хотела думать о другой женщине, которая заняла мое место.
Но, к счастью, мне удалось избежать этого. После недолгих поисков я обнаружила Дэниса спящим, но не в спальне, а в его кабинете на маленьком диванчике. Я позвала его, стоя в дверях, сначала тихо, потом более громко. Когда он наконец поднял голову, я сказала ему, что ухожу, и вышла в темную ноябрьскую ночь.
Странно. Я ожидала, что сегодняшний вечер расстроит меня гораздо сильнее. Да, конечно, я с тяжелым сердцем оставила детей, особенно Джонни. Но я не испытывала боли и обиды от того, что покидала дом. Он теперь был связан для меня с Дэнисом и с той напряженностью, которую вызывал. Я села в машину и физически ощутила, как напряжение отпустило меня.
А может, это напряжение существовало всегда? Возможно. Была ли я уверена в этом? Нет.
На маяке я чувствовала себя спокойно. Там никто ничего от меня не требовал — ни Дэнис, ни дети, ни мать, ни Рона. Впервые в жизни мне не приходилось угождать кому-либо, впервые я делала то, что желала сама, и только тогда, когда считала нужным.
Сейчас мне захотелось позвонить Броди. В Сиэтле, где он в данный момент находился, была полночь, и Броди спал. Но его сонное «алло» ободрило меня, а когда он услышал мой голос и в его приветствии я почувствовала улыбку, то перестала раскаиваться, что позвонила и разбудила его. Мы уже беседовали вечером. Броди рассказал мне о встрече с нашими партнерами в Сиэтле, а я ему — о разговоре с Дженовицем. А сейчас в общих чертах обрисовала ситуацию с Джонни. Я не стала упоминать о стычке с Дэнисом в прачечной. Я вообще не хотела, чтобы имя Дэниса звучало в нашем разговоре.
Я положила трубку, и мое воображение нарисовало мне спящего Броди, уткнувшегося носом в подушку, накрытого простыней, деликатно подчеркивающей обнаженный контур его бедер. И я заснула, гадая, действительно ли видела его когда-то в такой позе или эта картина сама возникла у меня в голове.