— Не бойся, Клер, — посоветовала я сама себе и, услышав над ухом тихий смешок Броди, осознала, что произнесла эти слова вслух. Я взглянула на него сначала удивленно, а потом с вызовом.
Но он жестом успокоил меня, показывая, что полностью со мной согласен. Скоро мы дошли до «рейнджровера», Броди кинул мои сумки на заднее сиденье, затем обхватил мое лицо ладонями и снова поцеловал.
Я вдыхала его запах, пробовала его на вкус, чувствовала его каждой частичкой своего тела. Наше дыхание смешалось. Я обняла Броди за шею, страстно целуя, дразня его своим языком, покусывая его губы и мечтая о большем.
Я даже не предполагала, что так истосковалась по ласкам. Я даже не подозревала, что могла быть такой страстной.
Новые ощущения околдовали меня и лишили контроля над собой. Броди первый отстранился от меня — медленно и с неохотой, снова и снова покрывая мое лицо поцелуями.
Потом он на минуту отвернулся и прерывисто вздохнул. Когда он снова посмотрел на меня, его лицо расплылось в озорной улыбке.
— Ну что, — спросил он, — тебе не понравилось?
Теперь пришла моя очередь рассмеяться, что я и сделала.
Я прижалась лбом к его груди и слушала громкие и частые удары его сердца.
— А чем мы только что занимались?
— Целовались. Долго.
— Мне хотелось большего.
— Скоро, малыш, скоро.
Я хотела сказать, что ему не следовало бы вести себя настолько самоуверенно и предполагать подобные вещи, называя девяностую по счету женщину малышом. Но — ради всего святого! — эту самоуверенность он заслужил своим поцелуем, его предположение имело пятидесятипроцентную гарантию на успех.
Дэнис никогда не называл меня малышом. Он пел для меня, фотографировал, и я каждый раз чувствовала себя особенной, но он никогда не баловал меня и не относился ко мне так, как будто я нуждалась в защите, хотя, может, я и на самом деле не нуждалась. Но, Господи, как же приятно получить наконец возможность на кого-то опереться! Господи, как прекрасно почувствовать заботу о себе! Даже опытной женщине необходимо порой испытывать подобные ощущения.
Когда мы встретились с Дином Дженовицем в следующий раз, он предложил мне поиграть. И я не смогла придумать достойного предлога, чтобы отказаться.
— Насколько вы последовательный человек? — спросил он.
Я обдумала его шкалу. Если бы из соображений скромности я присвоила себе в данном пункте низкий балл, он не преминул бы этим воспользоваться. Скромность лишала меня возможности преподнести себя в выгодном свете. Я уже успела понять, что Дженовиц строил свое мнение, исходя из умения человека преподнести себя, не особенно сильно заботясь о справедливости.
Я оценила себя в девять баллов.
— Находчивый?
— Девять.
— Компетентный?
— Восемь.
— А почему не девять?
— Потому что компетентность — понятие относительное. Свое дело я знаю превосходно, но на свете есть вещи, в которых я совершенно не разбираюсь. В подобных вопросах я полагаюсь на более сведущих людей. Отчасти поэтому не удалось преуспеть в своей области.
Дженовиц пристально меня разглядывал. Я подумала, что он ждал продолжения, но я не хотела продолжать. Я сказала именно то, что чувствовала. Поэтому я откинулась в кресле и в свою очередь начала разглядывать его.
В конце концов он прервал молчание:
— Вы злитесь?
Я прищурилась.
— Нет. Почему вы так решили?
— Когда вы приезжали ко мне в прошлый раз, вы нервничали. Но сегодня вы другая.
Нервничала в прошлый раз? Черт возьми, естественно. Мое будущее зависело от мнения этого человека. Сегодня я другая? Изменилась за последние сутки? А может, за последние четыре дня?
— Возможно, — согласилась я.
— Возможно что?
— Я стала другой. — Я опустила голову, нахмурилась и, пристально разглядывая черный бисер на концах своего пояса, тихо пояснила: — Злой.
— Может, объясните почему?
Я подняла голову.
— Потому что ситуация, в которой я сейчас нахожусь, мне крайне неприятна. Всю вторую половину дня вчера я провела с детьми. Каждое слово дочери разбивает мне сердце. Сын очень подавлен. И оба сильно нервничают, — да и я тоже, черт возьми, — когда приближается время нашего расставания. Я не знаю, что они чувствуют, когда привожу их домой к отцу. Но я прекрасно знаю, что чувствую я. Поверьте, мои эмоции вовсе не белые и пушистые. Мне одиноко, страшно и неспокойно. Я до последнего отказывалась верить, что все обернется так ужасно, надеялась, что дело разрешится более мягко, но благодаря моему мужу и суду этого не произошло. Мне безумно тяжело, доктор Дженовиц. Я мать. Я люблю своих детей. Я каждой своей клеточкой ощущаю, как им больно и плохо. И я в бешенстве. У меня есть полное право злиться, вам так не кажется?
— Нет, если обвинения, выдвинутые против вас, правдивы.
— Это не так, — отрезала я и откинулась назад в кресле. Когда-то любая попытка доказать свою невиновность казалась мне бесполезной. До настоящего момента у меня был всего лишь час, чтобы убедить Дженовица в своей правоте. Неужели всего час? А мне казалось, что гораздо больше.
— Именно это я и пытаюсь решить, — сказал он. — И ваша злоба заставляет меня сильно сомневаться.
— В прошлый раз вы заявили мне, что я должна испытывать горечь от того, что мой брак развалился. Но разве злоба не является неизбежным чувством в общей гамме переживаний?
— Да, но она непродуктивна.
— Она дает выход чувствам. А у меня их очень много, хоть судья и считает меня железной бизнесвумен с холодным сердцем.
— Итак, мы остановились… — Дженовиц сделал паузу, потянулся к ящику стола и выдвинул. Я услышала шелест: он вынимал карамельку из фантика. В следующее мгновение он засунул конфетку в рот и, посасывая, продолжил: — Итак, мы обсуждали компетентность. Вы говорили о том, что в некоторых вопросах полагаетесь на других людей и поручаете им часть дел. А как вы считаете, для работающей матери это необходимо?
— Нет, — более спокойно ответила я. — Я считаю, что это необходимо для любого преуспевающего руководителя.
Но может ли работающая мать обойтись без этого?
Я часто обсуждала этот вопрос с женщинами, с которыми работала — моими помощниками в офисе, менеджерами магазинов, партнерами. У большинства из них были дети. И мы постоянно делились многочисленными историями.
— Работающей матери нужна помощь. У нее слишком много работы, чтобы со всем справляться самостоятельно.
— Ну, в таком смысле помощь тоже можно считать работой. Переходим к следующему пункту. Организованность. Сколько баллов вы можете себе дать?
— Организованность? Девять.
Дженовиц снова пососал карамельку и продолжил:
— Творческое начало?
Что за черт? Если он захочет назвать меня самодовольной, он все равно сделает это.
— Девять.
— Одержимость?
— Три.
Он выглядел удивленным, высоко подняв свои густые брови и засунув конфетку за щеку.
— Вы не считаете себя одержимой?
— Нет. А что, мой муж считает?
Дженовиц раскусил конфету. Я терпеливо ждала, пока он разделается с ней окончательно и ответит на мой вопрос. Через минуту он вдруг разразился тирадой:
— Он упоминал об этом. Ему казалось, что вы одержимы своими достижениями. Он боялся вашей непреклонности, когда дело касалось расписания детей и ваших завышенных требований к ним.
— Я бы сказала, что завышенные требования исходили как раз от него. Именно он очень сильно расстраивался, когда Джонни получал низкую оценку или Кикит снова начинала картавить.
— Ваш муж утверждает, что у детей были заняты практически все вечера после школы. Вас не беспокоило, что у них совсем не оставалось свободного времени?
— У них оно оставалось: ужины, вечера, свободные от занятий дни, выходные. И я старалась планировать свою работу так, чтобы проводить это время с детьми.
— Сложно приходилось?
— Как правило, нет. Я начальник и могу работать когда захочу. Возвращаясь к вопросу о помощи, я хочу заметить, что у меня замечательные сотрудники, которые всегда поддерживали меня. Первое, что я сделала, когда «Викер Вайз» начала расти, — наняла квалифицированный персонал. Дети всегда стояли для меня на первом месте. Все сотрудники знают об этом.
— Звучит очень убедительно. — Но по тону голоса Дженовица я поняла, что он не принял мои слова всерьез.
— Спросите людей, с которыми я работаю, — предложила я. — Пожалуйста. Их имена есть в списке. — Помимо тех шести человек, которые знали Кикит и Джонни лучше всего, я включила в список еще и менеджеров из магазинов в Эссексе и Вайнярде, и конечно же, Броди.
— А вы когда-нибудь хотели заниматься чем-нибудь еще?
— Вы имеете в виду карьеру? — он кивнул, и я продолжила. — Я мечтала стать врачом. Знаете, такая детская мечта — спасать людей. Но потом я начала изучать биологию. Она мне давалась с трудом.
— Именно поэтому вы отказались от своей мечты?
— Частично. И из-за денег, вернее, их отсутствия. Потом я встретила Дэниса, у него имелись кое-какие деньги. Но к этому времени я уже увлеклась дизайном интерьеров и забыла о профессии врача. К тому же Дэнис хотел, чтобы его жена целиком посвятила себя ему.
— А дизайнер по интерьеру мог себе это позволить? — спросил Дженовиц и снова полез в ящик.
— Я закупала мебель для магазинов. Я бросила работу, когда вышла замуж, и стала внештатным дизайнером.
Он слушал меня, склонившись над ящиком, пытаясь что-то найти там.
— А как Дэнис это воспринял?
— Прекрасно. По-моему, он вообще не догадывался, что я работаю. Он был ошеломлен, когда пришло время уплаты налогов, и он увидел, сколько я заработала. Не то чтобы это была слишком крупная сумма, но гораздо больше, чем он ожидал. На протяжении долгого времени я выполняла свою работу незаметно.
— Но не сейчас, — сказал Дженовиц. Он достал новую карамельку, снял с нее фантик и сунул конфетку в рот.
— Возможно. Раньше наша жизнь не зависела от моих доходов, а сейчас — да.