Я люблю тишину, но, судя по выражению лица Хэлли, она – нет.
– Это вещи твоей девушки?
– Как-то раз одна девушка осталась на ночь, а на следующий день ей стало очень плохо. У меня не было ничего, чем бы я мог ей помочь, поэтому я чувствовал себя ужасно. С тех пор я храню все это в ванной на всякий случай, – объясняю я. – У меня нет девушки.
– Я не была полностью уверена, потому что видела тебя кое с кем прошлым вечером и… – Ее голос затихает. – М-м-м. Неважно.
– Анастасия. Девушка моего друга. – Не могу сдержать ухмылку. – Ты приревновала?
Мой вопрос наконец добавляет красок ее бледной коже, а на щеках появляется румянец.
– Нет, конечно же, нет! Просто, господи, у меня такое похмелье.
– Конечно нет, – повторяю я, протягивая ей «Адвил».
– Это довольно классно с твоей стороны, – говорит она, вытряхивая две таблетки на ладонь. Затем роется в сумке и достает бутылку с водой, быстро проглатывая таблетки. – Спасибо.
Снова воцаряется тишина. Наклонившись вперед, она берет книгу с тумбочки. Это та же книга, которую я купил на прошлой неделе в магазине. Которую едва открыл.
– Как продвигается чтение по лидерству?
– Я прочитал две главы и сдался. В книге рассказывается история всей его жизни, и, думаю, это логично для автобиографии, но неужели кто-то может столько рассказать о своей семье?
– Значит, ты не семьянин? – интересуется Хэлли, переворачивая книгу, чтобы прочитать оборот. – Прости, это совсем личное! Не обращай на меня внимания, я ляпнула не подумав.
– Все в порядке. Я люблю свою семью. Мои родители – лучшие на свете, но я мог бы рассказать об этом за половину главы. Максимум.
Она смеется, и ее смех звучит именно так, как я и представлял. Беззаботный, приятный, мелодичный. Все в ней говорит о нежности.
– Мне приходится постоянно сдерживать себя, чтобы не писать слишком длинные главы. К сожалению, я хорошо понимаю, – она переворачивает книгу, – четырехкратного обладателя Кубка Стэнли Гарольда Оскара. Хотя уверена, что его повествование гораздо интереснее.
– Ты писатель?
– Пытаюсь им стать, но сейчас пока не выходит. Думаю, я все еще пытаюсь найти свой стиль или что-то в этом роде. Я хочу принять участие в одном конкурсе, но не могу решить, о чем написать. Не знаю, наверное, мне очень не хватает вдохновения. Как ни странно, вчера вечером на вечеринке зазвучала песня, которой явно не должно было быть в плейлисте, и мне в голову пришла идея о сюжете, но не знаю, получится ли из этого что-нибудь. Все остальные мои идеи и наброски кажутся недостаточно хорошими, так что, может быть, лучше придумать что-то новое.
– Понимаю. Иногда я испытываю то же самое с картинами, если это новая тема или техника, которую пробую. Вещи, которые мы создаем, носят личный характер. Возможно, ты слишком зацикливаешься на этом.
Она улыбается и потирает пальцами виски.
– Возможно, ты и прав. Но в любом случае ты художник? Это так здорово, я не знала. – Она оглядывает мою пустую комнату. – Где твои работы?
Хороший вопрос. Я пожимаю плечами.
– Никогда не рисовал чего-то такого, на что хотелось бы смотреть каждый день. Мои предпочтения быстро меняются.
– Хотела бы я так же. У меня такое чувство, что я годами придерживаюсь одних и тех же идей. Хорошо, что читатель из меня лучше, чем писатель, иначе, думаю, я бы слетела с катушек.
– А я гораздо лучший художник, чем читатель. – Она снова смеется. – Если книга мне неинтересна, я не могу долго сосредотачиваться на ней, чтобы добраться до интересной части. Я очень стараюсь, но прежде чем успеваю опомниться, снова концентрируюсь и понимаю, что вот уже двадцать минут бессмысленно прокручиваю экран телефона. И я даже не помню, чтобы брал его в руки. Это так бесит.
Хэлли не осуждает меня, как другие, когда я пытаюсь объяснить, насколько сильно меня расстраивают некоторые вещи, которые другим людям кажутся простыми. Она просто кивает.
– У моей младшей сестры та же проблема. Мы выяснили, что это из-за СДВГ. Я помогаю ей с домашними заданиями по английскому, потому что это ее самый нелюбимый предмет, и если она не хочет читать книгу, то это целое сражение.
«Сражение» кажется подходящим словом, чтобы описать то, что я временами чувствую.
– Это странно, потому что иногда я ищу что-нибудь в Интернете и случайно углубляюсь в исследование чего-то совершенно другого, и без проблем прочитываю все, что об этом когда-либо писалось. Но не могу сделать того же по предмету, который мне нужен.
Хэлли хихикает, но я не чувствую, что она смеется надо мной. Мне нравится, как легко с ней разговаривать.
– Да, Джианна такая же. Благодаря поставленному диагнозу у нее появилось больше возможностей и поддержка, но мне страшно подумать, какой была бы для нее школа, если бы мы не давили на ее врачей. Я потратила много времени на изучение СДВГ, и некоторые люди всю жизнь живут и не знают, что они нейродивергентны. Извини, я много болтаю.
– Хорошо, что у твоей сестры теперь есть поддержка. Остаток дня я проведу за поиском рецепта этого печенья, – признаюсь я, доставая из контейнера еще одно. – Оно безумно вкусное.
– Как-то раз моя бабушка приехала к нам на целое лето, чтобы присмотреть за мной, потому что мои родители работали, а брат был в футбольном лагере. Она следила за каждым этапом приготовления, чтобы убедиться, что печенье получилось идеальным. Она сказала, что я не могу раздавать отстойное печенье и говорить людям, что это ее рецепт.
– Пожалуйста, передай от меня спасибо своей бабушке.
– О, она умерла несколько лет назад. Я живу в ее доме, поэтому у меня есть все ее книги рецептов и прочее. Думаю, печенье – это единственное, что у меня хорошо получается.
– Она была бы довольна репутацией своего печенья, – заверяю ее и откусываю еще кусочек. – У тебя отлично получается. Здорово, что ты живешь там и у тебя сохранились ее вещи. Моя бабушка была любительницей изысканных ресторанов, поэтому рецептов у меня нет, но есть список рекомендованных мест по всему миру, где можно вкусно поесть. Одним из любимых занятий бабушки было водить нас в лучшие, на ее взгляд, заведения и хвастаться своей семьей.
– Да, мне это нравится! Кроме того, не уверена, что кто-нибудь когда-либо считал крутым то, что я учусь в колледже и живу одна в бабушкином доме. Но я приму похвалу по поводу выпечки, – говорит она, теребя рукав своего кардигана. – Спасибо.
– Почему ты не живешь со своими друзьями? – интересуюсь я, и, судя по тому, как она сникает, думаю, мне не стоило спрашивать об этом.
– Хороший вопрос. Действительно хороший, эм… – Я разрываюсь между ее словами о том, что это хороший вопрос, и ее явным дискомфортом. И уже собираюсь сказать, чтобы она просто проигнорировала мое любопытство, когда она, наконец, отвечает: – На самом деле у меня нет друзей. Те, что вроде как были, не учатся в Калифорнийском университете, а все остальные перестали со мной общаться, когда я рассталась со своим парнем.
Она выглядит смущенной, но всего пару лет назад у меня тоже не было друзей. Сейчас, пожалуй, у меня их слишком много. Всех и не упомнишь, но думаю, что еще один не помешает.
– Я твой друг.
Она удивленно приподнимает бровь. Мне знакомо это выражение лица, оно означает, что я застал ее врасплох. Похоже, я в этом мастер.
– Это не так.
– Да, так, – настаиваю чуть тверже.
– Так друзей не заводят, – возражает она.
– Откуда тебе знать? Ты только что сказала, что у тебя их нет. – Мне не нравится то, как она заметно вздрагивает, и я быстро продолжаю: – Хэлли, мы друзья. Друзья делают что-то приятное вместе. Я предоставил вам свой дом под книжный клуб, а ты принесла мне угощение. Я не говорю, что ты должна жить со мной или типа того, но ты не одинока.
– Хорошо, тогда мы можем быть друзьями, – соглашается она и немного расслабляется, опустив плечи. Не хочу, чтобы она чувствовала себя некомфортно рядом со мной, и я действительно хочу быть ее другом.
– Хорошо. В эти выходные у нас ежегодная предсезонная вечеринка. Мой сосед сказал, что он слишком взрослый, чтобы ее устраивать, но я даже не сомневаюсь, что она все равно состоится. Ты должна прийти, чтобы доказать, что действительно считаешь нас друзьями.
Я думаю, мы с Рассом единственные, кого не беспокоит нежелание Робби отрываться с друзьями. Однако остальные члены команды, особенно те, кому Нейт не позволял приходить на вечеринки и которые уже стали старше, чувствуют, что пропускают некий обряд посвящения. Робби не говорил, что больше никогда не будет устраивать тусовки; он лишь сказал, что хочет сосредоточиться на том, чтобы показать Фолкнеру, на что способен, и быть более ответственным. Но, очевидно, никто ничего толком не слушает, как я убеждаюсь на каждой тренировке, и все просто услышали «меньше вечеринок».
До того как Нейт и Джей-Джей переехали, Робби осмотрел несколько мест, где он мог бы жить самостоятельно в этом году. Он сказал, что хочет создать некоторую дистанцию между Робби, нашим другом, и Робби, человеком, который надеется получить работу на факультете, как только закончит учебу.
Он сказал, что единственная причина, по которой не переехал, заключалась в том, что все эти квартиры были построены без учета потребностей людей с ограниченными возможностями. Что стресс, который он испытал бы, пытаясь заставить арендодателя сделать самый минимум, например, улучшить доступность и безопасность здания, того не стоил, и что в следующем году он снова займется поисками.
В ответ на мое предложение Хэлли закатывает глаза, берет книгу Гарольда Оскара под мышку и встает с кровати.
– Я так не думаю. Будет странным прийти на вечеринку одной, и у меня есть дела. Домашние задания, писательский проект, дела книжного клуба, ну, ты понимаешь.
– Ты будешь не одна. Я буду рядом.
– Ты будешь занят своими друзьями.
– Мы только что выяснили, что ты мой друг.
Она вздыхает, но не так, как Анастасия.
– Ты всегда такой… настойчивый? Убеждающий? Осмелюсь сказать, немного упрямый?