Думаю, он понимает, что не сможет вывести меня из себя, поэтому начинает улыбаться.
– Как тебе мои объедки?
– Если сомневаешься, что сможешь победить меня, так и скажи. – Я поворачиваюсь, чтобы отправиться в раздевалку со своими товарищами по команде, которые все еще стоят неподалеку, но он просто не знает, когда надо остановиться.
– Ты уже видел все шрамы Хэлли? У ее их несколько. Она всегда следила, чтобы Мейзи не упала, и вместо этого сама получала травмы. А родимое пятно на внутренней стороне ее бедра? Я был очень рад его обнаружить.
– Иди на хрен, Эллингтон, – бросаю я громко через плечо.
– Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю! – кричит он. Я снова поворачиваюсь к нему лицом и делаю пару шагов к нему. Я намного больше его, и разница в том, что мне нужно с ним драться. Я не хочу с ним драться. Слова Хэлли: «Драки – для дураков, а ты не дурак» крутятся в голове, как назойливая песня. Она ненавидит драки и не хочет, чтобы я дрался. И она со мной, а не с ним. – Видишь? Мы можем поговорить, как взрослые люди. На самом деле нам стоит стать друзьями; у нас ведь много общего. Я должен поблагодарить тебя за то, что согреваешь мою половину постели.
– Спасибо, но у меня уже есть лучший друг. Ее зовут Хэлли. Чего нельзя сказать о тебе. Верно?
Я понимаю, что задел за живое. Точнее даже, резанул.
– Тебе нравится то, чему я ее научил? Что-то я не слышу особой благодарности за то, что сделал ее менее фригидной сучкой.
Парень позади меня бросается вперед, но я мешаю ему дотянуться до Уилла, а потом понимаю, что это Бобби.
– Закрой свой рот, ублюдок! – рявкает он.
Уилл поднимает руки в защитном жесте.
– Я лишь пытаюсь поблагодарить тебя за то, что помог мне обуздать ее. Сэкономил мне время, когда мы поедем на весенние каникулы вместе.
Я чувствую, как кровь закипает в жилах. Мне не нужно реагировать на его слова, да я и не хочу. И Хэлли этого не хотела бы. Я хочу понравиться ее родителям, и этого не будет, если я выбью всю дурь из Уилла. Я не могу подвести команду. И не могу подвести себя.
– Она и пальцем к тебе никогда не притронется, – отвечаю я. – Проваливай на хрен в свою раздевалку. И не заговаривай со мной больше. Не разговаривай больше с Хэлли.
Бобби все еще стоит у меня за спиной. Я слышу рядом с ним похожий на Криса голос, но не оборачиваюсь, потому что Уилл, видимо, из тех парней, которые предпочитают нападать сзади. Сомневаюсь, что он хоть раз завоевывал что-то честным путем.
Он смеется, но даже я могу сказать, что его смех звучит натянуто.
– Мне не терпится узнать, любит ли она пожестче. Бьюсь об заклад, так оно и есть. Да? Черт побери, ей так сильно нравится угождать людям, что могу поспорить, она сделает все, что я скажу. Постараюсь вернуть ее тебе в целости и сохранности, Тернер.
Меня начинает тошнить. Не знаю, как так получилось, что именно я удерживаю остальных. Они кричат на него прямо рядом с моим ухом, а я просто хочу оказаться в своей раздевалке. Драки не будет, только не в мою смену.
– Теперь я понимаю, – спокойно говорю ему, перебивая крики.
– Что ты понимаешь? – усмехается он.
– Почему она тебя никогда не любила.
Уилл со злостью накидывается на меня, но я быстрее его. Парни позади меня бросаются вперед, и в какой-то момент в этом хаосе я получаю чьим-то локтем в глаз. Все быстро заканчивается, когда кто-то оттаскивает меня назад, и кто-то другой разнимает Бобби с Уиллом. Я вижу, как Крис бросается на него, но его тоже отдергивают. Все как в тумане. Услышав крики, товарищи Уилла по команде с силой уводят его в раздевалку. Глядя на его разбитую губу, я понимаю, что Бобби определенно взял над ним верх.
Следующие минуты превращаются в наполненный адреналином лабиринт дверей и людей. Я едва успеваю сесть на скамейку, как кто-то выкрикивает мое имя. Долгие месяцы, проведенные в этой комнате, и этот кричащий мое имя голос наполняют меня знакомым тошнотворным ужасом.
В раздевалке царит хаос, но я не обращаю на это внимание, пока направляюсь в кабинет Фолкнера и закрываю за собой дверь.
– Какого, мать твою, хрена там сейчас произошло? – орет Фолкнер громче, чем я когда-либо слышал. В ушах звенит, и все тело зудит от напряжения. Такое чувство, что я вот-вот взорвусь.
– Драка, тренер.
– Из-за чего? – продолжает он орать. Мне очень хочется попросить его замолчать, и я жалею, что у меня нет с собой наушников, которые мне подарила Хэлли.
– Не могу рассказать, тренер. – Он проводит рукой по своей макушке, а я до сих пор не получил ответа на свой вопрос, что, по его мнению, он там приглаживает. Сейчас неподходящее время спрашивать. Оно всегда неподходящее.
– Ты не можешь мне рассказать? – он выплевывает слова так, словно сам не понимает их значения. – Если ты не расскажешь мне, что, ради всего святого, заставило капитана моей команды ввязаться в драку перед началом игры, тогда ты не выйдешь на долбаный лед. Начинай объяснять, Тернер. Сейчас же.
Уилл только что сказал самые отвратительные вещи о Хэлли, и ей будет жутко стыдно. Даже если я скажу ей, что она нарушает правило и ей не нужно этого стыдиться. Уилл может рассказать своей команде о том, что сказал, и они, возможно, посмеются. От одной этой мысли к горлу подкатывает желчь.
Я знаю, что Бобби никому не расскажет, как и Крис. Понятия не имею, кто еще из нашей команды мог это услышать, но я достаточно доверяю своим друзьям и знаю, что остальным сейчас скажут, что они ни черта не слышали. И что у них будут неприятности, если они хоть словом обмолвятся о том, что сказал Уилл. У меня отличные друзья; друзья Хэлли хорошо к ней относятся.
– Не могу, тренер. Простите.
Есть только одна вещь, которую я ненавижу больше крика Фолкнера, – его молчание.
Я считаю его дыхание. Вдох – выдох. Вдох – выдох. Пока он наконец не заговаривает:
– Есть только одна причина, которая может заставить кого-то из этой команды вести себя настолько глупо. Так кто это?
Я прочищаю горло. Тщетно. Во рту все пересохло.
– Не имеет значения, кто она.
– Тернер, я не шучу. Это не гребаные переговоры. Я должен знать, что происходит на моем катке. Ты мне рассказываешь. Таков был уговор, когда ты присоединился к этой команде. Ты же капитан, черт тебя побери. Мне нужно от тебя большего.
Его слова задевают меня, учитывая, что весь год я старался изо всех сил.
– У вас ведь две дочери, тренер?
Глядя на меня, он прищуривается.
– Тернер, ты играешь со огнем. Хорошенько подумай о том, что собираешься сказать дальше.
– Вы бы сделали что-то, что, как вы знаете, причинило бы им боль или поставило в неловкое положение ради хоккея?
– Я не собираюсь обсуждать с тобой гипотетические ситуации. Ты облажался. – Он обхватывает голову руками и трясет ею так сильно, что стол трясется. – У нас там команда, которой нужно выйти на лед и выиграть эту игру. Ты собираешься быть честным со мной или нет?
– Я не должен причинять боль тому, кто мне дорог, чтобы доказать вам, что я достаточно хорош, чтобы играть в этой команде. Не это делает меня хорошим лидером, тренер. Если собираетесь усадить меня на скамейку запасных потому, что я оказался не в том месте не в то время с кем-то, кто хотел драки, тогда ладно.
Фолкнер встает из-за стола, и, я клянусь, вся комната сотрясается.
– Если ты не готов делать то, чего не хочешь, нам, возможно, стоит обсудить, обладаешь ли ты подходящими для капитана качествами. Жди здесь. Надеюсь, к моему возвращению ты одумаешься.
Дверь за моей спиной с грохотом захлопывается, и в тот краткий миг, когда она открылась, я понимаю, что в раздевалке стоит мертвая тишина. Раньше я бы сказал, что такое просто невозможно, если бы не знал, что все парни будут пытаться подслушать, что тут происходит.
Я слышу, как Фолкнер орет, что он ни хрена не хочет слышать и чтобы все вытащили свои головы из задницы и настроились на игру. Я прижимаюсь лбом к столешнице и выдыхаю.
Мысль о том, что меня лишат титула капитана, вызывает что-то очень похожее на облегчение.
И, честно говоря, я не знаю, как к этому отнестись. Иногда мне кажется, что меня переполняют слишком много эмоций, а в другие моменты я вообще ничего не чувствую. Временами я думаю, что понимаю все, что происходит вокруг, а иногда у меня возникает ощущение, что окружающие разговаривают на незнакомом мне языке.
Хоккей и искусство всегда помогали мне поддерживать баланс. Когда мои слова не имели большого значения и у меня было руководство к действию. Правила, которым я мог следовать, ошибки, которые можно было легко выявить и исправить. Это почти полностью отличается от изменчивости искусства, где я в принципе не могу ошибиться в том, что пытаюсь создать.
В искусстве есть структура, к которой я стремлюсь, наряду с возможностью неожиданного результата, что мне очень нравится, когда я создаю что-то новое.
Мне нравится быть частью команды, но, говоря начистоту, не нравится, что команда равняется на меня. Став капитаном, я лишился привычного для меня баланса, и мое в прошлом нормальное эмоциональное состояние чрезвычайно усугубилось.
Как я могу открыто говорить о том, что испытываю, когда знаю, что тем самым подведу своих друзей?
Как мне отпустить то, за что я так сильно цеплялся весь год? То, что, казалось, всегда вызывало неприятные ощущения?
Что, если Фолкнер скажет мне, что я плохо справился со своими обязанностями и все было напрасно?
Я слышу знакомые крики ребят, воодушевленных желанием выйти на лед и победить.
Фолкнер хочет, чтобы я подождал его здесь, но я не могу. Я не могу сказать ему в лицо, что испытываю огромное облегчение; я жду, пока все уходят из раздевалки, а затем выхожу из кабинета тренера.
Я поспешно переодеваюсь, запихиваю свои вещи в сумку и покидаю раздевалку. Направляясь к двери, ведущей в фойе, я слышу громкие голоса по ту сторону. Прислонившись к стене рядом с дверью, я слегка приоткрываю ее, чтобы прислушаться, и тут понимаю, что один из них принадлежит Хэлли.