— Что делал? Бил меня и моего маленького брата. Особенно, когда пьяный был. Мешали мы ему все время.
— И мать ваша разрешала ему это делать?
— Матери мы еще больше мешали. И ей было все равно, что с нами происходит. Она хотела жить на полную катушку, ни в чем себе не отказывая. Ну, и жила, как хотела. Не готовила нам, не стирала, совсем нами не занималась. Зато частенько собирала у нас дома какую-нибудь тусовку. Компанию приятных людей. А мы с братом сами по себе росли. Отчим только нас воспитывал. Приучал к дисциплине. После его «уроков» я один раз попала в больницу с вывихом руки. А брат — два раза с переломами. И мы всегда говорили врачам, что упали с велосипеда. Правду не говорили, боялись этого козла…
Кей говорила, и слова лились печальной рекой. Она так долго об этом молчала, она так долго хранила в себе эту реку печали, что теперь ей просто необходимо было говорить. И она продолжала рассказывать, всматриваясь в танец теплых оранжевых языков.
— Мы убегали от него, прятались в старых сараях на пустоши, недалеко от дома. Как-то он, пьяный, отправился нас искать в эти сараи. А мы прятались за штабелями досок, сидели, как мыши. Он ходил совсем рядом и ругался. Обещал оторвать нам руки и ноги… Том сидел рядом со мной. Он так боялся, что описался от страха. И плакал. Беззвучно. Только слезы текли по щекам. И нам надо было сидеть тихо и нечем себя не выдать. Он потом ушел, отчим наш, а мы так и сидели полночи в сарае, голодные, замерзшие. Том в мокрых брюках. Домой только под утро вернулись, когда были уверенны, что мать с отчимом спят.
— Убил бы твоего отчима… — жестко сказал Марк.
Кей посмотрела на него и сказала, удивляясь спокойствию своего голоса:
— А я его и убила.
Глаза Марка потемнели, покрытое загаром лицо стало серьезным и злым.
Кей ненадолго замолчала, и он сказал:
— Продолжай.
— Тут особенно нечего рассказывать. У моей матери есть двоюродная сестра. Она живет в соседнем городке. С матерью моей не общается, считает ее чем-то вроде отброса общества. Правильно, конечно, считает. Она, кажется, ходит в какую-то… церковь, — слово «церковь» Кей произнесла на английском, в Суэме такого слова не было, — точно я не знаю. Она предложила оплатить мое обучение в медицинском колледже. С условием, что я буду себя прилично вести. Для меня это был шанс как-то выбраться из того болота, в котором я жила, и потом вытащить Тома. Я согласилась. Уехала, а Том остался.
Кей взяла первую попавшуюся ветку из кучи хвороста и, ломая ее, продолжила рассказ:
— Конечно, я навещала Тома. Как-то приехала к нему, а матери не было дома. Зато приперся пьяный Риверс, принялся орать, как всегда, убил на глазах у Тома его собаку. Я тогда взяла бейсбольную биту и надавала ему по башке. И он умер.
Кей невесело усмехнулась:
— Это оказалось несложно. Потом я села в машину и уехала. В сторону Трех Придорожных Камней. И оказалась здесь, в Суэме. Дальше ты знаешь… С тех пор я живу с мыслями о том, где сейчас мой маленький братишка и с грузом убийства на своей совести.
Она не стала говорить о своем желании покончить жизнь самоубийством. Теперь ей самой это казалось глупостью.
— Ты можешь снять этот груз вины, — негромко сказал Марк, — достаточно просто помолиться и попросить прощения у Отца. И тогда ты будешь искупленной.
Кей бросила на него злой взгляд. Как у него все просто!
— Ты не понимаешь, — устало сказала она, — я не раскаиваюсь. В том-то и дело. Я не могу простить отчима и не могу перестать ненавидеть его. Это — как замкнутый круг. Каждый раз, когда я думаю обратиться к Создателю, я это чувствую. И ничего уже нельзя изменить, ни для меня, ни для Тома. От этого нельзя никуда деться, от прошлого. От того, что было. И мой брат сейчас один с моей матерью, и рядом с ним нет никого, кто бы позаботился о нем, или хотя бы просто любил его… Да что там говорить… Это бесполезно. Я пошла спать. Не хочу больше обсуждать эту тему.
Кей ушла в свой фургон и закрыла за собой дверь. Рассеяно сев на сундук, она обхватила колени руками. Зачем только она рассказала все Марку? Кто ее тянул за язык? У них только стали налаживаться добрые отношения, Кей даже была уверена, что Марк ухаживает за ней. А теперь, что он про нее будет думать? Что она совершенно не подходит к доброй и чистой Суэме? Или что ее место у баймов?
В памяти вновь всплыли солнечные пятна на полу, в доме ее матери. И большие глаза Тома. Зачем она тогда схватилась за эту биту? Или надо было смотреть, как отчим лупит мальчишку? Противно, гадко думать об этом. Уж лучше бы просто пригрозила Риверсу полицией. Ну, подумаешь, надавал бы отчим и ей по шее, не первый же раз…
Нет, не может она просто попросить прощение у Отца и сделать вид, что все забыто. Это будет нечестно. Потому что не до конца раскаялась. Потому что не перестала ненавидеть.
Кей так разволновалась, что все валилось у нее из рук. Надо было протопить печку — в фургончике стало прохладно. Но у Кей то никак не получалось уложить как следует дрова, то слишком быстро гасли спички.
Едва она справилась с этим делом, в дверь постучал Марк:
— Это я, Кей, мне надо перевязать рану.
Кей вздохнула. Она совсем забыла о его раненой ноге.
— Хорошо, — спокойно сказала она, — только никаких разговоров о моем прошлом, вообще никаких разговоров.
— Идет, — быстро согласился Марк.
И Кей впустила его.
Они оба молчали, пока Кей обрабатывала рану и меняла повязку. Когда она закончила, Марк натянул брюки, свои неизменные высокие ботинки и шагнул было к выходу, но вдруг вернулся.
— Кей, — сказал он, глядя ей в глаза, — я не могу уйти просто так, не утешив тебя. Я хочу, чтобы ты знала, что теперь в твоей жизни все по-другому. У тебя есть Джейк, я, Тэн, — все мы, весь отряд. И каждый готов жизнь отдать за тебя. Мы любим тебя, и одинокой ты уже никогда не будешь. Я просто обниму тебя и уйду.
И он сжал ее в своих объятиях. Кей почувствовала запах хвои, дыма от костра. И еще родной, знакомый запах Марка, и у нее похолодело в животе, и подогнулись колени.
А Марк быстро поцеловал сбоку, возле уха, ее волосы и вышел в темноту.
Глава 7Холмы Белого Пуха
На следующий день, к вечеру, заболоченный лесок остался позади. Редкие сосенки словно расступились, растаяла сероватая дымка, и, поднявшись по узкой дороге вверх, отряд увидел невысокие холмы, покрытые сочной, зеленой травой. Разошлись тяжелые облака, в петляющей ленте реки заиграли, заблестели последние лучи уходящего солнца.
Холмы Белого Пуха окружала высокая, крепкая стена с зубцами, потому отряду пришлось немного проехать, прежде чем они добрались до ворот, оббитых железом. Воины, охранявшие ворота, без возражений пропустили путешественников, выражая свою радость видеть жителей осажденного юга.
Холмы Белого Пуха простирались далеко на северо-восток, насколько хватало глаз. Их называли еще Обителью Пастухов — так сказал Кей Галиен, много знающий об этих землях. Здешние жители занимались разведением овец и жили в маленьких поселениях, расположенных на склонах холмов.
До ближайшего селения отряд добрался уже в сумерках. Их встретили радушно и гостеприимно. В каждом селении для гостей предназначались маленькие домики, построенные из бревен — деревянные срубы. Впрочем, все дома в селениях, насколько могла видеть Кей, были срублены из цельных бревен, все были одноэтажными, низенькими и широкими.
Кей поселили в совсем небольшом домике — только столовая, совмещенная с кухней, и спаленка. Но, зато, в нем была ванная и горячая вода, и Кей с наслаждением смыв с себя грязь недельного путешествия и выкупав Грэга, удобно устроилась на широкой кровати, застеленной свежим, ароматным бельем. Уснула она мгновенно, и сон ее был таким же крепким и спокойным, как в далеком Такнаасе.
Утром Кей не торопилась вставать. Она долго лежала в постели, наслаждаясь теплом и покоем, и малыш Грэг сладко сопел около ее бока. Кей одной рукой трогала теплые, гладкие пяточки ребенка и чувствовала, как тихая, ясная радость плескается внутри нее. Она вспоминала поцелуй Марка, их прошлый разговор у костра, думала о его синих, дерзких глазах, и это были приятные, светлые мысли, которые не могли надоесть.
Солнце поднялось уже довольно высоко, когда маленький Грэг, наконец, открыл глазки и попросил есть. Кей поднялась и прошла к кухонной плите, шлепая по гладкому, деревянному полу босиком. Кто-то видать приходил утром, хорошо протопил печь и принес кувшин с молоком, горшочек с медом и свежий, еще горячий домашний хлеб. Кей приготовила чай, а маленькому Грэгу дала ломоть хлеба с медом и налила молока.
После завтрака Кей одела малыша потеплее, накинула на себя плащ, подбитый мехом, и вышла с мальчиком на улицу. Перед глазами Кей предстали приземистые срубы, окруженные плодовыми деревьями. Пожелтевшая листва почти вся облетела, солнечные лучи освещали темно-коричневые стволы и четко вырисовывающиеся голые ветви деревьев. За домами располагались огороды, а чуть ниже — крепкие, просторные овчарни и многочисленные овечьи загоны. В низине, между холмами петляла река, на соседних, все еще зеленых холмах располагались такие же селения.
Кей оглянулась и увидела совсем юную девушку в длинном бело-сером суконном кафтане. Ее русые, длинные до пят косы отливали золотом в лучах солнца.
— Хорошего дня вам, благословенные, мое имя Гауна, — сказала она и улыбнулась.
Нежные и тонкие черты ее лица показались Кей необычными — слишком причудливо гармонировали широкие скулы и большие, выразительные, голубые глаза. Народ, живущий в Обителях Пастухов, не походил на южных жителей.
— Меня зовут Кей. Этот малыш — Грэг, — ответила Кей.
— Да пребудет с вами благословение Создателя. Воины вашего отряда собрались в доме моего отца — старейшины этого селения. Моего отца зовут Тнумо, и он желает видеть вас. Я проведу, если вы согласны.
Дом, к которому привела Гауна, такой же низенький, как и все остальные дома, находился на самой вершине холма. К нему вела каменистая, широкая дорожка, огороженная по бокам деревянным заборчиком. Перед самым домом росло дерево, раскидистое, огромное. Его необъятный ствол говорил о не одной сотне лет, пролетевшей над его ветвями. Словно молчаливый свидетель прошедших времен, возвышалось дерево на вершине холма, и высокие травы шелестели у его подножия.