Почему она просто не могла оставаться собой и делать то, что хотела она, а не что от нее ожидали другие?
– Прекрати думать своей хорошенькой головкой о дурном, – вырвала ее из размышлений Генко. Аямэ с благодарностью посмотрела на нее, но не сказала ни слова: не стоило раздувать и без того огромный костер ее самомнения.
– Что ты спрашивала? – перевела разговор Аямэ, надеясь уйти от возможного вопроса.
– Спрашивала? – Генко непонимающе посмотрела на Аямэ, но спустя миг ее лицо озарило осознание. – О да! Думала поддержать разговор, но ты опередила. Возвращаешься с задания?
Аямэ кивнула и принялась неторопливо рассказывать о произошедшем. Генко слушала на удивление заинтересованно, задавала вопросы и раздраженно хмыкала в моменты, которые ей не нравились. Упоминание Такуми вызвало интерес, но не слишком сильный, – убедившись, что дзинко в порядке, Генко потребовала рассказать, что происходило дальше.
Дорога за разговором закончилась поразительно быстро, и Аямэ словила себя на мысли, что немного расстроена этим. Когда Генко не пыталась задеть за живое и расковырять болезненную рану прошлого, она становилась… вполне приятным собеседником.
О чем Аямэ, разумеется, не собиралась ей говорить.
– Я хотела узнать, – когда показались первые домики Хэйана, начала говорить Аямэ, – знают ли боги что-то о смертях оммёдзи?
Генко остановилась, игнорируя любопытные и восхищенные взгляды, которые на нее бросали редкие прохожие – пьяницы да каси-дзёро[81]. Лицо ее стало замкнутым, отстраненным, но в глазах плескалось ничем не прикрытое недовольство.
– Боги все еще восстанавливаются. – Голос Генко звучал как сухой летний ветер, что гонит по небу облака, но не дает прохлады. – Большинству из них нет дела до мира смертных, хотя не станет людей – пропадут и боги. Так что – нет, они ничего не знают, я спрашивала для Йосинори.
Аямэ давно не видела Генко настолько недовольной. Чаще всего та улыбалась – нагло и излишне дерзко – и шутила, но никак не показывала, что ее что-то может не устраивать.
– Почему ты злишься? – все же решила спросить Аямэ и получила в ответ долгий протяжный выдох.
– Потому что это замкнутый круг, которого большинство богов не понимает. Они не заботятся о людях, люди забывают бога, бог умирает в рассуждениях, отчего же люди прекратили возжигать в его честь благовония и проводить мацури[82]. Но в то же время… если нет молитв, то откуда у богов возьмутся силы помочь людям? Потому-то в стране и стало больше буддистов.
Последние слова она проворчала недовольно и раздраженно, словно одно только наличие буддистов вызывало в Генко отторжение. Аямэ невольно улыбнулась.
– Ками… напряжены, – вдруг произнесла Генко, вновь двигаясь вперед. – Карасу-тэнгу проверил большинство богов-предателей, и многие из них изменились под влиянием скверны.
– Насколько это опасно?
– Открыть заключенных богов могут либо другие боги, либо оммёдзи. Ками больше не полезут к энергии Ёми – не так давно один из младших богов попробовал проникнуть в тюрьму к предателю и в итоге едва не лишился ноги. И если никакой оммёдзи не рискнет воспользоваться силой проклятых, то все не так и плохо.
«Предатель. Сделка с ёкаями».
Слова Тадаси всплыли в голове сами собой, и Аямэ нахмурилась, что тут же заметила Генко.
– В чем дело?
– Смерти оммёдзи, о которых я спросила. Есть вероятность, что среди нас завелся предатель, заключивший сделку с ёкаями.
– Людей ничто не способно исправить. – Генко недовольно поджала губы и покачала головой. – Лучше бы учились на ошибках богов.
Аямэ рассеянно кивнула, задумавшись. Почему кто-то из оммёдзи вообще решился на предательство? Что могло настолько сильно повлиять на него, что тот решил выступить против своих братьев и сестер?
Она попыталась поставить себя на место предателя и понять, что бы могло стать основой для изменения ее взглядов, но, как ни старалась, в голову ничего не приходило. Она не видела причин убивать других оммёдзи. Возможно, поводом тому служила ее долгая ненависть к ёкаям, – может, факт, что окружавшие люди всегда поддерживали ее. В любом случае понимание к ней так и не пришло, и Аямэ раздраженно качнула головой, отбрасывая пустые размышления.
– Я еще порасспрашиваю у богов о смертях оммёдзи. Многого не ожидай, но вдруг кто-то молился о чем-то подозрительном, а ками это запомнил, – произнесла Генко, когда они приблизились к небольшой идзакае[83]. Взгляд ее стал колючим и холодным, и Аямэ невольно посмотрела на питейное заведение, но не увидела ничего необычного – красные флаги да горящий у входа андон[84].
– Что-то случилось? – не смогла подавить она своего любопытства.
– Одной из моих драгоценных помощниц следует преподать урок, – ровно ответила Генко, не отводя глаз от идзакаи, а после повернулась к Аямэ и улыбнулась. – Была рада нашей встрече. И видишь? Наша прогулка все же доставила тебе удовольствие, иначе бы разговор не задался.
Аямэ вспыхнула до кончиков волос. Злость поднялась в ней ревущим потоком и обосновалась в груди, когда тихий и веселый смех Генко, растворившейся в набежавшем тумане, достиг ушей Аямэ.
– Да чтоб тебе никогда в жизни больше не есть данго, проклятая ты лисица!
Двое мужчин, только что вышедших из идзакаи, испуганно попятились на нетвердых ногах от кричащей посреди улицы Аямэ, и в другое время она бы посмеялась над такой реакцией, но сейчас была слишком раздражена. Хотя – и это она признавала – последним замечанием Генко удалось развеять повисшую над ними неловкость.
Уставшая, запыленная, хмурая Аямэ мчалась в Бюро, надеясь, что теплый дом и мягкий футон помогут ей расслабиться и отдохнуть, – день оказался слишком длинным.
Бюро встретило ее уютной тишиной, покоем и опустившейся на мир умиротворяющей тьмой. У конюшни горели три андона, и Аямэ, легко указав путь Стремительной, направила ее в сторону света. Расседлала лошадь, забрала свои вещи и спокойно, хотя внутри все клокотало от раздражения, направилась в свой дом. Мысли о сне пришлось немного отложить – желание смыть с себя грязь перевесило желание отдохнуть.
Обо всем произошедшем все равно не выйдет доложить ранее чем утром: смерть оммёдзи происходила не впервые, чтобы беспокоить наверняка спящего Нобуо-сенсея, да и успешно выполненное задание не требовало немедленного отчета.
В доме стояла заготовленная для умывания вода и легкий ужин – привычный набор, который ожидал ее на случай неожиданного возвращения. Голода Аямэ не ощущала, потому в сторону еды даже не посмотрела, но решительно опустила уставшие руки, под ногтями которых тонкой коркой запеклась кровь, в холодную воду. Раздражение смывалось вместе с пылью, когда Аямэ, не обращая внимания на колющую прохладу, омывала мокрой тканью лицо. Она не первый день знала Генко, но та все равно обладала незавидным талантом выводить Аямэ из душевного равновесия буквально парой слов.
Омамори и оружие она аккуратно сложила на низкий столик, что стоял у входа, – завтра следовало передать талисманы в храм и попросить каннуси или мико отвезти их в Сакаи.
Стянув с себя одежду и осмотрев тело – вдруг пропустила какое ранение, – Аямэ направилась в комнату, игнорируя настойчивый голос в голове, подозрительно похожий на материнский, что не мешало бы надеть что-то поверх нагадзюбана, торопливо накинутого на плечи. Она попросту отмахнулась от этого: даже если кто-то попробует ворваться к ней в дом, что маловероятно, да и сделать это мог только Цубаса, то ничего нового не увидит.
С головой накрывшись одеялом, Аямэ невольно улыбнулась последней мысли. Весь Совет старейшин клана умер бы на месте, узнай они о столь скандальном поведении своей наследницы. Или попробовали бы сместить ее с этой должности, о чем мечтали уже довольно долгое время.
Аямэ усмехнулась, представив перекошенные от ярости и шока лица стариков, и незаметно для себя уснула.
Решение рассказать все утром и не тревожить никого в ночную пору оказалось на удивление верным – Бюро погрузилось в хаос. Нобуо-сенсей больше не скрывал, что оммёдзи стали чаще погибать на заданиях, и это повергло всех в такой ужас, что новость разлетелась во все уголки Бюро со скоростью голодных нуэ.
Дети и младшие ученики смотрели на испуганных и взволнованных старших непонимающе, а чем больше проходило времени, тем больше они перенимали настроение практикующих оммёдзи, и уже к обеду по Бюро то и дело раздавался детский плач, от которого Аямэ каждый раз вздрагивала и желала скрыться. Она понятия не имела, как успокаивать детей, а навязать ей присмотр за учениками пытались почти все в Бюро. Словно надеялись, что в ней вдруг взыграет сокрытое под толщей крови и убийств желание материнства.
Единственным ребенком, кого она принимала, как и прежде, оказался Ясуси. Йосинори уехал в час Дракона[85] – Генко прибыла за ним, чтобы разобраться с еще одним проклятым богом, и Ясуси с самого утра ходил за Аямэ по пятам. В отличие от других детей, он не плакал. И даже когда рыдания раздались совсем рядом, а взрослые принялись обсуждать возможные ужасы, не замечая стоящего рядом Ясуси, он не отреагировал.
Он предпочел наблюдать за происходящим в Бюро и просто семенить за Аямэ, даже когда она направилась к Нобуо-сенсею: он созвал всех оммёдзи на собрание в главном здании.
– Не думаю, что детям следует слушать, что мы обсуждаем, – бросив выразительный взгляд на Ясуси, проговорил Нобуо-сенсей. Стоящие рядом с Аямэ оммёдзи закивали, соглашаясь.
– Не думаю, что он услышит что-то, чего не слышал ранее. Здесь никто не умеет помалкивать.
Оммёдзи замялись, но промолчали, и даже Нобуо-сенсей не мог возразить. Ясуси только неуверенно переминался с ноги на ногу, ожидая разрешения сесть на татами или же покинуть взрослых. Аямэ хоть и понимала, что ему лучше уйти, но весьма малодушно хотела, чтобы он остался рядом. Отчего-то его присутствие странным образом успокаивало – не иначе как влияние Йосинори.