– Ты проспал пять дней. Конечно, ты должен быть в порядке.
Цубаса усмехнулся, из-за чего глаза на мгновение засияли чуть ярче.
– Что-то подсказывает мне, даже окажись я при смерти, ты не изменишь себе и останешься такой же острой на язык.
Она ничего не успела ответить. Все, что Аямэ хотела сказать, застыло в горле и рухнуло вниз, отозвавшись тяжелым и частым биением сердца, – Цубаса легко посадил ее к себе на колени и прижал к груди, уткнувшись лбом в ее плечо. Если раньше Аямэ опасалась, что кто-то неправильно может понять их прикосновения, то теперь могла с уверенностью сказать, что ни у кого не останется никаких сомнений касательно их отношений.
И ей было совершенно все равно.
– Я не похожа на твою супругу.
Следовало сразу все прояснить. Отношения, рожденные в спасении, закрепленные опасностью и развивающиеся под угрозой смерти, явно в какой-то момент переросли дружеские. И Аямэ намеревалась дать им имя сейчас.
– Ты и не должна походить на нее. Я выбрал тебя именно потому, что ты – это ты. Только поэтому.
– Ты не избавишься от меня.
– И рад этому.
Аямэ чуть крепче прижалась к Цубасе, опасаясь смотреть на него. Слишком просто. В ее жизни никогда и ничего не происходило настолько легко: разговоры заканчивались ссорами или драками, желания приходилось подавлять, люди и вовсе старались избегать ее из-за странных глаз да способностей противостоять ёкаям. Хотя Аямэ признавала: она и сама никогда не стремилась идти на уступки и давно смирилась с тем, что отличается от большинства людей из своего окружения.
– Прекрати думать так много. Мы со всем разберемся.
Последние слова заставили Аямэ тяжело вздохнуть. Миг смешанной с недоверием радости заставил ее забыть о собственном клане. Они избегали ее больше десяти лет, но стоило ее жизни начать меняться, как они вспомнили о своей наследнице и решили портить ей жизнь.
– Просто запомни, что отныне ты мой ворон. Только мой.
Цубаса хрипло рассмеялся, почти сразу закашлявшись, но кивнул. Аямэ удовлетворенно выдохнула, хотя внутри все сжималось от напряжения. Она понятия не имела, что их ждет в будущем, но уже знала, что легко не будет. И ей следует подготовиться к любым неприятностям, которые могут их поджидать.
Пальцы рассеянно выводили узоры на коже Цубасы, пока его шумный вздох не заставил Аямэ замереть и осознать, что именно она делала. Хаори, наброшенное на голое тело, – только его она смогла надеть на Цубасу, проигнорировав нагадзюбан и кимоно, – распахнулось, и ее рука, как оказалось, все время лежала на обнаженном мужском плече. Мысли о семье настолько поглотили ее, что Аямэ допустила непростительную вольность. Какой бы наглой и уверенной Аямэ ни казалась, прежде она никогда не позволяла себе настолько неприличного поведения.
– Я… – Неловко взявшись за отворот хаори, она попыталась поправить одеяние, но сделать это правильно не выходило. Ткань то и дело сползала обратно, и Аямэ нервничала из-за этого все сильнее и сильнее.
Поцелуй в шею заставил ее замереть и взглянуть на Цубасу. Глаза его потемнели – черный казался бездонным омутом, а золотой теперь больше походил на янтарь.
Слова, которые Аямэ намеревалась сказать, затерялись где-то в горле, из головы исчезли все мысли, а мир сузился до размеров комнаты. Сухие губы теперь прижались к виску, коснулись щеки, опустились по скуле и сперва задержались под подбородком, а после замерли на изгибе шеи и ключицы.
– Только скажи – и я прекращу.
Аямэ прерывисто выдохнула. Вот она, та возможность, за которую зацепилась бы любая добропорядочная девушка, но все внутри воспротивилось этой мысли. Ее слова, что он ее ворон, так отчего же не привязать его сильнее? Не стать ближе, чем они уже были? Не рискнуть, как она делала годами, каждый раз в итоге достигая большего?
Вместо ответа Аямэ несколько неуверенно скользнула руками под ткань хаори и нерешительно положила ладони на плечи Цубасы. Объятия в тот же миг стали крепче, его губы двинулись вверх по шее, оставив после себя влажную дорожку, и замерли напротив ее губ.
Дыхания смешались: горячее – Цубасы, и поверхностное, рваное – Аямэ.
– Да?
Последняя возможность отступить.
Да простят ее предки Сайто и боги, но никогда прежде она не желала что-то – кого-то – так сильно, как его.
– Да…
В этот раз прикосновение ощущалось совершенно иначе. Без привкуса крови во рту и нависающей опасности поцелуй казался чем-то необычным, неясным. Поначалу Аямэ не могла сказать, нравится ли ей, – давление чужих губ на собственные было настолько непривычным, что хотелось отстраниться. Вот только осознание того, кто ее целует, не позволяло отступить. Цубаса целовал ее легко, нежно, почти невесомо, словно боялся испугать, и это позволило Аямэ окончательно отдаться ощущениям.
Ладони скользнули по плечам, распахивая хаори и обнажая его грудь. Движения становились быстрее, лихорадочнее, дыхание чаще, а поцелуи – настойчивее. Аямэ едва хватало воздуха, но и оторваться от Цубасы она не могла, да и не хотела. Сосредоточилась на нем и ощущениях, которые он ей давал.
Крепкие ладони прошлись по ее спине, легли на талию и в одно движение изменили позу. Теперь Аямэ не просто сидела на коленях Цубасы – бедра обхватили его талию, сблизив их еще больше.
Слишком близко, непозволительно настолько, что даже прилюдная казнь не очистит ее от позора.
Аямэ было все равно.
Она горела, а каждое прикосновение Цубасы остужало разгоряченное тело. Он ее. Только ее. Ее мужчина, ее ёкай, ее избранник. Не навязанный семьей супруг, не тот, кого она бы никогда не приняла. Нет, Аямэ сделала выбор сама и намеревалась отдать ему всю себя в ответ на то, что Цубаса выбрал ее.
Неуместная мысль, что когда-то Аямэ предпочла бы умереть, чем иметь что-то общее с ёкаем, заставила широко улыбнуться, и она поспешила поцеловать Цубасу, неумело повторяя его действия. Руки не останавливались ни на мгновение: Аямэ стащила с Цубасы хаори, следом избавилась и от собственного, а после сняла и кимоно. Тонкий нагадзюбан, оставшийся единственной преградой между их телами, казался сейчас жестким и колючим, так что хотелось сбросить его как можно скорее и убедиться, что они идеально подходят друг другу, как не раз ощущалось во всех их действиях и движениях.
Губы Цубасы спустились ниже, прошлись по ключице, скользнули между грудей и замерли там, опаляя тонкую кожу горячим дыханием. Аямэ содрогнулась всем телом, замерла от волнения и шумно выдохнула, несколько нерешительно зарываясь пальцами в волосы Цубасы.
– Почему ты? – сдавленно прошептал он. – Почему из-за тебя я лишаюсь терпения и становлюсь безумным?
Цубаса поднял голову, встречаясь взглядом с Аямэ. Исчезло все вокруг: звуки, предметы, ощущения чего-то помимо прикосновений. Остались только они.
– Пусть Аматэрасу-омиками станет свидетелем. Я выбираю тебя, Аямэ Сайто, сейчас, сегодня и всегда.
Она словно ждала именно этих слов. Влажный и неловкий поцелуй, который начала Аямэ, быстро превратился в настойчивый, касания стали увереннее, а каждое движение – решительнее. Одежда, мешающая и торопливо сброшенная, смятой кучей лежала на полу, пока Аямэ и Цубаса изучали друг друга. Ее пальцы чертили дорожки по его покрытой шрамами коже, а он запоминал каждый ее изгиб своими ладонями.
Движения ускорялись, прерывистое дыхание сменилось хриплыми стонами, тела покрывались отметинами, кричавшими, что отныне эти двое неразрывно связаны. И когда единение достигло своей вершины, их мир, заключенный в стенах небольшого дома, озарился золотом.
И Аямэ не могла не думать, что в это мгновение она была по-настоящему счастлива.
Глава 15. Круг сужается
Никто в Бюро, за исключением слуг, не реагировал на совершенно недостойное поведение Аямэ. Оммёдзи предпочитали игнорировать, как служанки бросают осуждающие взгляды на их сестру, как то и дело перешептываются, прикрывая рты рукавами, как хмурятся, порой завидуя той легкости в поведении, которую могла себе позволить Аямэ, но никогда – они.
С детства привыкшие, что место женщины – рядом с мужчиной, никто из работавших в Бюро и не владеющий искусством оммёдо не мог принять столь неправильное поведение.
Сперва о женщине заботится отец, после она уходит к супругу и должна благодарить его семью, что ее приняли. Родить обязана сына, а после исполнения долга ее жизнь посвящается детям. И лишь в старости женщина предоставлялась себе и собственным интересам. Пусть оммёдзи и отличались от обычных людей, но многие ожидали, что столь простые правила, установленные предыдущими поколениями, свойственны и девушкам в Бюро. Тем более что эту мысль, взращенную в умах мужчин с младенчества и переданную дальше сыновьям, пришедший к власти сёгун лишь укрепил и поддерживал.
Потому поведение Аямэ – вызывающее, наглое – стало главной темой обсуждений. Ни одна другая женщина в Бюро не подвергалась столь сильному порицанию, как она, но никто из слуг не смел ни сказать что-то Аямэ, ни пожаловаться на нее Нобуо-сенсею. Оммёдзи, пусть и подчинялись императору и сёгуну на словах, на деле же в первую очередь исполняли волю богов и защищали людей от ёкаев, и судить их по общепринятым меркам запрещалось.
И то, как обычно скрытый от любопытных глаз ёкай стоит рядом с Аямэ, как легко он касается ее, как они называют друг друга по имени, – ничто из этого не могло не стать поводом для обсуждений. Неслыханная, вопиющая дерзость и вульгарность, за которую в приличном обществе Аямэ бы давно изгнали из семьи, лишили имени и отправили выживать в кварталы юкаку.
Аямэ подобные слухи среди слуг не волновали. Почти все пришли работать в Бюро от отчаяния: без семьи и средств для существования половина присматривающих за Бюро людей скитались бы на улицах, влача жалкое существование и выпрашивая монеты у тех, кому в этой жизни повезло больше. Никто не рисковал лишиться крыши над головой и той небольшой оплаты, которую им давали оммёдзи.