Месть Хитоси начала осуществляться.
Аямэ втянула в себя воздух так резко, что закашлялась. Глаза слезились, в голове мелькали обрывки чужих воспоминаний, заботливо соединенные и погруженные в унгайкё. Тело болело как после сражения с проклятым богом, но это не шло ни в какое сравнение с осознанием, в какой семье она родилась.
С раннего детства Аямэ знала, что истинное обличье Сайто скрывается под маской клана, в котором честь, достоинство и благородство значат больше, чем что-либо другое. Но никогда не могла представить себе, насколько же гнилым окажется нутро.
С трудом сев, Аямэ осмотрелась. Она все еще находилась во дворе, в окружении растерзанных старейшин, рядом с отсеченной головой Тосиюки и телом собственного отца. Солнце почти скрылось за горизонтом, кровь впиталась в землю, и вокруг стояла оглушительная, вызывающая дрожь тишина.
И ни Хитоси, ни единого ёкая, если не считать унгайкё. Но теперь, когда Аямэ взглянула в него, то не увидела ничего, кроме своего отражения – осунувшегося и испуганного.
Она поднялась на дрожащих ногах, только сейчас осознавая, что из-за крови одежды прилипли к коже и мешали двигаться, а волосы тяжелым камнем тянули голову вниз. Пальцы казались чужими, когда Аямэ неуклюже попыталась поправить одеревеневшее от крови хаори, к полам которого намертво прилипли рукава. Сил не было, и, не сумев разъединить ткань, Аямэ раздраженно стянула с себя хаори.
Голос не слушался – она попыталась позвать хоть кого-то, но горло сдавило, и наружу не вырвалось ни звука. Нетвердым шагом она двинулась в сторону дома, отчаянно надеясь, что ёкаи больше никого не тронули.
Сёдзи легко скользнули в сторону, открывая темный коридор. Привалившись к стене, Аямэ перевела дыхание и двинулась дальше, в комнату матери, надеясь, что найдет ее живой. Не потому, что волновалась, а чтобы убедиться: если выжила она, то наверняка живы все, кто находился в главном доме.
Даже обессиленной, Аямэ оставалась оммёдзи, которая реагирует на опасность. Она резко отпрянула, стоило отворить сёдзи, ведущие в покои матери, и кайкэн просвистел лишь в паре сун от шеи. В проеме стояла Кику.
Никогда прежде Аямэ не видела ее настолько испуганной. Бледное, лишенное всех красок лицо с полными ужаса глазами. В одной руке она стискивала короткий клинок, неумело направляя его на Аямэ, второй сминала талисман с сикигами и, казалось, не узнавала родную дочь. За ее спиной, тихо всхлипывая, сидели несколько молодых служанок, одна из которых обеими руками сжимала танто.
– Ты… – Голос Кику казался громом в звучавшей повсюду тишине, хотя едва ли был громче шепота. – Почему ты жива?
Аямэ коротко, нервно хохотнула. На мгновение ей показалось, что опасность проявила истинный характер матери, ведь служанки остались в комнате, когда Кику пыталась атаковать вошедшего. Но стоило ей открыть рот, как видение рассеялось, вновь показав мать, которая ни дня не заботилась о собственной дочери.
Облизнув пересохшие губы, Аямэ хрипло выдохнула, только теперь ощущая, что может говорить. Голос казался чужим, но ее это совершенно не волновало.
– В доме никто не пострадал?
– Почему ты жива? – Кику повторила вопрос громче, еще не срываясь на крик, но выглядела близкой к этому.
– Нужно собрать всех…
– Почему ты жива? – Голос матери взвился, режа слух, и Аямэ хотела закрыть уши, но в руках оставалась слабость, ки не текла по телу нормально, а боль в голове усилилась.
– Не знаю! – с трудом прохрипела она ответ. – Я не знаю, почему Хитоси решил…
– Хитоси… – Аямэ не могла не заметить, как потемнело лицо матери, как сузились глаза, а рука крепче сжала кайкэн. – Только с тобой он общался, только тебя слушал, и только ты для него что-то значила. И ты хотела, чтобы все умерли! Лучше бы ты сдохла в том храме!
Когда-то Аямэ думала, что ее не тронут подобные слова матери. Искренне верила, что любые пожелания смерти от Кику пройдут мимо нее, ничего не задев, но сказанное отозвалось внутри острой болью и непониманием.
Она едва не упустила момент, когда Кику, замахнувшись кайкэном, решила атаковать. Увернуться получилось, но острие все равно задело предплечье, оставив на коже длинную неглубокую полосу. Зашипев от боли, Аямэ попятилась, моля богов, чтобы ноги не подкосились в самый неподходящий момент, пока мать с обезумевшим лицом медленно наступала на нее.
– Я знала, что ты принесешь в этот дом несчастье. Как могла подарить везение дочь, что родилась в грозу, от которой погибли несколько человек? Как ты могла вообще выжить холодной ночью в храме? Почему ты выжила, а Рэн погибла? Ты!..
– Довольно!
Холодный, грубый голос Цубасы заставил Кику замолчать и испуганно отступить, возвращаясь в комнату, где прислуга начала рыдать еще отчаяние, видя перед собой ёкая. Побелев от ужаса, мать дрожащей рукой направляла кайкэн на Цубасу, словно нож мог защитить ее от опасности, и недоверчиво качала головой. Губы ее шевелились, повторяя короткое «нет», но из горла не вырвалось ни звука, пока она не перевела умоляющий взгляд на Аямэ.
Аямэ же вдруг отчаянно захотелось рассмеяться. В этом вся Кику – обвинила ее в произошедшем, едва не убила собственными руками, но когда увидела реальную опасность, то попыталась скрыться за спиной дочери. Наверное, она впервые видела ёкая настолько близко, а потому не знала, что делать. Кику могла призвать своих сикигами, могла воспользоваться прикрепленным к поясу омамори, но вместо этого пятилась и смотрела на Аямэ требовательно и в то же время с просьбой.
Цубаса, точно зная, что Кику ничего не сможет ему сделать, легко отвернулся от нее, сосредоточивая внимание на Аямэ. Он не медлил: поднял ее на руки и принялся делиться собственной ки, согревая замерзшее тело. Аямэ даже не догадывалась, насколько холодно ей было, пока не ощутила энергию Цубасы, что начала распространяться внутри, помогая собственной ки пробудиться.
– Так слухи не лгали… ты действительно связалась с ёкаем… с демоном! – Бормотание матери и всхлипы служанок смешались, превратившись в шум, который становился громче, пока не превратился в звон, давящий на Аямэ. Головная боль стала невыносимой, и последним, что она запомнила, проваливаясь в беспамятство, стали проклятия со стороны матери и холодный ответ Цубасы.
Глава 18. Омытый кровью и слезами город
Ни разу за последние пятнадцать лет Хитоси не испытывал такого покоя, как в миг, когда отсек отцовской катаной голову Тосиюки. Он не тревожился, его не мучила вина, он не подумал, что поступает неправильно. Наоборот, Хитоси впервые ощутил себя счастливым – он все сделал правильно и наконец мог вдохнуть полной грудью, не обремененный волнениями и необходимостью следовать глупым правилам клана, который давно прогнил изнутри.
Он не думал о связи с ёкаями. Договор, скрепленный кровью, между ним и сютэн-додзи не стоил почти ничего. Использовать его кровь, чтобы освободить проклятых богов? Не вмешиваться, когда ёкаи убивают оммёдзи? Позволить им творить все, что они пожелают и не препятствовать этому? Это оказалось куда проще, чем Хитоси изначально думал. В ответ он желал, чтобы в нужный момент ёкаи напали на его клан и убили стариков, возомнивших, будто их мнение единственно верное.
Самым сложным пунктом договора оказалась Аямэ. Ёкаи жаждали убить ее, в то время как Хитоси требовал не трогать сестру. Во всем клане только у Аямэ оставался здравый смысл и странное, непонятное для Хитоси стремление избавиться от законов старой власти и установить правление, при котором отношения будут строиться на взаимоуважении и понимании желаний других людей. Жаль, что эта идея родилась так поздно и не под влиянием Сайто. Хитоси мог с уверенностью сказать, что на формирование подобных мыслей повлияло Бюро и люди, окружавшие Аямэ последние десять лет.
Хитоси потер висок, избавляясь от ненужных мыслей. Какой от них толк, если ни одно из размышлений ни к чему не приведет. Подняв взгляд с земли, Хитоси прищурился – яркое рассветное солнце поднималось из-за горы за спиной, давая возможность рассмотреть расстилавшийся перед ним город. Находящийся чуть в низине и упирающийся в бесконечное море, Накаяма походил на десятки других городков страны. Серо-коричневые небольшие домики жались друг к другу в попытке противостоять ветру и бурям, прячась среди зелени лесов и расстилаясь у подножия горы. Храм Хитоси заметил сразу. Ярко-красные тории[123] горели в свете солнца, привлекая внимание любого, кто смотрел на город сверху.
Накаяму Хитоси выбрал случайно. Ёкаи исполнили свою часть договора, избавившись от старейшин, и теперь ему следовало вернуть долг – освободить проклятого бога, чтобы тот уничтожил город. Лишенные в Ёми жизненной энергии, которую получали от убийства людей, а после побега долгое время скрывающиеся от оммёдзи, ёкаи жаждали насытиться всем, чего были лишены долгое время: кровью, убийствами и энергией жизни.
Сожалений и раскаяния Хитоси не испытывал, хотя думал, что в какой-то момент эти чувства должны посетить его. Вместо этого он равнодушно смотрел на город, который вот-вот исчезнет по его вине, и думал, что это утомительно. Боги, ёкаи, жизнь, смерть, уничтожение чудовищ и спасение жизней людей… Почему это должно волновать его, когда на его боль никогда и никто не откликался?
Сютэн-додзи подошел к Хитоси неторопливо, перекатываясь из стороны в сторону на бочкообразных ногах. Он еще не стал они, но и не выглядел как человек. Нечто среднее, и именно поэтому сютэн-додзи стал тем, кто заключил договор с Хитоси.
– Хоть меня и родила человеческая женщина, я никогда не смогу в полной мере понять людей. – Сютэн-додзи покачал головой, тяжело вздыхая и похлопывая себя по округлому животу. – Почему сразу не убил своих старейшин, Хитоси-кун? Ведь мог.
– Потому что все нужно делать в определенное время.
Сютэн-додзи задумчиво склонил голову, терпеливо ожидая продолжения, но Хитоси не торопился. Мысли его текли медленно, то и дело возвращаясь к Аямэ. Очнулась ли она после видения унгайкё? Поняла ли его мотивы? Что предпримет теперь, когда знает, что на самом деле представляет собой их клан? Хитоси криво улыбнулся – его не трогала судьба тысяч людей, что вскоре умрут, но волновала сестра.