Ки хлынула наружу единым потоком, когда Аямэ резко обернулась, встречая своим танто вытянувшуюся руку бога. Лезвие на удивление легко отсекло пальцы, касание которых ранило Карасу-тэнгу. Божественная благодать в ее теле пела. Аямэ не видела себя со стороны, но знала – сейчас ее глаза пылали голубым пламенем, как происходило со всеми членами клана, когда они встречали особо опасных противников и отдавались битве без остатка.
Тигр, волк, медведь и песчаная змея рванули на чудовище, следуя мысленному приказу своей госпожи. Аямэ видела, что каждая атака оставляла на сикигами след – черное пятно, как ожог, впивалось в тело духа, раня его, но не поглощая, как это произошло с крылом Карасу-тэнгу. Вместо этого рана замирала, и чем больше энергии оммёдзи распространялось по земле, тем быстрее рана затягивалась.
Бог, точно понимающий, кто освободил его из минка, но при этом не дает выбраться за пределы поляны, направил на Аямэ туман, от которого она увернулась, скользнув в сторону. Затылок обдало жаром и холодом одновременно, так что кожа тут же болезненно стянулась и лопнула, – Аямэ ощутила, как за ворот хаори стекает струйка крови. Учуяв ее, чудовище завопило сильнее, подавшись вперед с еще большим рвением.
Песчаная змея бросилась ему в ноги, стягивая их в тугое кольцо своего тела, а медведь принялся рвать туловище бога на куски. Темные части не кожи и плоти, а какой-то склизкой дряни разлетались во все стороны и, к удивлению Аямэ, таяли в воздухе, стоило только им соприкоснуться с ее ки. Божественная благодать, соединенная с внутренней энергией человеческого тела, сжигала скверну и бога, наполненного ей.
Поборов отвращение и сглотнув вязкую слюну, Аямэ покрепче взялась за клинок и бросилась в атаку. Стелющийся вокруг бога туман неожиданно словно обрел собственное сознание и принялся распространяться во все стороны. Сталкиваясь с энергией Аямэ, туман шипел, как попавшая на раскаленный металл вода, и рассеивал вокруг себя искры – светло-голубые, будто огоньки цурубэ-би[50]. Воздух наполнился болотной вонью, так что хотелось зажать нос, но Аямэ заставила себя двигаться дальше.
Уклоняться от все более агрессивных нападений тумана становилось сложнее. Благодать уничтожала его, но не настолько быстро, чтобы это было безопасно для Аямэ. Туман напирал настойчиво, становясь гуще. Аямэ же размахивала танто, но это казалось бесполезным – черная дымка огибала лезвие и дальше мчалась на нее. Бога же крепко держала змея и разрывали на части медведь и присоединившийся к нему тигр.
Волк рванул в самую гущу тумана, с упорной настойчивостью защищая Аямэ, а она едва сдерживалась, чтобы не отозвать сикигами, только бы тот не пострадал. Глупое, бесполезное, но главное – безрассудное желание, которое могло стоить ей жизни, и тогда бы пострадали все ее духи-защитники. Туман, ощутив присутствие сикигами в самом центре своего естества, набросился на волка, и это помогло Аямэ пробиться к и без того растерзанному богу.
Он едва дышал. То, что прежде представляло собой конечности, теперь гниющими кусками плоти лежало на земле и таяло под воздействием ки оммёдзи, оставляя после себя густую вязкую жидкость. Но ярость в его глазах была настолько живой, что почти физически ощущалась на коже. Аямэ сдержалась, хотя повести плечами, чтобы сбросить с себя тяжесть этого взгляда, хотелось почти отчаянно.
– С… сдох… ни… те… – Клыкастая пасть и вываленный язык не способствовали внятной речи, но бог все равно выдавливал из себя слова. – Сдохните… все…
– После тебя, – равнодушно ответила Аямэ, занося танто, и резко отрубила поверженному богу голову. Та отделилась легко, словно сорванный с дерева плод, будто и не была прикреплена к массивному телу.
Туман развеялся мгновенно, и к Аямэ тут же подошел, прихрамывая, волк и по-собачьи ткнулся ей в руку. Ее первый сикигами, а потому невольно выбранный любимец не то успокаивал свою хозяйку, слишком крепко сжимающую танто, не то ластился в поисках утешения – даже для столь сильного духа влияние проклятого тумана оказалось слишком могущественным.
Аямэ перевела дыхание и спрятала клинок в ножны. Убить бога оказалось проще, чем она думала. Возможно, виной тому проклятая энергия, которая настолько исказила его, что Аямэ смогла отсечь голову обычным танто, а не божественным мечом Кусанаги-но-Цуруги[51] – даром богини Аматэрасу, чье лезвие действительно способно сокрушать богов. Возможно, в ней все еще гудела энергия Сусаноо-но-Микото – дикая и необузданная, способная как помогать, так и разрушать.
В любом случае суть осталась прежней – она убила бога. И теперь не могла понять, что чувствует. Что она вообще должна чувствовать, когда лишила жизни того, кому должна служить и поклоняться? Всю свою жизнь Аямэ провела с мыслью, что только боги распоряжаются судьбой человека. Они правят этим миром, заставляя его существовать.
И кем стала Аямэ, когда она вдруг решила убить бога?
– Прекрати. – Голос Карасу-тэнгу звучал хрипло, но твердо.
– Ты даже не знаешь, что у меня на уме, – резко ответила она, продолжая стоять к нему спиной.
– Не сложно догадаться, Аямэ-сан, – спокойно отреагировал на выпад Карасу-тэнгу, и именно это разозлило ее, заставив быстро обернуться. Он ничего о ней не знал!
Но хлесткие, как плеть, слова застряли в горле и не вырвались наружу, когда она увидела его. Раненое крыло практически отсутствовало – перья тусклым пеплом лежали на земле. Теперь за его спиной виднелось одно полноценное крыло и не что иное, как простой остов, бесполезный и голый. Карасу-тэнгу же стоял с равнодушным, отстраненным видом, словно не утратил только что части тела.
– Не стоит так на меня смотреть. Я не первый раз лишился крыльев, – спрятав руки в рукава, ответил Карасу-тэнгу. Его левый глаз на мгновение стал ярче, блеснув золотом, но Аямэ не могла понять, в чем причина.
– И как же ты… вернешься? – Последнее слово она произнесла несколько нерешительно и с досадой поморщилась. Прозвучало ужасно.
– У ёкаев есть свои способы. – Он позволил себе улыбку, и Аямэ в ответ фыркнула. Разумеется! Как бы иначе смертельно раненные демоны успешно сбегали, чтобы потом вернуться более сильными, наученными собственными ошибками?
Повисла тишина, неудобная и почти осязаемая, Аямэ прокашлялась и не совсем уверенно спросила:
– Значит, есть еще такие боги, как этот?
– Ты имеешь в виду проклятых или запертых, чтобы они осознали ошибочность своих суждений?
– Не знаю… И тех и других?
Карасу-тэнгу явно хотел ответить. Он даже открыл рот, но ни звука так и не произнес, вместо этого на его лице отразилась легкая паника. Аямэ невольно напряглась. Если он так отреагировал, то что ей делать?
– Каждый из заключенных может быть проклятым… – словно самому себе пробормотал Карасу-тэнгу.
– Что?
Это казалось одновременно очевидным и нет. То, что бог этого леса стал чудовищем, не означало, что и остальные боги, заключенные в тюрьмы своих домов, обратились монстрами. Но невозможно отрицать и обратное. Аямэ помнила, как энергия Ёми[52] бурлила в телах демонов и богов, делая их сильнее. И перед тем как запереть предателей, вряд ли кто-то проводил обряд очищения от скверны, так что…
– Сколько богов оказались предателями? – с дрожью в голосе спросила Аямэ, требовательно глядя в напряженное лицо Карасу-тэнгу.
Он молчал. Все так же стоял на одном месте – перья на целом крыле дрожали явно не от ветра – и продолжал тихо размышлять, не делясь своими соображениями на этот счет. К несчастью для него, Аямэ никогда не отличалась терпением, и этот раз не стал исключением.
– Цубаса!
Он дернулся всем телом, по-птичьи резко поднимая голову и отрывая взгляд от земли.
– Сколько богов оказались предателями, Цубаса-сан? – Она бы не стала использовать его настоящее имя, ответь он на ее вопрос сразу. Аямэ до сих пор сомневалась, может ли вообще называть его настоящее имя, ведь даже Генко обращалась к нему не иначе как Карасу-тэнгу. Но сейчас ее больше волновал ответ.
Поджатые губы и нахмуренные брови не предвещали ничего хорошего. Он долгое время не говорил ничего, а после оглушил ее тихой, пугающей фразой:
– Предателей больше сотни. Заточены по всей стране. И если они вырвутся на волю…
– Почему боги ничего с ними не сделали? – резко прервала его Аямэ.
– Потому что оммёдзи слишком пострадали. – Цубаса тяжело вздохнул, будто сожалел, что ему приходится пояснять столь очевидные вещи. – Боги не терпят измены, и если бы они могли, то избавились бы от предателей сразу, однако… Не считая тебя и твоего брата, еще с десяток оммёдзи способны убить бога. Только те, кто лично получил благословение. Вы сражались с ёкаями, и многие погибли, в стране окончилась война, и люди приходили в себя, а потому молились не так часто – все это мешало покарать предателей так, как привыкли боги. Потому их и заперли.
– А освободить их может любой… – растревоженной змеей прошипела Аямэ, но Цубаса покачал головой:
– Нужно обладать достаточно большими запасами ки, чтобы снять печать. Так что сделать это не так и просто. Впрочем… печати тоже не будут держаться вечно.
Какое-то время Аямэ смотрела на Цубасу напряженным хмурым взглядом, а потом произнесла едва слышно, не скрывая обвинения в голосе:
– Я, не задавая вопросов, послушала тебя и освободила бога. Мы сражались с ним и оба пострадали. Был ли в этом хоть какой-то смысл?
Он ответил не сразу. Весь вид Цубасы говорил о том, что сказанное не понравится Аямэ, но она все равно упрямо и выжидающе смотрела на него.
– Боги знали, что однажды кто-то достаточно сильный окажется рядом с заключенным предателем и случайно или умышленно освободит его. Или же печать сломается. И когда это произойдет, оммёдзи будут обязаны разобраться со всеми богами, которых заперли. Если ками осознали свои ошибки – хорошо, если же нет – их следует уничтожить.