ошо знакомый зеленоватый блеск, в котором он был готов утонуть хоть сейчас.
Адам поудобнее устроился в кресле с высокой спинкой, прикрыл глаза, стараясь совладать с мучившей его болью, и снова открыл глаза. Перед ним стоял Майлс, протягивая чашку с вином пополам с виски. Адам сумел изобразить искаженное подобие улыбки.
— Да мне вовсе не так плохо, как кажется. Просто тело затекло в седле.
— Как серьезны твои раны?
Адам выпил несколько глотков и почувствовал, как шотландское виски обожгло желудок, будто он проглотил горячие угли.
— Не смертельны, но побаливают. На всю жизнь останется рубец от бедра до ребер. Я столько всего натворил в Виндзоре, что досталось не только моему телу.
— Суд-поединок — это всегда огромный риск, — заметил Майлс.
— Да, разумеется, однако ты еще не знаешь и половины новостей. — Адам бросил взгляд в сторону Хельвен. Она стояла спиной к мужчинам и тихим шепотом разговаривала со своей служанкой Элсвит, распоряжаясь тем, как распаковывать дорожные сундуки.
Майлс тоже посмотрел на Хельвен.
— Поссорился с ней? — задумчиво поинтересовался старик, вспоминая подавленное настроение внучки во дворе замка.
— Похуже ссоры. — В самых общих чертах Адам изложил Майлсу суть недавних событий.
Старик поджал губы.
— Тогда понятно, почему ты так спешил уехать и не закатывать долгий пир для придворных стервятников.
— Я был сущим идиотом. — Адам опустил взгляд в чашку, которую сжимал в ладонях. — И если бы так не спешил очертя голову добиться своей цели, то не имел бы стольких неприятностей, верно?
— Возможно, — согласился Майлс, — но теперь по крайней мере ты отомстил за убийство Ральфа и заполучил ту, кого так желало твое сердце.
— Да.
Интонация Адама вынудила Майлса недоуменно приподнять брови. Помедлив, старик полез рукой в глубины своей туники.
— Я всегда предостерегал Хельвен, что глупо ходить по лесу в поисках деревьев, а теперь вижу, и ты вздумал бродить с другой стороны того же леса. И как же вы думаете встретиться? — сердито бросил Майлс, протягивая на обветренной и морщинистой от старости ладони искусно обработанный золотой предмет.
— Что это? — На миг зажмурившись от боли, Адам протянул руку и взял округлую застежку для накидки изящной саксонской работы. Застежка была выполнена в форме изогнувшегося волка, догоняющего собственный хвост, с глазами из маленьких красных сердоликов.
— Это принадлежало бабушке Хельвен, моей первой жене Кристен. Она была саксонкой, и брошь находилась в их роду с незапамятных времен. Я сам привез с севера эту штучку своей жене, прямо со смертного одра ее дедушки, после кровавой войны. Она дорожила этим предметом больше, чем любым из своих украшений, но не за красоту или изящество. Просто эта безделица для нас всегда символизировала новое начало. Я хотел подарить застежку Хельвен в день ее свадьбы, но сейчас подумал, что будет лучше, пожалуй, если она примет этот предмет в подарок от тебя, когда настанет подходящий день.
Адам поднял голову и встретил острый взгляд старика.
— Есть ли что-либо на свете, способное ускользнуть от твоего внимания? — невесело пошутил он.
— Поживи с мое, — столь же печально заметил Майлс. — Многолетний опыт никуда не денешь, а кроме того, я же знаю, что вы оба упрямее двух мулов. Я могу и не дождаться того дня.
Позади послышался шум, нарушивший наступившее молчание. Двое крепких на вид слуг наливали в ванну горячую воду из ведер. Когда снова наступила тишина, Майлс переменил тему.
— Здесь было так все спокойно и тихо, как в гнезде, покинутом ласточками. Ни слуха, ни звука от Давидда ап Тевдра, потерявшего своего юного брата.
— Знает ли он вообще, что парень у нас в руках? Ты уверен, что новость добралась до них?
— Два прошлых ярмарочных дня показали — валлийских физиономий там предостаточно. Все он знает, не сомневайся.
Адам нахмурил брови.
— Тогда чего ждет? Почему не появился?
Майлс развел руками.
— Может быть, Родри не представляет для них ценности. Возможно, братец хочет преподать мальчишке хороший урок, так сказать, нагнать страху. Все выяснить можно очень просто: объявить, что пленника публично повесят в один из ярмарочных дней.
Адам сверкнул глазами.
— Ты шутишь, конечно!
— Скорее, блефую, — с мягкой улыбкой признал Майлс. — Всего лишь способ проверить братскую любовь.
Адам фыркнул.
— А если этот блеф все воспримут за чистую монету? Что тогда делать? Повесить парня всерьез? Или показать всем, что мое слово ничего не стоит, и оставить его в живых?
— По крайней мере узнаем, стоит ли менять тактику действий. Если Родри ап Тевдр не годится на роль приманки, из него можно сделать превосходную пешку.
Адам пристально посмотрел на старика. Отношение пленника к своему старшему брату было неоднозначным, это выявилось еще во время его допроса, когда молодой валлиец едва оправился от ран. Если Давидд ап Тевдр решил не вступать в переговоры ради спасения жизни Родри, это никак не улучшит взаимной любви братьев.
— Думаешь, неплохо бы заменить Давида ап Тевдра на того, кто будет чуть более восприимчив к предложениям норманнов? — пробормотал он. — На кого-то, кто будет испытывать благодарность за то, что его подобрали на дороге и вернули к жизни, а не бросили подыхать от холода среди трупов, павших из-за его же безрассудства?
— Ну да. У парня есть голова на плечах, конечно, он нас не любит, но все же не пропитан закоренелой ненавистью. Я не считаю его безнадежным.
— Стало быть, мне всего-то и нужно свергнуть Давидда ап Тевдра и поддержать претензии Родри на освободившееся место. — Адам залпом осушил чашку и тяжко вздохнул. В голове пульсировала тупая боль, отдающаяся в глаза. — Сейчас я совсем не расположен к какой-либо борьбе. Кажется, залег бы спать на целый год.
— Можешь проспать пару дней, — одобрительно согласился Майлс. — Это, кстати, больше, чем обычно получают другие после женитьбы, согласись.
Адам опустил взгляд на блестящую застежку, которую держал в руке.
— Да, — голос прозвучал еще более утомленно. — Но ведь большинство других не сражаются на пути к алтарю, а также не берут в жены женщин, готовых убежать от них при первой же возможности.
Адам лежал на кровати на спине. Его раны были заново перевязаны, и, смежив веки, он смотрел, как Хельвен разбирает его сброшенную одежду. Некоторые предметы она откладывала отдельно, чтобы отдать служанкам для стирки, другие же можно было поместить в платяной сундук. Тело Адама было бессильно расслаблено, однако в голове, подобно запертым в клетку зверям, метались беспокойные мысли. Он у себя дома, и уже одно это должно принести чувство умиротворения и облегчения. На деле вышло совсем наоборот: Адам не мог выйти из нервно-раздраженного состояния и тревожно ожидал чего-то, как конь, почуявший перемену ветра.
Хельвен начала снимать испачканное в дороге платье, нижнюю тунику, затем короткую сорочку. Потом сняла с головы вуаль, подколола вверх косы и помедлила перед ванной, слегка подрагивая, пока служанка выливала в ванну еще одно ведро горячей воды.
Адам внимательно рассматривал налитые округлости груди, тонкую талию, крутым изгибом переходящую в роскошные, но не массивные бедра, впивался взглядом, словно в мишень, в место, где соединялись ноги — треугольник ярко-рыжих волос, таких же, как на голове. Он уже знал, как ее тело приникает к нему в избытке страсти. Мысли перешли из разряда ночных фантазий в воспоминания о реальном, яркие, но сейчас не менее мучительные, чем прежние мечты. Адам почувствовал прилив тепла и оживление в области паха. Тогда он прикрыл глаза так, что мог видеть лишь размытый и искаженный образ на фоне ночной свечи.
Хельвен отпустила служанку и шагнула в ванну в виде большой бочки со скамеечкой во всю ширину. Она присела на скамеечку и перевела задумчивый взгляд на постель и мужчину, лежавшего там.
— Адам, ты спишь?
— Нет.
— Хочешь, я тебе что-нибудь приготовлю для облегчения боли?
— Нет, спасибо.
— Адам, что с тобой?
— Ничего. А что должно со мной быть?
— Я не знаю. Я не могу разговаривать, когда ты меня постоянно отталкиваешь.
Хельвен вдруг заметила, что Адам больше не лежит пластом, а пытается сесть и смотрит на нее широко раскрытыми глазами, пылающими от возмущения янтарным светом.
— А разве это тебя удивляет? — резко бросил он. — Мне нянька ни разу не была нужна с тех пор, как я был шестилетним щенком. И вот сейчас меня тут нянчат, пеленают и ругают, как пищащего младенца. А стоит уклониться, ты или заламываешь руки, или впадаешь в плохое настроение!
В ванне колыхнулась вода, когда Хельвен схватилась за стенки, с яростью глядя на мужа.
— Это не я впадала в плохое настроение! — выпалила она сердито. — Если ты будешь себя вести, как шестилетний ребенок, то не удивляйся, если к тебе будут относиться соответственно! Ты должен быть благодарен за заботу, а не отталкивать меня, как будто я прихожу с тобой браниться!
— Благодарен! — задохнулся от возмущения Адам. — О какой благодарности можно говорить, когда я чувствую себя, как прокаженный, принимающий подачки из рук сердобольной покровительницы! — На щеках проступили яркие лихорадочные пятна.
Хельвен стиснула пальцами деревянные края ванны — хорошо, что горло лежащего в постели мужчины оказалось вне досягаемости.
— Значит, нужно было наплевать на твои ранения? — прошипела она. — Подыгрывать твоей глупости и делать вид, что никаких ран нет? Адам, мне больно и тошно смотреть, до чего ты себя доводишь!
Внезапно весь гнев Адама разом куда-то улетучился. Он рухнул на подушки, чувствуя невыносимую боль в области лба. Пришлось крепко зажмурить глаза.
— Наверно, это так и есть. Просто я не могу остановиться, — утомленно признал он.
Хельвен закончила мыться, вышла из ванны и вытерлась льняными полотенцами. Потом накинула ночную рубашку и, завязывая ее у горла, промолвила столь же усталым голосом: