Потом я замечаю бардак. Содержимое шкафов разбросано на полу: одежда, книги, газеты. Фантики от энергетических батончиков. Вокруг маленького письменного стола в углу, как капельницы, висят провода. Я атрибутирую их — Интернет, монитор, ноутбук, что-то еще, возможно, колонки или принтер. Самих устройств я нигде не вижу. Единственное, что осталось нетронутым в царящем кругом хаосе, был старенький пузатый телевизор на комоде напротив кровати.
— …она повсюду, даже в этой самой комнате… — продолжает Морфеус.
Я делаю несколько шагов к кровати, стараясь не наступить на груду вещей, разметанных по полу, оборачиваю ладонь рукавом и поднимаю пульт, валяющийся у изголовья. Фигуры на экране исчезают в темноте.
Я спускаюсь вниз, неслышно ступая по ковру на кухню, открываю кран с холодной водой, делаю несколько глотков ледяной воды и, глядя на проступающий сквозь туман контур маяка, прикидываю возможные варианты. Потом достаю из кармана телефон и делаю звонок.
Копов двое. По крайней мере, сначала их двое. Тот, что помоложе, говорит на ломаном английском, это он принимает у меня заявление. Полицейский постарше осматривает меня долгим, полным недоверия взглядом, затем они оба поднимаются в комнату Трона. Я слышу, как они разговаривают между собой на бретонском. Минут двадцать спустя место уже напоминает берег Нормандии 6 июня 1944 года.
«Скорая», судмедэксперт, еще двое копов, какие-то непонятные люди. В углу заливается слезами женщина-кошка, хозяйка булочной, и ее сестра, подоспевшая из Бреста. Судмедэксперт и бригада «Скорой помощи» констатируют факт смерти месье Илая Гордона, 1983 года рождения.
Я невольно усмехаюсь тому, что для этого им потребовалось три человека. Коп постарше бросает на меня косой взгляд. Я сижу за столом и кручу в руках свой телефон, в ожидании, когда все это закончится. К тому времени, как Трона кладут в мешок и выносят из дома, уже совсем темно, и каждые пару секунд заросшие щетиной лица сидящих за столом напротив меня копов освещает беспристрастно-белый луч маяка.
Я сверлю глазами дверцу холодильника позади одного из копов. На ней, прижатая за край большим керамическим магнитом в виде маяка, висит фотография. Четыре кадра из фотобудки, полоска, как фото на документы. На них Трон и две девушки, блондинка и брюнетка, и дата — 24 февраля.
Кудри Трона на карточке стоят почти вертикально вверх и поблескивают, так, что я не могу отделаться от мысли, что он явно переборщил с гелем для волос. Отключившись от непонятного разговора, я придумываю, как пошутить над ним по поводу волос и залысин, которые он так ревностно пытается скрыть, в следующий раз, когда мы будем общаться…
— Месье Веналайнен, поясните, пожалуйста, еще раз для моих только что прибывших коллег, что вы делали в доме мадам Руссо, который арендовал у нее месье Гордон? — спрашивает молодой коп, коверкая мою фамилию сразу в двух местах.
Я делаю глубокий вдох. Это уже третий раз. Я отхлебываю воду из стакана, который кто-то заботливо поставил передо мной. Разговор длится уже около часа, и я начинаю жалеть, что вообще позвонил в полицию. Хотя выбора у меня не было. Я слишком наследил по дороге сюда, слишком многие знали о том, что я разыскивал Трона: его бывшие коллеги, квартирантка, хозяйка булочной.
Проходит еще около часа, полицейские снуют и снуют по дому, посыпают лестничные перила и дверные ручки черной графитовой пудрой, метут сверху маленькими метелками, то и дело щелкает затвор камеры и мерцает вспышка. Стакан воды передо мной сменяется бумажной чашкой эспрессо. А я все сижу за столом, наблюдая за лучом маяка и рассматривая фотографию с холодильника.
Наконец ко мне подходит молодой коп.
— Месье Винолайнен, информация о том, во сколько вы прилетели во Францию, подтвердилась. Также ваш работодатель заверяет, что вы были в офисе все предыдущие дни.
Я киваю, ожидая, что он скажет дальше.
— Сейчас вы можете идти, но мы попросим вас приехать в полицейский участок в Бресте завтра в девять часов утра. Нам нужно еще раз взять у вас показания.
Я послушно киваю и встаю.
— Когда это случилось?
— Мы пока не знаем. Я очень сочувствую вашей утрате. — Лицо молодого человека принимает подобающее случаю выражение — участливое, но формальное.
— Что произошло?
— Скорее всего ограбление, — отвечает полицейский, легко пожав плечами и записывая что-то в блокнот.
Мне нужно где-то переночевать. Из мутных вод моего подсознания тут же выныривает русалка. Сначала та, что нарисована на стене, а потом вторая, веснушчатая и неприветливая. Потом она превращается в Иду Линн, смеется и бежит куда-то к воде, которая внезапно вспыхивает длинными алыми лучами и течет куда-то вверх. Я открываю глаза и долго моргаю, давая себе привыкнуть к темноте.
Я в машине, на парковке, напротив дома Илая. Невдалеке все еще переливаются мигалки полицейских машины. Я завожу двигатель, не понимая, как мне удалось отключиться вот так, только лишь сев в машину. Езды до гостиницы десять минут, но я делаю крюк и подбираюсь к морю с другой стороны бухты.
Дождь закончился.
Погасив двигатель и выйдя из автомобиля, я долго стою в темноте, следя взглядом за бродившим вдалеке лучом маяка, так долго, что глаза начинают слезиться от напряжения.
Бретань, 18 февраля
Я знаю о смерти все. Мне уже приходилось бывать здесь, на этих пустынных берегах, куда тебя выбрасывает после того, как она прикоснулась к тебе.
Дом, который должен быть пустым, вспугнутый грабитель, возглас в темноте. Мужчина, засыпающий с сигаретой в зубах под жужжание ночного телеэфира. Поворот заснеженной дороги, слепящие огни встречки, свист тормозов и чувство невесомости. В смерти нет никакого собственного смысла, это всегда цепь трагических случайностей, еще один виток в ДНК хаоса.
Не то место, не то время. Или, наоборот, то самое место и то самое время. Все зависит от того, веришь ли ты в судьбу. Хотя так ли это? В любом случае вера ничего не меняет. Конец всегда одинаков, по крайней мере, для тех, кто уходит. Это мы, оставшиеся позади, размышляем о том, было или не было в наших силах остановить этот механизм, и без конца разбираем ту самую, последнюю минуту до взрыва, до самых косточек. Обсессивно, компульсивно и абсолютно безнадежно.
Я сажусь на краешек неприбранной гостиничной кровати и открываю ноутбук.
Часы в уголке экрана показывают три утра, в комнате промозгло и зябко, мое дыхание повисает в воздухе и оседает влажной пленкой на мутных оконных стеклах. Набросив на плечи тонкое гостиничное одеяло, я тщетно пытаюсь согреться, растирая ладони. Одеяло, похожее больше на толстый верблюжий плед, покалывает сквозь футболку, от него исходит запах, едва уловимый, но узнаваемый, — так пахнет средство для травли постельных клопов.
Мне сразу вспоминается наша кровать, купленная в мебельной комиссионке в Криклвуд, созвездие малиновых укусов, растянувшееся вдоль ее позвоночника. Меня они ни разу не тронули, Ида Линн смеялась, что у меня, наверное, слишком холодная кровь.
Я открываю ноутбук. История нашей переписки с Троном не такая уж и длинная, последние месяцы мы почти всегда общались голосом. Я прокручиваю чат вверх-вниз, тупо уставившись в экран: ссылки, мемы, песни.
Что я буду делать без него?
Трон был моим единственным поставщиком свежих сленговых словечек и шуток, которые потом можно пересказать ребятам в нашем закутке технарей.
В моей голове звучит его голос, смеющийся, хриплый, совсем не вязавшийся с этим голубоватым бескровным лицом с закатившимися глазами, выглянувшим на секунду из черного пакета на молнии, когда полисмены выносили его вниз по лестнице. Я прокручиваю в голове наш последний разговор.
Паранойя, сайт знакомств, голые знаменитости… Довольно типичный набор тем для парня из айти-отдела, если вдуматься. Но было что-то еще… что-то важное… Мне нужно вспомнить, сконцентрироваться. Можно пойти на пробежку, движение помогает думать, но я не могу даже помыслить о том, чтобы скинуть с себя одеяло.
Я откидываюсь на кровати и закрываю глаза, позволив мыслям бесцельно плескаться под моими опущенными веками, набегая и откатываясь назад, как волны.
Холод медленно отступает. В такие моменты ко мне часто приходит она, Ида Линн, но сегодня я зову не ее. Я позволяю себе провалиться чуть глубже в тишину и терпеливо жду. Внезапный резкий звук, как будто удар цимбал или взрыв, и вот оно, мое послание в бутылке, лежит на берегу, поблескивая в молочном сиянии луны. Я открываю глаза и сажусь на кровати.
На часах без четверти четыре утра, темнота за окном стала почти кромешной, но это только мне на руку. Я бесшумно выскальзываю через заднюю дверь, оставив машину на парковке, и шагаю по ночной деревне. В темных окнах то и дело дробится луч маяка, который будто указывает мне путь до самого дома Трона.
Если говорить честно, я ожидал увидеть там патрульную машину или полицейскую ленту, что-то, пусть даже символическое, но значимое, что могло бы помешать мне сделать то, что я задумал. Но дом темен и пуст. Уже знакомым жестом я втягиваю ладони в рукава и обхожу его по тропинке. Задняя дверь поддается с тихим скрипом — должно быть, копы оставили ее незапертой, потому что тут нечего больше красть. Я оставляю обувь на улице и переступаю через порог босиком, стараясь не дотрагиваться до разводов черной пыли на внутренней стороне стекла, там, где полицейские снимали отпечатки пальцев, которые потом будут сравнивать с моими.
Остановившись посреди комнаты, я жду несколько минут, позволяя глазам привыкнуть к мраку, а ступням — к замогильному холоду. Из окна над кухонной раковиной струится мягкий ночной свет. Я подхожу ближе и, подсвечивая фонариком в телефоне, оглядываюсь по сторонам.
Мой взгляд падает на дверь холодильника и то самое фото, которое я разглядывал, пока ждал своего допроса несколькими часами ранее. Не давая себе времени на раздумья, я вытаскиваю тонкую полоску фотобумаги из-под державшего ее магнита и сую в карман, потом возвращаюсь во мрак гостиной и продолжаю двигаться вперед. Вскоре из темноты материализуются перила, уходящие вверх под сорок пять градусов.