Заиграл новый трек. Эта кассета, сборник, один из тех, что она записывала и отдавала мне, когда мама и ее муж-пастор в очередной раз сжигали всю мою фонотеку.
— Harder faster, forever after… — прошептала она одними губами вместе с Брайаном и прибавила звук. Она всегда так умело имитировала эти его движения губ, такие классные и грязные одновременно. Я так хотел ее в ту минуту. Я всегда хочу ее. — Harder, faster.
Раздался щелчок поворотника: «клоск-клоск-клоск», машина двинулась вправо.
Где-то внутри слышится голос, женский. Я приподнимаюсь с пола и на полусогнутых ногах делаю несколько шагов вперед, затем прижимаюсь к оконному стеклу в том месте, где сквозь распахнутые полы штор наружу льется электрическое сияние.
Зеркала обманывают глаз, искажают пространство. Первым я вижу экран, широкий и плоский, на нем в длинном косом луче света двигается фигура женщины. Потом мой взгляд падает на ее лицо, отражение отражения, парившее в мутных стеклах. Пустые распахнутые глаза. Ее лодыжка закинута ему на плечо. Мышцы его торчащего из-под приспущенных штанов зада сокращаются при каждом движении, как часовой механизм. Сначала мне кажется, что она мертвая, но тут она поворачивается к нему и что-то говорит, ее дыхание ровное, лицо равнодушное, как у плохой порноактрисы. Стекло съедает звук, оставив мне только движения ее губ.
Снова дежавю. Я пытаюсь вспомнить, где уже видел это. Точно видел. Комната за стеклом, два человека. Ее лицо, плывущее в отражении, глаза раскрыты, но в них нет ничего, они будто нарисованы поверх век. Капли пота, мерцающие в серебряных бликах экрана. Огни, плывущие в темноте, красно-желтое марево, медленно падающие и растворяющиеся в нем снежинки. В голове раздается какой-то монотонный треск, похожий сразу на тиканье часов или песню цикады, только намного быстрее и громче.
Мне хочется уйти, но идти некуда. Единственный выход с этой террасы через дверь, к ним, или вниз, с балкона. Я возвращаюсь в свое укрытие, прислоняюсь спиной к холодной стене и закрываю глаза.
Наскрутилональду.
— Shoulders toes and knees — I’m thirty six degrees.
Сначала я увидел огни, идущие прямо на нас, и только потом понял, что мы оказались на встречке. Один поворот, другой, как в рулетке, я крутанул руль, но ничего не помогло. Удар, хлопок, запах гари. Горькое битое стекло и снег во рту. Я откашлялся. Стерео все еще играло. Кто-то кричал, потом меня дернули из машины, подхватили и бросили на снег. В этот момент адреналин, наконец, попал в кровь, вернув мне способность мыслить. Я рванул к машине, чьи устремленные в небо колеса все еще вращались с головокружительной быстротой, как колесо фортуны. Она была внутри, с неестественно склоненной набок головой, рот открыт, глаза зажмурены, будто она кричала без звука. Я хотел открыть дверцу, протянул руку к ручке, но ее больше не было, только вмятина, будто кто-то откусил от старого «Вольво» кусок, как раз там, где инженером подразумевалась дверь. Кто-то дернул меня назад. Я упал. Чей-то незнакомый голос кричал мне в ухо, вдалеке послышался вой сирен. И тут я заметил искру.
Я не знаю, сколько прошло, минута или час, но в какой-то момент дверь на балкон отворяется, и она выходит наружу. Ее босые ступни шлепают по мокрым доскам, слышится щелчок зажигалки и глубокий вдох.
Он следует за ней через пару минут, наверное, он ходил в ванну смыть следы своего недавнего присутствия в ее теле. Я слышу его шаги, потом на журнальный столик бутылка, за ней — два стакана.
— Во сколько твой самолет? — спрашивает он после второго щелчка зажигалки. Я чувствую сладко-соленый, как попкорн, вкус дыма в воздухе.
— Вечером.
— А мой — в семь утра.
— Сочувствую.
— Я надеялся немного поспать. С тобой.
— Ха.
— Ты останешься?
— Нет.
— Почему?
— Не хочу.
— Почему?
— Пошел ты, Олли.
Шорох, шаги.
— Знаешь, ты мне очень ее напоминаешь, особенно сейчас, когда устраиваешь драму на пустом месте, — говорит ей Олли, пьяно сглатывая окончания слов. — Чокнутая сучка.
— Гори в аду, — бросает она.
— Гори я? Ого, как мы заговорили! А разве это не ты таскаешься за мной, как маленькая шавка, куда бы я ни поехал? Зачем я тебе? Почему ты здесь? Я думал, у тебя теперь есть новый парень.
— Заткнись.
— Ты ничем не лучше, чем эта дура Рита. Разве что моложе лет на десять. Но и это преимущество не делает тебя чем-то особенным, потому что всегда найдется кто-то моложе, понимаешь. Моложе и с меньшими проблемами в башке.
Раздается звук пощечины, кожа о кожу, что-то падает на пол. Я вскакиваю на ноги. Олли держит ее за локти, прижав ее маленькую фигурку спиной к стеклянному ограждению и напирая на нее всем телом.
— Ты понимаешь, что ты ведешь себя неадекватно? — мягко произносит он. — Ты говоришь какие-то странные вещи. Давай завязывай, не порти вечер.
— Я знаю, что ты с ней сделал, урод. Ты ее уничтожил.
Она пытается извернуться.
— О, пожалуйста, давай обойдемся без драмы.
— Ты мне больно делаешь.
— Будто тебе это не нравится.
Она ударяет коленом его прямо между ног. Он ревет и отбрасывает ее на пол.
— Ты что творишь, дура?
— Ты уничтожил Риту, мою Риту.
— Тебе надо перестать говорить такие вещи…
Он подходит к ней и, склонившись, то ли замахнувшись, то ли протягивая ей руку, я не успеваю разобрать, да и не хочу, только хватаю его за воротник махрового халата и дергаю в сторону. Он спотыкается о столик и валится на пол. Он пьян.
— Какого черта? Серж? — Он глядит на меня с изумлением, стараясь подняться на локтях. Но я не обращаю на него внимания, я протягиваю ей руку и помогаю подняться.
Секунду спустя я чувствую его руки, схватившие меня за капюшон сзади. Обернувшись и размахнувшись, я бью его под дых, наугад, прямо по голому, поросшему влажными рыжими волосками телу, видневшемуся в распахнутых полах халата, но он оказывается быстрее, он выворачивает мне руку и толкает назад. Я ударяюсь спиной о балконные перила, где-то в моем мозгу проносится сигнал, что мне больно, но боль из телесной становится какой-то метафизической, отложенной, ненастоящей. Олли напирает на меня всем телом, яростно дыша водкой мне прямо в лицо. Я прикидываю, в нем килограммов на двадцать больше веса, а я не дрался с седьмого класса, мошпит не в счет.
Я чувствую, как ограда впивается в мой позвоночник, я все больше прогибаюсь назад, почти теряя равновесие.
— Какого черта ты тут делаешь?
Я только хриплю в ответ, пытаясь нащупать что-нибудь, чтобы ударить его.
— Серж, какого здесь вообще происходит? — повторяет он.
— Я знаю, что ты был с Ритой Петровой и что ты убил ее. И не только ее.
— Что ты несешь?
Наконец, мне удается ухватить пальцами какой-то предмет, ведро для льда, и я с силой бью его по корпусу сбоку. Его хватка сразу слабнет, но лишь на мгновение, в следующий момент он размахивается и ударяет меня головой прямо в лицо. Значит, его акцент мальчика из хорошего района — фальшивка, проносится у меня в голове. Так дерутся гопники. Я слышу, как с глухим щелчком ломается моя переносица, рот заливает кровью. Мое тело умоляет меня сдаться и сложиться, как карточный домик, но Олли держит меня за грудки, прижав к стеклянным перилам.
— Мать твою… — я не слышу его слов, в моих глазах все белеет от яркой вспышки. Внизу, двадцать четыре этажа под нами, вывалившие на террасу гости ликуют при виде праздничного фейерверка. Тут, наверху, я наблюдаю за разливающимися искрящимися иглами, не понимая, наяву ли все.
— Уходи отсюда, — успеваю прошептать я в перерыве между залпами, увидев позади Олли мечущуюся фигуру. Я бью его коленом куда-то в живот.
Потом, уже в полицейском участке на дознании, мне сказали, что ничего нельзя было сделать. Сначала была искра. А потом огонь. Пламя внутри и снаружи. Она горела, а я стоял и смотрел, не в силах сдвинуться с места. Ветра не было. Снег падал вертикально вниз, медленно, как пунктирные линии, по которым нужно что-то отрывать.
Парень в хоккейной кофте помог мне сесть. Его дыхание пахло мятой и пирогом с лососем, когда он, заливаясь слезами, говорил, как ему жаль. Я потрепал его по плечу.
Я жду, когда придет еще один удар, у меня больше нет сил сопротивляться, я почти хочу его, я жду эту пустую черноту, которая обнимет меня и проглотит после красной вспышки боли. И вот он приходит, этот удар, только я его совсем не чувствую, потому что он приходится куда-то в висок Оливера. Он воет, пятится, выпустив из рук лацканы моей куртки. В этот момент адреналиновая мощь, наконец, покидает меня, и я съезжаю на пол, на дрожащих немеющих ногах, наблюдая снизу вверх, а потом — сверху вниз за тем, как взмывает ввысь, а потом снова и снова обрушивается на его голову с глухим хлюпающим ударом предмет, который Лиза зажимает в руках до синевы в костяшках. Бутылка, полная абсента, которую Олли купил в «Марселле» всего пару дней назад.
«В кино они бьются так быстро», — думаю я, слушая, как его крики утопают в оглушительных залпах. С каждым взрывом все кругом на секунду становится белым, потом красным. Затем раздается еще один звук, похожий на то, как снег сползает с крыши в первую оттепель. И все затихает.
Наверное, я потерял сознание, а может, мой мозг попросту блокирует последовавшие за этим минуты, чтобы сохранить в целостности мой рассудок. Следующее, что я помню, — слабый свет, пробивающийся из-под занавесок и распростертое, похожее на распятие, тело. Распахнутый махровый халат словно гигантские крылья по бокам. Мне вспоминаются ее слова про парня, который был похож на средневекового мертвого Иисуса.
Спина Олли покоится на крытом на зиму белым саваном шезлонге, голова свисает на пол, распахнутые глаза заливает дождем. Под ним, как нимб, по лакированным доскам расползается бурое пятно, по форме похожее чем-то на карту Южной Америки. Или силуэт горящего дома. Я делаю шаг в сторону, под ногами хрустят осколки.