— Не думай об этом, и все будет хорошо.
Мы оба знаем, что я лгу, но это не важно.
— Я рада, что он умер. Знаю, мне плохо и мерзко, и я уже раз сто вымыла руки, но он… заслуживал смерти. Ты бы знал, как она плакала тогда. Он точно заслужил… все.
— Наверное.
— Наверное?
— Я не успел спросить его.
— Что?
— Про файлы. Что было в них, почему Илай должен был умереть.
— Это не важно. Теперь мы этого никогда не узнаем. Знаешь, Илай был особенным. Лучше бы Рита выбрала его. Эти его шуточки и знаки внимания. Ну кто еще подарит девушке, да еще такой, как Рита, книгу? Это был ужасно милый жест.
— Книгу?
— Да, там на вечеринке в «W» — отеле. Разве я не говорила, он принес ей подарок.
— Нет.
— Я думала, это не важно.
— Что за книга?
— Что-то из классики. Кажется, Стейнбек или Хемингуэй, на испанском. Мило и странно, как и сам Илай.
— Мило, — эхом отзываюсь я, — рассматривая пробивавшийся сквозь мелькающие силуэты домов рассвет. — И странно.
Голос диктора объявляет остановку — какая-то деревня в пригороде Барселоны. Поезд начинает снижать скорость.
— Знаешь, что Хемингуэй считал, что за ним следят?
— Серьезно?
— Ага. Он из-за этого спился и вышиб себе мозги. А знаешь, что самое забавное?
— Его фанаты считают, что это — дело рук Кортни Лав?
— Нет. Он оказался прав, за ним и правда следили.
— Серьезно?
— Ох, черт!
Меня прошибает холодный пот. Я вскакиваю с места.
— Это точно был Хемингуэй?
— Что Хемингуэй?
— Та книга, подарок?
— По-моему, да. А что?
— Я потом объясню.
— Ты куда? — Лиза тянется ко мне, цепляясь пальцами за мой рукав.
— Поезжай в Милан, а оттуда в Париж, все, как мы говорили. Купи новый телефон.
— Когда ты приедешь?
Я едва успеваю выскочить из уже закрывающихся дверей поезда. На перроне я набираю номер.
— Мы останавливались в вашей квартире. Моя девушка забыла у вас свою книгу. У нее коллекция винтажных изданий Хемингуэя, она — филолог.
— Что? — отзывается женский голос в трубке. — Я… если по-английски, то давайте медленнее.
— Давайте. У вас моя книга. Эрнест Хемингуэй. Эрнесто… Хемингуэй. Понимаете?
Ее вздох я принимаю за согласие. Кроме согласия я ничего не готов сейчас принять.
— Какого черта, Серж? — спрашивает Карлос, паркуя свой маленький белый «Ситроен» возле закрытых ставен витрины ресторана.
— Просто не спрашивай.
— Ну, знаешь что! — Карлос с силой ударяет ладонями по рулю, машина издает протяжный вопль.
Но у меня нет на него времени. Идея, та самая, которая толкнула меня с движущегося поезда, нарушив то хрупкое подобие плана, которое мы смогли сочинить за остаток бессонной ночи, делает мое израненное уставшее тело быстрым, а голос — уверенным.
Я выхожу из машины и приближаюсь к прячущейся между двумя витринами двери в жилую часть здания. Я нажимаю на кнопку домофона, зуммер гудит, отсчитывая секунды и глухие удары моего сердца. Наконец, я слышу заспанный женский голос:
— Кто?
— Мы говорили по телефону…
— Я пыталась вам дозвониться. Я ничего не нашла, простите.
— Вы можете впустить меня на минуту? Я хотел бы убедиться…
— Откуда мне знать, что вы не маньяк?
— Вы можете держать палец на кнопке вызова экстренной службы все время, пока я там.
Из спикера слышится глубокий хриплый вздох.
— Я сейчас позову соседа, если он дома.
Она отключается, я остаюсь ждать, переминаясь с ноги на ногу на сыром ветру, стараясь игнорировать Карлоса, жестами спрашивающего меня из машины свой извечный вопрос: какого черта вообще происходит? Секунды тянутся так медленно, мне кажется, я чувствую, как, пролетая мимо, они дотрагиваются до моего лица. Но это только сквозняк в переулке.
— Ты меня уже просто достал! Ты вообще в курсе, что Олли Ингланд мертв? Дядя сказал, его ударили по башке бутылкой, не меньше десяти раз, — Карлос не выдерживает и высовывает, наконец, голову из машины.
— Карлос, я прошу.
Он закатывает глаза. В этот момент раздается щелчок зуммера и я дергаю ручку двери на себя, она поддается. Я толкаю ее назад со всей силой, оставшейся в моих руках, отрезая Карлоса, и бегу вверх по ступеням. Хозяйка, девушка лет двадцати пяти, наклоняет голову через перила.
— Вы один?
— Да.
Запыхавшись, я влетаю на площадку, чуть не напоровшись на рослого мужчину лет шестидесяти, кутающегося в застиранный велюровый халат.
— Слева в гостиной. — Девушка пропускает меня в дверях. — Но там ничего нет. Я уже… ну что же вы делаете? — всплескивает руками она, когда я сваливаю с полки книги и перетрясаю их, срывая суперобложки, одну за другой. — Вы ж все порвете здесь. Ну не заставляйте меня вас выгонять, я же по-хорошему, раз эта книга так дорога вашему другу.
Я проношусь мимо нее по коридору. Как мне помнится из полицейского отчета, здесь налево должна быть спальня. Иногда люди хранят в них книги. Но эта квартира и эта комната, после того как здесь умерла Рита Петрова, откуда мне знать, может, владелица жгла здесь все напалмом. В конце коридора я толкаю дверь справа от себя — ванная комната. Нет, она не делала ремонт, думаю я, оглядывая белые контуры ванной на львиных лапах и черно-белую плитку, затем вбегаю в хозяйскую спальню.
— Я вызываю полицию.
— Дайте мне одну минуту!
Как только она исчезает за дверью, я кидаюсь к этажерке возле окна и принимаюсь перебирать небольшую стопку книг, покоившуюся на верхней полке. Впустую, ни одна из них не оказалась тем, что я искал — сплошной Гауди. В ванной напротив слышится звук плещущейся воды. Я бросаюсь к платяному шкафу и по очереди выдвигаю ящики — снова ничего. Мой последний шанс — массивная прикроватная тумба. Я опускаюсь на кровать и открываю ящик, но внутри только пыль, да еще пульт от кондиционера и черная резинка для волос с несколькими серовато-белыми волосинками, замотавшимися вокруг. Я задвигаю ящик. Мой взгляд падает ниже, туда, где изголовье уходит за матрас. Внезапно я замечаю какой-то предмет, в глубине, под кроватью. Я наклоняюсь и просовываю руку в пыльную щель. Это книга, открытая на середине! Хемингуэй был немногословным, это всем известно, поэтому неизвестный доброжелатель, хозяйка квартиры, уборщица или кто-то из гостей, выбрал именно ее для того, чтобы принять на себя вес кровати, расшатавшейся за полвека использования. Я дергаю на себя, томик поддается и выскальзывает из-под ножки.
— Они уже в пути, — слышится голос из-за двери, но это уже не важно.
— Простите меня. Вы очень помогли, — выкрикиваю я, проносясь мимо оторопевшего соседа и вниз по лестнице, набирая по дороге номер Карлоса.
— Заводи мотор. — Я впрыгиваю на сиденье, и мы срываемся с места под перезвон мигалок полицейской машины, несущийся с другого конца проулка.
— Серж, я думаю, точка невозврата уже пройдена. Я знаю, с кем Олли был у себя в номере. Это он был с Петровой? Это он замочил твоего друга? Олли, мать его, Ингланд?
— До тебя только дошло?
— Ну, конечно! — Карлос снова бьет по рулю. — Только я смонтировал видео о нем, хотел залить, вчера таки удалось поболтать с ним на вечеринке, а тут на тебе. Хотя, — задумчиво продолжил каталонец, — я все равно могу залить видео. Ведь наверняка в ближайшие пару дней народ будет искать в сети информацию об Олли. В конце концов, он не последний человек в индустрии, и его просто вот так… Назову «Последнее интервью».
— Ага, — машинально бормочу я, поглядывая на часы. Еще час, и она будет в Мадриде.
— Я так понимаю, ничего больше ты рассказывать мне не намерен? Типа, получил свою сенсацию и отвали, да? Что ты делал там в квартире и откуда такая спешка?
Я сжимаю губы.
— Ладно, сукин ты сын, я этого так не оставлю.
— Мне просто нужно переночевать где-то. Я заплачу.
— У меня дежавю? — цокает языком он, въезжая в крошечное парковочное место неподалеку от улицы Вампира. — Тысячу евро. Столько будет стоить одна ночь. Биткойнами. Понял?
Я киваю. Мы поднимаемся по лестнице в полном безмолвии.
Закрывшись в уже знакомой мне комнате, я смотрю и смотрю, пролистывая книгу от начала до конца снова и снова. Никаких записок, надписей на полях, подчеркиваний. Это даже странно — она старая, но как будто ни разу никем не прочитанная, будто бы мои пальцы — первое, что касается этой серо-желтой бумаги. Но я знаю, это не так, это не может быть так. Трон не так прост — он не стал бы вкладывать записку в книгу, потому что тогда уж куда проще послать сообщение в зашифрованном «Телеграме». У записки есть адресат и получатель, так же, как и у сообщения. Это слишком опасно. Поэтому ключ — это и есть книга. Я смотрю страницы на просвет, пробую смочить их водой, глажу утюгом, вспоминая про трюк с лимонной кислотой из какого-то из конан-дойловских рассказов. Но нет, книга нема, она не раскрывает мне ничего, кроме истории старика и моря, да и ту я не могу понять на испанском. В какой-то момент я почти поджигаю ее, пламя зажигалки лижет уголок страницы, и я быстро тушу тлеющую бумагу, лизнув пальцы.
Надо поспать. Во сне разрозненные части сложатся в узор. Я ложусь на кровать и закрываю глаза. Под моими закрытыми веками тут же танцует молния красного платья, ползущая вниз и открывающая треугольник розовой кожи, усыпанной родинками…
Я вскакиваю и хватаю в руки книгу. Внизу подгоревшей страницы, возле самого номера, я вижу маленькую точку, сделанную простым карандашом. Наверное, мой глаз заметил ее раньше, но мозгу потребовалось время на то, чтобы проиндексировать входящую информацию.
Конечно, я отлично отдаю себе отчет в том, что книге 50 лет и это может быть простая случайность или результат небрежного чтения. Я листаю дальше, концентрируясь на зоне с номером страницы, и нахожу еще точки, большие и маленькие, жирные и еле заметные. Мне кажется, в них есть система. Немного погодя, я выписываю все на бумажку. Если я правильно понимаю логику, то передо мной были четыре числа. Е