— Я как раз виноват. Мне следовало догадаться, что Карлос этого так не оставит. А я, дурак, не проследил за тем, чтобы уничтожить книгу.
Дотянувшись до телефона, я набираю номер каталонца.
— Я ждал, когда ты позвонишь, — отвечает тот без тени смущения в голосе.
— Что ты натворил?!
— Сделал то, что должен был, это был мой долг как журналиста.
— Ты совершил преступление.
— Я только рассказал о чужих преступлениях, я ничего не взламывал.
— Двуличный подонок. Я знаю, что ты сам знакомился там с женщинами.
— Поверь, я заплатил свою цену. Ты же слышал, моя бывшая, полгода назад. Она переписывалась там с тремя мужиками.
Я молчу. Что тут скажешь, для него это дело принципа.
— Они этого так не оставят. Зачем ты придумал байку про хакеров?
— Ну, а как иначе? Не мог же я сказать, что нашел в мусорном баке позади своего дома книгу, в которой был зашифрован маленький секрет. К тому же, помнится, ты обещал мне историю, если я помогу с расследованием. И обманул. Ну, и я помог себе сам.
— Сто двадцать семь миллионов аккаунтов.
— И что? Главное, что эти уроды Вилин и Руденко потеряли свой иммунитет и свой бизнес. Ведь ты же не думаешь, что Олли замочил свою подружку из ревности и потом убил твоего друга, потому что тот его подозревал? Конечно, нет! Это все из-за денег. Сраные капиталисты, Серж, это все из-за них. Знаешь, сколько людей теперь задумаются над тем, как их покупают и продают такие, как Майкл и Алекс?
— То есть ты — гребаный Робин Гуд?
— Типа того.
— Правда? А тридцать миллионов просмотров твоего видео — просто приятный бонус?
— Уже семьдесят, — усмехается он. — Я журналист, не забывай. Я прежде всего журналист.
— Ты прежде всего дурак.
— Да брось ты, втайне ты мне благодарен, я уверен. Ну и что, что твоя подружка отсылала Олли свои сиськи? Ты же не ревнуешь ее к мертвецу? Да и к тому же, неужели тебе никто никогда не изменял? Не спал с кем-то за твоей спиной? Не верю! Такие люди, кто способен на такое… Они заслужили это.
— Никто не может заслужить такого наказания, никто. Ты не понимаешь всех последствий…
— О, поверь, как пострадавший от этого дерьма, я отлично понимаю. И ликую.
— Это низко.
— Не более низко, чем прятать свою подружку-убийцу, Серджио. Я знаю, ты меня не выдашь. Иначе мне придется рассказать копам, кого искать. Теперь же уже все равно, джинн выпущен из бутылки, назад ты это не заберешь.
— Не выдам.
— Ну и славно, — он заходится смехом конченого психа. — Потому что, если ты выдашь меня — я выдам тебя.
Я кладу трубку.
— Так получается, он прав и нам надо радоваться? — спрашивает Лиза, взглянув на меня с надеждой.
— Нам надо ехать. Они могут отслеживать звонки этого идиота Карлоса.
— Но ты же не звонил ему по телефону?
— Нет, через мессенджер.
— Ну, тогда нечего волноваться.
— Собирайся, пожалуйста.
Я встаю с кровати, беру полотенце и прохожусь им по всем поверхностям комнаты, стирая ее отпечатки пальцев. Видимо, такой теперь будет моя жизнь. Надо привыкать.
— Куда мы поедем?
Я смотрю на нее долго и пристально. Внезапно в моей голове все проясняется, я улыбаюсь ей, а она — мне.
Гамбург, 4 марта
Наш план прост: мы едем на поездах и сходим на маленьких станциях, границы пересекаем на попутках, которые ловим на выезде из города, всегда расплачиваясь наличными и не называя своих имен.
Наверное, опытному беглецу этот метод показался бы полной уязвимостей чепухой, но ничего лучшего для нас я придумать так и не смог. Лиза не спрашивает, куда мы едем, только, будто маленькая девочка, улыбается и радуется всему. Проносящимся за окном монохромным пейзажам, горячему шоколаду из вагона-ресторана, сигаретам, до половины скуренным на остановках поезда в крошечных спящих городках, ночевкам в маленьких комнатах, пропахших пылью и хвойным освежителем для туалетов, моим прикосновениям. Иногда и я почти забываю о том, куда мы едем и от чего бежим, порой мне кажется, что она — Грета, а я — Том, мы встретились на рейве в Хорватии. Мы путешествуем уже так давно, что я не могу вспомнить никого из прошлой жизни, только лица попутчиков, их имена, желтую разделительную полосу и ее дыхание рядом. Мы живем в пустоте, на фоне нарисованного пейзажа, как в одном из тех черно-белых фильмов, которые показывают в четыре утра, чтобы чем-то забить ночной телеэфир. Понемногу я начинаю привыкать к дороге.
Мы стараемся не смотреть новости, но история про утечку в «Лавере» со временем заполняет все медиаканалы, так что достаточно только мельком взглянуть на заголовки газет или взглянуть на экран телевизора в баре или над кассой бензоколонки, чтобы узнать, что Карлос не остановился на блоге. Он теперь знаменит, дает интервью, о нем говорят и пишут. Он и его маленький канал стали воплощением фразы: «Я знал, что так и будет», ведь именно это он вещал в эфире несколько лет, то и дело провозглашая Интернет небезопасным местом для хранения личной информации.
В этом я с ним согласен, в остальном я считаю его ничем не лучше капиталистов, с которыми он воюет, чудовищем, возможно, даже более страшным, чем мы.
Мы едем, все вперед и вперед. Гостиницы, вокзалы, города. Солнце, туман, дождь. Бедра, грудь, губы. Дорога. Мы останавливаемся только для того, чтобы проверить, не идут ли за нами, не припарковано ли возле наших окон черных машин с зеркальными стеклами, не встречают ли нас незнакомцы в черных костюмах.
Я прихожу в себя от этого сна, когда мы уже в Роттердаме.
Когда я говорю «прихожу в себя», это буквально. Такое бывает со мной. С тех пор как ее теплое обмякшее от крепкого сна тело стало частью моей жизни, такой же неотъемлемой, как наличные деньги и новое место для ночлега каждую ночь, я стал легче засыпать. Только вот просыпаюсь я теперь всегда с рассветом. Что-то снова и снова будит меня в эти дни, звук или вспышка, что-то неуловимое, исчезающее в ту же секунду, как только я открываю глаза.
Мы останавливаемся в маленькой съемной квартире на севере города, одной из тех, где все белого цвета и нет телевизора, только стена с огромной картой Америки и маршрут Нила Кессиди и Джека Керуака, выложенный цветными булавками.
Я приподнимаюсь в кровати и оглядываюсь по сторонам. Все вокруг тихо. Серый северный свет чертит узоры на стене. На севере нет занавесок, солнце слишком дорого, чтобы растрачивать его впустую. Я выбираюсь из-под одеяла, спускаю ноги на холодный шершавый пол и подхожу к окну. Все эти дни мы упорно продвигаемся с юга на север, догоняя зиму, все ближе и ближе приближаясь к точке нуля.
На этот раз разбудивший меня звук вполне реален. Это было уведомление о новом письме, от Карлоса. Я пробегаю глазами по трем строчкам текста и возвращаю телефон обратно на стол.
За окном дождь. Густой и непроглядный, напомнивший отчего-то вкус супа из моркови с кореандром, который в высоких пластиковых банках продают в супермаркете возле моей станции метро. Какого метро? Откуда-то из памяти всплыла пустая ветреная платформа станции Кайсаниеми в Хельсинки и ощущение рук, потеющих в шерстяных варежках.
Я отхожу от окна, добредаю до ванной, открываю кран и делаю несколько глотков ледяной воды. Вернувшись в комнату, я сажусь на уголок кровати и осторожно дотрагиваюсь до Лизиного плеча.
— М-ммм, уже пора вставать? А почему так темно? — Она шевелится, заставляя пуховое одеяло шуршать, как груда опавших листьев.
— Там дождь.
— В дождь приятно ехать в поезде, — она улыбается, зажмурив глаза, — и пить какао с зефирками из бумажного стаканчика. Куда мы едем дальше?
— За что Майкл Вилин переводил тебе деньги?
— Какие деньги? Ты имеешь в виду зарплату?
— Нет. В украденных файлах, там есть упоминания платежей.
Она вскакивает с кровати.
— Оденься, тут холодно, — я протягиваю ей свою куртку.
— Нет, я не оденусь! — Лиза выбивает ее из моих рук. — Не оденусь и буду замерзать до смерти, пока ты не объяснишь мне, в чем ты меня обвиняешь сейчас! Ты думаешь, раз я — семья этой мрази, значит, у меня был мотив, личная выгода причинить зло своему самому близкому человеку на свете, да, Сережа?
— Я просто хочу разобраться…
— Ты и твое желание во всем разобраться!
Я невольно улыбаюсь, вспомнив, как она всегда ненавидела эту мою черту — желание докопаться до истины.
— Чему улыбаешься?
— Поди сюда. — Я ловлю ее запястье и сажаю к себе на колено. — Ты дрожишь, тут слишком холодно, чтобы бегать голой.
Она отворачивается от меня, поджав губы.
— Зачем он платил тебе? Зачем устроил к себе в офис?
— Потому что ему был нужен человек, которому можно доверять.
— Доверять в чем?
— Ну, как тебе еще это объяснить? — Лиза закрывает лицо руками. — Хочешь, чтоб я назвала все своими именами.
— Хочу.
— Хорошо. Мише было надо, чтобы я следила за Ритой.
— Он подозревал ее в чем-то?
— Нет, просто хотел больше контроля над ней, вот и все.
— И ты следила?
— Поначалу — да, а потом мы с ней подружились, я… увидела мир ее глазами и, конечно, послала Мишу.
— И что он?
— А что он мог? Уволить меня? Моя сестра бы так проехалась ему по мозгам, что будь здоров. Он просто сказал, что разочарован во мне, что во мне нет того, что требуется, чтобы быть лидером. Он намекнул, что хотел поставить меня на ее место. Но, знаешь, я никогда не понимала этой их одержимости лидерством. Ну да, это круто, горстка русских парней создала сайт знакомств, который свел с ума весь мир, о них говорили, они получили кучу денег и грин-карты, но отдаться этому настолько, чтоб ничего другого не имело значения? Я сказала Мише, чтоб он шел на фиг. Моя дружба с Ритой была мне дороже всего этого.
— Правда?
— Ты даже представить себе не можешь! Я, правда, любила ее. Больше всех на свете. Сама того не зная, она вытащила меня из такой черной дыры, из которой, я думала, мне никогда не выбраться. У меня была депрессия. Причем не такая, которая наступает, когда бросает парень или предает друг, а одна из тех, которые подкрадываются незаметно, постепенно, день ото дня замутняя и замутняя краски, сильнее и сильнее отгораживая тебя от мира, пока жизнь не становится похожей на поездку в пропахшем ссаниной ночном автобусе, где все, что ты видишь — это размытые огни через стекло. А потом появилась она. Бам! Яркая вспышка. И все изменилось, у еды появился вкус, я начала крепче спать, а когда просыпалась, из меня била ключом энергия.