Она поднялась, чтобы уйти, но Дьеу удержала ее.
— Если ты выведешь меня отсюда, я поделюсь с тобой любой едой, какая у меня только будет. Я дам тебе отведать первой из каждой миски и отпить первой из каждой чаши.
После таких слов Хо Тхи Тхао можно было сбить с ног даже перышком: ее сердце забилось, как охотничьи барабаны великого клана Кьеу, глаза раскрылись широко, как озаренные луной озера в чаще леса.
— О-о… — только и выговорила она. — О-о.
— Ты не вправе так поступить! — запричитала старшая из сестер-лис. — Всем известно, как вспыльчивы тигры, какие они азартные игроки! Будешь вечно ходить избитая!
— Она засадит тебя нянчиться с ее детенышами, а сама умчится кутить куда-нибудь в летающие дворцы призраков, — подхватила младшая. — И оставлять тебя будет одну-одинешеньку все время, а лис никогда бы так с тобой не поступил.
Репоголовый патриарх затряс головой, выражая согласие, но его сын лишь нервно озирался по сторонам, так как почти не питал иллюзий насчет того, каким мужем он будет, и тем более — насчет того, как успешно он способен противостоять тигру в брачном поединке.
— Ты это всерьез — то, что сейчас сказала? — спросила Хо Тхи Тхао, и когда Дьеу кивнула, дотянулась до савана у нее на голове и сорвала его.
— Ладно, — добавила тигрица. — Закрой глаза.
Дьеу подчинилась, поэтому лишь услышала, но не увидела, как были убиты лисы, как младший из лисят был сожран целиком, а старшие сестры рухнули со сломанными хребтами и оторванными головами. Сын семейства удрал и в дальнейшем досаждал тигру с гор Ожерелья, но это, конечно, совсем другая история.
Как чуткая натура, Хо Тхи Тхао не желала шокировать свою невесту видом пролитой крови. Правда, кровь забрызгала одежду Дьеу и безнадежно испортила ее обувь, но Хо Тхи Тхао с удовольствием отметила, что глаза книжницы оставались зажмуренными, хоть она и дрожала, как сосна на сильном ветру.
— Ладно, — подала голос тигрица. — Пойдем, я подыщу нам место для ночлега получше этого.
Она вывела Дьеу из лисьего могильника, привела к мягкой земле под раскидистой красной сосной и там сняла с Дьеу одежду и обувь, потому что они ведь все равно теперь никуда не годились. Потом тигрица сходила на охоту, добыла жирного поросенка, позволила Дьеу опалить его, как ей больше нравится, и приняла лучшие куски, причитающиеся ей, из нежных пальчиков своей молодой жены.
— Вот это мне нравится больше, — неожиданно одобрила Сыюй.
— Не люблю льстивую еду, — холодно обронила Синь Лоан, но Сыюй покачала головой.
— А я не люблю стихи. Слова, конечно, красивые, но… А вот первый кусок от каждого блюда, которое съест Дьеу, — это хорошо. Так старые воины, которые не тратят лишних слов, говорят о любви. Мой дед до сих пор говорит моей бабке: «Я всегда буду отдавать тебе первый кусок моего ужина, несносная ты женщина». Не знала, что это же выражение в ходу у тигров.
— Вы, должно быть, переняли его у нас, — с чопорной гордостью заметила Синь Лоан. — Да, говорить так принято у тигров, и… что, служитель? У тебя озадаченный вид.
— Значит, в этот момент истории Дьеу сочеталась браком с тигрицей?
— Разумеется. Мало того, именно она сделала предложение, чем и было отягощено ее последующее предательство.
— Она могла не знать, что именно делает, — возразили Тии. — Ведь она не тигр и не росла в кругу тигров. Она знала классическую литературу, умела сочинять стихи, читать наизусть отрывки из великих книг, но…
— Ну, а что еще может означать, когда кто-то предлагает делиться с тобой каждой своей трапезой и позволять тебе есть из его тарелки и пить из его чашки? — резонно спросила Синь Кам, и Тии помедлили.
— В этом случае ответов может оказаться больше, чем вы думаете. — Тии не спешили с продолжением, потому что ответов и впрямь было много, но они видели, что для тигров имеет значение всего один. И они внесли соответствующую пометку в записи.
Стало еще холоднее, снег валил не переставая. Тии встали, чтобы размяться и подбросить дров в костер, и в это же время Синь Хоа бесшумно удалилась в темноту. Спустя поразительно краткое время она вернулась с тощей тушкой свежеубитого зайца-беляка. Эта добыча пришлась бы тигру на один укус, но Синь Хоа с точностью врача вспорола зайцу живот и уронила его в подставленные руки Тии.
— Ешьте, — благосклонно велела тигрица. — Не в наших обычаях морить голодом людей, которые рассказывают нам истории.
Тии с трудом подавили в себе желание спросить, не означает ли этот поступок, согласно закону или традициям, что они теперь связаны с сестрами-тигрицами. Если и означает, выяснить это можно было позже.
Сыюй забрала у Тии зайца и, прежде чем освежевать его, вытащила потроха, отрезала крошечное сердце и печень размером чуть побольше и протянула их Тии.
— Выберите что-нибудь одно, — сказала она. — А я возьму то, что останется.
Тии с любопытством выбрали сердце, а когда Сыюй сунула в рот печень, сделали с сердцем то же самое.
Сердце было еще теплым, и острые зубы Тии аккуратно рассекли упругую мышцу, чтобы удобнее было жевать ее. Она имела вкус в основном железа и крови, непривычный для Тии, но они сдержали первый порыв выплюнуть сердце и быстро пережевали его, ощутив почти головокружительный прилив тепла и довольства. С тех пор, как минувшим днем они ели оленину, прошло много часов, рассвет был уже близок.
— Ну вот, теперь мы состоим в браке, — торжественно заключила Сыюй, а Тии вздрогнули, возмущенно уставились на нее и увидели, что она смеется.
— Могла бы вести себя посерьезнее, — упрекнули они, а Сыюй пожала плечами.
— Нам же сказали, что Пылук отпустят даже при наихудшем исходе из возможных, Баосо все еще дышит, и нас не съедят, пока не закончится ваш рассказ. Чего мне сейчас остерегаться?
— Высмеивания наших брачных традиций? — подсказала Синь Лоан.
— Я высмеиваю свои, и в этом ничего такого нет, — возразила Сыюй, и до Тии стало доходить, почему семья Сыюй прослужила в мамонтовых войсках двести лет. Видимо, потому, что отпускать их оттуда было просто небезопасно.
Тигры терпеливо ждали, пока Сыюй варила зайца в котелке над костром, терпеливо ждали, пока Сыюй и Тии ели, и лишь слегка забеспокоились, когда Сыюй отошла убедиться, что Пылук устроилась удобно. Пылук тревожно качала туда-сюда хоботом, наклонив голову. Ее черные глазки щурились, будто глядя на то, чего Тии не видели, изредка она ворчала — с закрытым ртом, но свирепо. Сыюй протянула ей горсть фуража из корыта, и он был решительно отвергнут. Дозорная нахмурилась:
— Она взволнована. От корма она не отказывается почти никогда.
— Почему, хотелось бы знать? — невинным тоном вопросила Синь Лоан, и Сыюй сердито повела глазами.
Наконец тянуть время было больше некуда, и Тии уселись у костра, чтобы продолжить рассказ.
Глава 9
До отвала насытившаяся во время расправы с мстительными призраками клана Чэн тигрица даже не пошевелилась, когда утром Дьеу покинула их временное пристанище.
Дьеу продолжала шагать в Аньфи по дорогам, которые становились все более нахоженными и широкими и все менее безопасными. Некоторое время ее спутниками были канатоходцы и акробаты, потом — женщина с широко раскрытыми глазами, нарисованными на веках, которая ощупала голову Дьеу и предсказала ей будущее: странные постели, но достойные плотские утехи. Потом эта женщина предположила, что постель на верхнем этаже постоялого двора можно счесть достаточно странной, но Дьеу вежливо отклонила предложение, полагая, что ее жизнь и без того излишне сложна.
Не упрощало ее и то, что тигрица, как вскоре поняла Дьеу, следует за ней. Действовать так же смело и открыто, как в горах или в лесах, тигрица не могла, и теперь шла за Дьеу, приняв человеческий облик, на двух ногах вместо четырех, и питалась подобно людям.
К Дьеу она не подходила и не заговаривала с ней, но чаще всего после пробуждения Дьеу находила у своего изголовья кусок-другой поджаренного мяса, завернутого в листья и оставленного рядом незадолго до того, как она проснулась. С некоторой тревогой Дьеу осознала, что тигрица влюблена в нее, как только может быть влюблен дикий зверь, и эта мысль наполнила ее страхом.
Она надеялась, что со временем тигрице наскучит преследовать ее, а может, внушат беспокойство возделанные поля юга и частые встречи с воинами, охотниками и магами. Порой тигрица не напоминала о себе несколько дней, но когда Дьеу уже вздыхала с облегчением, краем глаза она вдруг замечала оранжевый проблеск или слышала тихое пыхтение, когда просыпалась, чтобы найти очередное подношение — подгоревшего кролика или расколотые и запеченные в костре мозговые кости.
Больше тигрица ничего не предпринимала, и когда они вместе прошли через тройные ворота Аньфи в столицу, Дьеу вдруг охватил ужас при мысли о появлении хищника в таком людном месте.
В те времена столица была последним уцелевшим оплотом династии Гу, закатом их славы, гробницей их угасающего чародейства. В приходящей в упадок империи только здесь можно было послушать певцов Миду, которые просили богов даровать им вторые уста в горле. Только здесь можно было узнать свою судьбу, обратившись к предсказателям из гонимой и неприступной секты Кан Лань, которые рассекали камни и читали будущее по прожилкам хрусталя и вкраплениям руд, найденным внутри. Львиные знамена Аньфи щелкали на ветру, как пальцы вельмож, заказывающих вон то убийство или вот это лакомство, а за решетками на окнах в кварталах цветов и воды красавицы со всего мира интриговали, строили козни и порождали тысячи рассказов о смерти и честолюбии.
Было невозможно определить, находится ли Аньфи на последнем издыхании или возвысится вновь — своими силами или как старая кожа поверх новых и чуждых костей. Город и его судьба вращались вихрем, как юбки танцующего юноши, и Дьеу знала, что во всей этой мешанине тигрица неотступно следит за ней.
Пусть сердце Дьеу и трепетало при мысли о вступлении в Зал жестокого нефрита, на протяжении последних восемнадцати лет она действительно изучала классические тексты и их уроки. И знала не только законы земли, но и писаные законы небес, а они недвусмысленно заявляли: у людей свое место, у зверей — свое.