Император живет в дворце, купец — при складе товара, земледелец — возле поля, ученый — в обители знаний, а мертвец — в могиле. Животные, которых закон признает дружелюбными, — петух, корова, собака, овца — живут в мире людей, будь то дворец или хлев. Животные, которых закон считает дикими, живут в лесах или в горах. Единого мнения насчет некоторых животных, таких как кошки, козы и кролики, не существовало, но если речь шла о тигре, никаких разногласий быть не могло.
Дьеу опасалась, что рано или поздно тигрица совершит что-нибудь ужасное. Убьет ребенка, как убила младшего из призраков, или сочтет своей территорией павильон какого-нибудь сановника, или, хуже того, польстится на его жену. И тогда…
Единственно верным действием в этом случае окажется убийство дикого зверя за нарушение границ территории, объявленной для него запретной, и Дьеу это понимала, но как-никак эта тигрица спасла ей жизнь.
Дьеу приняла решение: на последние деньги сняла комнату в благоустроенной чайной и заказала мяснику четырех жирных поросят. Вместо того, чтобы приготовить мясо, она лишь дополнила его пряными травами и сама спустила кровь на порог.
Когда в Аньфи зашло солнце и зажглись фонари, разгоняя темноту полной призраков ночи, явилась тигрица и одобрительно огляделась по сторонам.
— Что ж, полагаю, в городской жизни тоже есть что-то хорошее, — заметила она и позволила Дьеу усадить ее за стол, нарезать мелкими кусочками мясо со спинок и брюшек поросят и класть эти кусочки ей в пасть.
За ширмой смышленый юноша перебирал струны юэциня — «лунной лютни», тигрица раскинулась на шелковых подушках и, не желая есть сама, тыкалась в руки Дьеу, чтобы та продолжала кормить ее. Дьеу улыбалась, не обращая внимания на кровь, испачкавшую ее рукава, и кормила тигрицу до тех пор, пока на столе не остались лишь кости, а тигрица не насытилась и не положила голову на колени Дьеу.
— Поживем в городе годик, — сонно говорила тигрица. — Потом проведем год в горах и решим, что нам больше нравится…
Дьеу ничего не отвечала, только обхватила пальцами ее запястье, чувствуя, как сердце тигрицы бьется все медленнее.
Наконец тигрица уснула, а юноша с юэцинем вышел взглянуть на нее.
— Ну, этого мака хватило бы даже чтобы свалить молодого мамонта, — заметил он.
— Ни в коем случае не причиняй ей вреда, — забеспокоилась Дьеу. — Она никого не убила… по крайней мере с тех пор, как пришла в город. И не сделала ничего плохого…
— Да я скорее брошусь в медвежью яму, — фыркнул смышленый юноша — будущий знаменитый следователь Вэнь Цзилун. — Нет, мы посадим ее в клетку и увезем на побережье.
— А-а, — отозвалась Дьеу. — А ей там ничто не угрожает?
Юноша странно посмотрел на нее.
— Там она окажется далеко за пределами столицы, так что нам-то уж точно ничто не угрожает. А когда она очнется в Ланьлине, скорее всего, не уйдет, пока не уничтожит полностью весь район, и, как всем известно, в Ланьлине нет ни лучников, ни хоть сколько-нибудь стоящих охотников. С ней ничего не случится.
И прежде чем Дьеу успела ответить, вошедшие люди усмирили тигрицу амулетами и цепями, и вскоре Дьеу осталась одна — с официальным письмом с благодарностью за ее службу столичному городу Аньфи и кучей дочиста обглоданных свиных костей.
Тии сделали паузу.
— Если Дьеу пообещала отдавать первые куски своих трапез Хо Тхи Тхао, полагаю, нет ничего странного в том, что Хо Тхи Тхао не заподозрила ее…
К их удивлению, выражение лица Синь Лоан стало почти снисходительным.
— Ты ведь понимаешь, конечно, насколько глуп твой рассказ?
— Я передаю его вам таким, каким поведали его мне, — ответили Тии. — И у меня никогда не было привычки говорить людям, что их рассказ глуп.
— И у тебя он не вызвал сомнений? Ни разу?
— Мне его рассказали в детстве. Сомневаться в таких рассказах нам не свойственно.
— Так усомнись сейчас, — посоветовала Синь Лоан тоном, напомнившим Тии служителя Жучжао — наставника у послушников на четвертом и пятом годах обучения. Правда, служитель Жучжао в случае оплошности могли разве что задать им написать несколько лишних строк. От Синь Лоан следовало ожидать гораздо более сурового наказания.
Пока Тии размышляли, длинный хвост Синь Кам, положившей подбородок на передние лапы, метался туда-сюда.
— Я могу почуять твое смятение и тревогу, — горделиво объяснила младшая из сестер. — Могу почуять, что у дозорной есть любовник из рудокопов Суина. Могу почуять, что мамонт хочет спать, но считает, что ей нельзя терять бдительности…
— И Хо Тхи Тхао наверняка почуяла мак в количестве, способном свалить молодого мамонта, — подхватила Сыюй. — Она точно знала, чем Дьеу ее кормит.
— А-а… — Тии задумались. — В таком случае, полагаю, она была всем сердцем влюблена в Дьеу.
Синь Лоан недовольно хлопнула в ладоши.
— И что же это означает в жалкой байке, которую мы слушаем? — требовательным тоном осведомилась она. — Что великая тигрица Хо Тхи Тхао настолько прикипела сердцем к тощей и ученой любительнице поэзии, что позволила одурманить себя, как какого-нибудь водяного буйвола? И что та оценила ее любовь так дешево, что отправила ее в Ланьлин, наводить ужас на местных корабелов? О чем все это говорит?
— Что эта история рассказана людьми, которые никогда не слышали ее из уст тигра, госпожа, — ответили Тии и замерли в ожидании.
Синь Лоан смерила их негодующим взглядом, потом с неподражаемым достоинством выпрямилась.
— Прекрасно. Но поверь: если эту историю расскажут мне точно так же во второй раз, я не только не захочу слушать ее, но и непременно съем рассказчика.
Тии хотели возразить, что любой истории требуется время, чтобы распространиться, но тут Синь Лоан вновь заговорила, и ее голос приобрел напевность, как у старшей сестры, развлекающей рассказами младших.
Хо Тхи Тхао провела с Дьеу под раскидистой красной сосной неделю, пока однажды утром не увидела, как книжница отстирала со своей одежды лисью кровь и вновь оделась. Прошла всего неделя, а в одежде Дьеу выглядела так непривычно, что Хо Тхи Тхао засомневалась, что ей это нравится.
— Да сними ты эти тряпки, — предприняла она попытку. — Вернись сюда, а я поджарю тебе кролика точно так, как ты любишь. Сначала ты покормишь меня, а потом я буду кормить тебя, пока ты не станешь сонной и вновь готовой к моим поцелуям.
— Не могу, — с сожалением отозвалась Дьеу. — Мне надо идти в Аньфи.
— А-а, — сказала тигрица. — Тогда я пойду с тобой.
И она проделала вместе с исследовательницей весь путь до Аньфи, города клеток у моря. Аньфи был детищем Панъэра, утонувшего в волнах, и этой поздней дочери великого города недоставало родительских изящества и красоты. В Аньфи пахло так, словно десять тысяч человек, собравшихся в одном месте, намазались пионовым маслом, чтобы скрыть запах своего тела, и зажгли на окнах светильники с ворванью, чтобы вытеснить честную ночь. Тысяча тысяч вещей, которые можно съесть, насчитывалось в Аньфи, — от овец и лошадей до морских свинок и бобров, но Хо Тхи Тхао думала, что не сможет съесть ни куска, не ощутив неприятный привкус, явственно свидетельствующий о том, что этот город умирает и что перерождение дастся ему нелегко.
Вместе они пришли к дому с запахом хорошего чая и небольшой доли вероломства, и Хо Тхи Тхао позволила Дьеу поселить ее здесь. Четырех поросят, которых перепуганные слуги подали им на стол, было более чем достаточно, и Хо Тхи Тхао, которая позволила себе с удовольствием наесться до отвала пищей из рук ее прелестной жены, осталась довольна этим миром.
— Поживем в столице годик, — сказала она, — а потом я заберу тебя обратно в горы на год. Так мы и поймем, что нам больше нравится, но я могу заранее сказать, что это будут горы.
Однако ее молодая жена была пугливой и непривычной к повадкам тигров. Наверное, она взглянула на острые когти Хо Тхи Тхао и испугалась, или вспомнила про зловещие клыки Хо Тхи Тхао и задумалась.
Как бы там ни было, на следующий день Хо Тхи Тхао проснулась в одиночестве и вместо жены, с которой накануне легла в постель, застала в дверях комнаты лишь незнакомую кривляку — та дрожала, как лист зимой, стоя на коленях.
— Ваша супруга заплатила за комнату, — еле слышным, замирающим голосом сказала она. — Вас накормят и окажут все полагающиеся вам почести…
— А сама-то она где? — перебила Хо Тхи Тхао, а женщина покачала головой.
— Ушла записываться на экзамены в Зал жестокого нефрита, — голос женщины дрогнул. Чем сильнее злилась Хо Тхи Тхао, тем труднее ей было сохранять человеческий облик. Она становилась крупнее и мощнее, ее речь напоминала скорее рычание, чем слова.
— И не оставила мне ничего съестного? И не удосужилась разбудить меня, чтобы я ее проводила?
В ответ женщина лишь застонала, и этот стон так раздосадовал Хо Тхи Тхао, что она убила незнакомку одним ударом, сломав ей шею и положив конец мерзкому звуку.
Она должна была стать завтраком, но Хо Тхи Тхао свирепо зарычала: есть она стала бы, только если бы Дьеу покормила ее с рук, а Дьеу нигде поблизости не было. В ярости переступив через лежащую у ее ног женщину, Хо Тхи Тхао вышла в город, искать свою жену.
Глава 10
Тии дрожали, но не только от холода. Они не давали костру угаснуть, подбрасывая дров в огонь, но чем дольше шла ночь, тем меньше от него было толку. Тии подобрались к костру так близко, как только осмелились, Сыюй прижалась к ним и придвинула к себе с другой стороны Баосо.
Синь Лоан холодно улыбалась.
— Тебя пугает мысль о том, что голодная тигрица могла совершить в большом городе, каким тогда был Аньфи? — спросила она. — Ты думаешь обо всех людях, которых она могла убить?
— Да, — кивнули Тии. Их учили, что там, где нельзя опереться на мастерство и пытливость, сослужить хорошую службу может честность. — Хо Тхи Тхао рассердилась и обиделась. Аньфи был крупнейшим городом тех времен, где она не могла бы пройти и пяти шагов, чтобы не встретить еще кого-нибудь и не причинить ему вред.