«О-о… семена ядовиты», — мелькнула у нее смутная мысль, пока она вставала и следовала за вторым сыном в дальние комнаты дома.
Как странно, думала она, что стены в доме такой зажиточной семьи совсем потемнели и поросли плесенью, но еще удивительнее было то, что в коридорах ей пришлось то и дело отмахиваться от всевозможных насекомых и носком туфли отбрасывать с дороги червей.
— Об этом не тревожься, — сказал второй сын. — В моей комнате мягко и тепло, и если ты помолчишь, помолчишь, то сможешь остаться там навсегда.
Он открыл дверь своей спальни, и на миг Дьеу увидела там скорбную осевшую могилу, провалившуюся в середине, и со спокойствием, едва прикрывающим панику, к ней явилась мысль: «О, а я должна буду лечь сверху», а потом ее зрение затуманилось, и оказалось, что в комнате стоит только самая мягкая с виду кровать, какая когда-либо попадалась Дьеу, с длинными занавесками из прозрачной ткани, с вышитыми на них шелком…
На занавесях полагалось вышивать заклинания, отпугивающие упырей и другую нечисть, но когда Дьеу склонила голову набок, она увидела, что с заклинаниями вышивка не имеет ничего общего. Поначалу она решила, что в начертанных символах просто недостает штриха-другого — прискорбное и чреватое бедами явление, конечно, но весьма распространенное, — но потом ей стало ясно, что здесь что-то не так, что искажена вся строка, возможно, даже целая строфа, и она резко протянула руку, чтобы схватиться за прозрачную ткань.
— Погодите, эти слова мне знакомы, здесь ошибка… — начала она, но поскольку грации ей недоставало, она потянула занавеску слишком сильно, и та упала на Дьеу и на ее новоиспеченного жениха, и сразу обнаружилось, что в руках у нее истлевший, прелый хлопок, постель все-таки оказалась могилой, а сам жених…
О-о… да это же труп, это мертвый человек, и умер он уже давно, потому что волосы у него выпали, зубы вывалились, и что-то сидит в глазницах, где раньше были глаза, но я понятия не имею, что это…
Она уже хотела завизжать, как вдруг зазвонил колокол над дверью, и труп рядом снова стал молодым красавцем, благоухающим маслом камелии, но теперь она знала, что на самом деле он труп, а может, и труп, и человек. Он ободряюще улыбнулся ей.
— Это просто кто-то заглянул в гости, — объяснил он. — Не о чем беспокоиться, моя дражайшая, моя милая.
— Нам… нам надо посмотреть, кто это, — выговорила она с трудом, так сильно пересохло в горле. — Не следует нашему союзу начинаться с неуважения к гостям.
Она видела, что он колеблется, почти читала его мысли — о том, что лучше было бы просто толкнуть ее в могилу и обвить жилистыми руками, — но поняла, что для него это не игра. Если она невеста, то он жених, а не кошмар. Если она блюдет приличия, то и он должен следовать ее примеру.
Он улыбнулся, показав безупречные белые зубы, и кивнул.
— В таком случае пойдем посмотрим, кто пришел, — сказал он.
К тому времени, как они вернулись в зал пиршеств, Хо Тхи Тхао уже была там — вольготно разлеглась на месте, не так давно освобожденном Дьеу, пачкала босыми ногами чистые полы и лениво ковырялась пальцем в фазаньем мясе. Семейство Чэн сидело неподвижно, словно примерзло к местам, особенно патриарх, чье лицо выглядело так глупо, словно его вырезали из репы.
— А вот и ты, — сказала Хо Тхи Тхао. — Я зашла посмотреть, как у тебя дела.
Дьеу сделала глубокий вдох. Выбор между тигрицей и трупом мог показаться нелегким, но он, разумеется, таковым не был.
— Мне нужна помощь, — призналась она, и когда пальцы мертвого второго сына семьи Чэн сжались на ее руке, приглушенного рычания тигрицы хватило, чтобы заставить его отступить в сторону.
— Правда? — спросила тигрица. — Ни одна из оставшихся у тебя книг интересной не выглядит.
— У меня… у меня еще есть немного денег, и… несколько оберегов, которые могли бы…
— Нет, они мне ни к чему, — отказалась тигрица.
— Можешь взять мое имя, — предложила Дьеу, и тигрица сморщила нос.
— Какой в нем для меня прок?
Трупы переглянулись, и у Дьеу возникло ощущение, будто ее кожа, покрытая мурашками, пытается уползти прочь с тела. Ее передернуло.
— Можешь… забрать мои волосы, — ей вспомнилось, как поразили тигрицу черные косы жены автора «Песен вечной скорби». — Правда, мои каблуки они не обметают, но они красивы.
— Мне они больше нравятся у тебя на голове, — ответила тигрица. — Попробуй еще раз, пока мне не надоело.
Дьеу с трудом сглотнула и вдруг к ней пришла мысль. «Песни вечной скорби» она утратила, но это была ее любимая книга, она сохранилась в ее памяти и в сердце.
— Из самой глубины Желтого источника[1]я взываю к тебе, дорогой мой супруг…
— Я же здесь, — удивленно подал голос второй сын Чэна, и тигрица рыкнула:
— Тебя никто не спрашивал.
— Мои глаза вечно открыты, мой рот вечно пуст, и всегда моя душа будет тянуться к тебе. В земле мертвых есть лишь черные дрозды, и я посылаю одного из них к тебе в надежде, что ты еще помнишь меня. Зажги мне курительную свечу, и пока она горит, позволь мне вновь посидеть в комнате возле твоей спальни. Пока она не погаснет…
— Позволь мне остаться и быть ради тебя, — заключила тигрица, потом встала и прогнала прочь призраков дома Чэн.
— О! — широко раскрыв глаза, воскликнула Синь Кам. — О, вот это мне нравится! Повтори эти стихи еще раз, последние строки.
Тии открыли рот, чтобы исполнить просьбу, но Синь Лоан решительно покачала головой.
— Отвратительно, служитель, совершенно отвратительно. Все было совсем не так.
— Да, но так мне нравится больше, — воодушевленно возразила Синь Кам. — А стихи были… о-о!
Она оскорбленно взвизгнула: Синь Лоан дернула ее за ухо.
— Тебе такое нравиться не должно, — упрекнула она. — Это неправильно.
Синь Кам полизала лапу и принялась рьяно намывать пострадавшее ухо.
— Если мне так хочется, имею право, — строптиво и угрюмо заявила она.
— Само собой, но лишний раз не болтай, а то служитель подумает, что можно и дальше рассказывать об происшедшем вот так.
— Пусть рассказывает и так, и сяк, — настойчиво потребовала Синь Кам, и Синь Хоа, вновь разбуженная возней, положила лапищу на плечо сестры и принялась сонно вылизывать ее.
— Не сможет, пока не узнает, как надо, — невнятно пробурчала Синь Хоа. — Сестра?..
— Безусловно, — с достоинством ответила Синь Лоан.
Рот Хо Тхи Тхао изнывал от боли, но она все еще чуяла запах гнева Дьеу, восхитительный на ее вкус, и следовала за ней через лес, стараясь погромче хрустеть ветками и отпинывать камешки на ходу, потому что как иначе Дьеу узнала бы о ее присутствии?
Хо Тхи Тхао уже достигла границы своей территории, хотя о том, что это ее территория, свидетельствовало лишь ее присутствие здесь, и она не сразу поняла, что Дьеу предпочла остановиться в лисьем могильнике.
Семья Чэн из Западной Чжоу поселилась здесь, изгнанная и злополучная, и меньше чем через год их сожрали местные лисы, которые в дальнейшем с удовольствием поселились в доме Чэн, пользуясь им, прекрасными манерами из Чжоу, одеждой хозяев дома и, конечно, их черепами. Патриарха Чэн убили воины, но лисы вырезали подобие его головы из репы и насадили на палку. Когда старик должен был с достоинством кивать или неодобрительно качать головой, кто-нибудь из находящихся поблизости лис протягивал лапу и тряс палку соответствующим образом.
Все это Хо Тхи Тхао увидела, когда снесла ударом ворота, а затем вломилась в зал пиршеств, где мать-лиса сидела вместе со своим репоголовым супругом, сестрой и лисятами. Столом им служила прелая крышка колодца, на которую подали требуху — любимое кушанье лис, а также полусгнивших кротов, плесневый лиловый ямс и выложенные горками личинки термитов, выкопанные из-под трухлявых деревьев.
До всего увиденного Хо Тхи Тхао не было дела. А до чего было, так это до Дьеу, сидящей рядом со старшим лисенком. На голове Дьеу красовался истлевший белый саван, изображающий головной убор невесты.
— М-м, похоже на свадьбу, — с некоторым удивлением сказала тигрица, не ожидавшая, что книжница Дьеу так несерьезно отнесется к ее чувствам.
— Свадьба и есть, и тебя не приглашали, — тявкнула мать-лиса.
— Я тигрица, я приглашена всюду, куда мне вздумается прийти, — ответила Хо Тхи Тхао.
— Я приглашаю ее, — вдруг сказала Дьеу, поднялась со своего места рядом с женихом и взяла Хо Тхи Тхао за руку.
Усевшись за стол, Хо Тхи Тхао увидела, что перед Дьеу стоят три чарочки рисового вина — настоящего, поскольку какие-никакие понятия о приличиях у лис все-таки имелись. Две из этих чарочек Дьеу уже опустошила, и если бы выпила вино из третьей, тогда даже тигрица ничего не смогла бы поделать: это означало бы, что Дьеу вышла замуж в лисий могильник и обратного пути у нее нет.
— Я хочу уйти немедленно, — сказала Дьеу, спокойствие которой, несмотря на ее незавидную участь, впечатляло. — Ты можешь мне помочь?
— Я могла бы, — отозвалась Хо Тхи Тхао, все еще немного уязвленная тем, как быстро Дьеу нашла себе мужа. — А что ты мне дашь?
— Мои волосы, — Дьеу помнила, как Хо Тхи Тхао вновь и вновь принималась гладить их в ту первую ночь.
— Они больше нравятся мне на твоей голове, так что нет, — отказалась Хо Тхи Тхао.
— Тогда я отдам тебе свою правую руку, — предложила Дьеу, вспомнив их вторую ночь.
— Ее хватило бы мне всего на один укус, и опять-таки она больше нравится мне как единое целое с тобой. Так что нет.
Хо Тхи Тхао задумалась.
— Отдай мне ту маленькую зеленую табличку, которую ты носишь на шее. Я вижу, ты постоянно вертишь ее в руке, вот и отдай мне.
К ее удивлению, Дьеу покачала головой.
— Ее отдать не могу, — сказала она, и Хо Тхи Тхао страшно разозлилась.
— Сдается мне, ты не прочь остаться здесь и выйти за лисенка, — рявкнула Хо Тхи Тхао. — Прекрасно.