Так и не оттаявшее за дорогу из города мясо уже было надежно спрятано на хранение в яме-леднике, плотно прикрытой сверху деревянным настилом. Если бы Михалыч не показал это сооружение, примыкающее прямо к дому, вряд ли бы Алексу удалось его быстро обнаружить.
В целом дом оказался вполне приспособлен для жизни, вот только в нем было по-прежнему холодно, несмотря на потрескивающий огонь в печи. На первое время той воды, что привезли с собой из города, хватит, но завтра нужно пойти нарубить льда, иначе здесь воды зимой не добыть. Первые три дня ушли на то, чтобы привести дом в пригодный для жизни вид. Алекс работал до изнеможения, что-то прибивая, утепляя и расставляя.
А на третий день пошел снег. Алекс стоял посреди тайги, глядя на небо сквозь запорошенные шапки кедров, и чувствовал себя совершенно свободным. Денег, заработанных за предыдущие годы, хватило бы на тысячу жизней здесь. Как мало на самом деле ему нужно и как много себя он тратил на что-то неважное. Кому и что он хотел доказать? Брату, с которым виделся три раза за последние десять лет? Коллегам, чьих имен теперь и не помнит? Риелтору, у которого купил один из самых дорогих домов? А может, родителям, которых нет столько лет? Чье мнение важно сейчас? Кто имеет право голоса здесь?
Огромные хлопья снега, ложась на землю, создавали идеально ровную белую поверхность. И вдруг показалось, что это сама его жизнь сейчас начинается с нового белого листа. И что он на этом листе напишет, будет зависеть только от него самого. Больше никакие обстоятельства не помешают делать то, что он считает для себя важным.
Глава 5
Ночью усилился мороз и опять выли волки. Поначалу жутко, но ко всему привыкаешь. А под утро приснилась она. Она смеялась и куда-то бежала, но лица было не видно. Золотистые волосы рассыпаны по плечам. Он пытается ее догнать, но никак не получается. Так и проснулся с ощущением чего-то очень важного, но ускользающего.
Алекс задумчиво пил черный кофе и хмурился. И даже не заметил, как стал снова покусывать нижнюю губу, как когда-то очень давно в детстве. Допив кофе до самой гущи, он поставил чашку и полез в недавно сбитый шкафчик, вытащил оттуда мольберт. Несколько раз переставлял его с места на место в центре крошечной комнаты, пытаясь найти самое освещенное место и поймать лучи солнца из единственного окна.
Кисти, краски, холст, бумагу и все остальное он привез сюда, даже не зная, захочется ли ему когда-нибудь притронуться к ним. И хотя он много лет не брался за кисть, руки точно помнили, что делать. Он рисовал так, словно накопленная и нереализованная за эти годы энергия выливалась из него на холст, иногда захлебываясь от чрезмерности, а иногда струясь тонким ручейком.
Он забыл, что ничего не ел, и опомнился только тогда, когда стало не хватать света, а в доме начал чувствоваться холод, намекавший, что он забыл протопить печь. Зато на холсте он видел смеющуюся Леру, которая не оборачивалась к нему. Для того чтобы понять, что она смеется, совсем необязательно было видеть ее лицо.
И он стал рисовать ее каждый день. В его видениях она всегда была разной. Иногда он чувствовал ее радость, и тогда с картины искрилось счастье в лучах света. Бывали дни, когда он переносил на холст ее грусть, и эти картины давались ему гораздо тяжелее. Но даже в этом случае каждый взмах кисти исцелял. Каждый глоток сибирского воздуха наполнял энергией.
Живя простой жизнью в затерянном уголке мира, Алекс учился слышать себя. Он впервые в своей жизни сделал то, что считал правильным, не оглядываясь на мнение общества и не убегая от себя. Все годы взрослой жизни Алекс думал, что его задача – сделать этот мир лучше, помогать людям вокруг, не задумываясь о себе, а оказалось, что это ему самому нужна была помощь.
Никогда раньше к нему не приходило ощущение такого умиротворения и целостности, как здесь. Даже это странное чувство любви, почти наваждение, перестало мучить, превратившись в источник вдохновения и став чем-то очень простым и понятным.
Она по-прежнему часто снилась. Алекс любил такие ночи. Но сегодня сон был тревожный и он волновался, хотя и знал, что спит. Она звала его, он точно читал по губам, но расслышать ничего не мог. Все перекрывал рев реактивного самолета, который нарастал с каждой минутой, а она все отдалялась. Он пытался дотянуться до нее и помочь, но не мог. Рев усиливался и теперь уже смешивался со скрежетом и стуком. Стук нарастал. Алекс вскочил и протер глаза. Стук не исчез. Колотили что есть мочи в его дверь. В доме было ружье, машинально Алекс схватился за него и пожалел, что из единственного окна не разглядеть незваного гостя, но оценить обстановку во дворе все равно стоит. Пробираясь к окну, он задел кастрюлю, и она с грохотом полетела на пол. Стук в дверь прекратился. И Алекс явственно расслышал раздраженный голос брата. Влетев в хижину, он внимательно оглядел Алекса и, увидев заспанные глаза, вздохнул с облегчением.
– Чего я себе только не представил за эти десять минут.
– Что со мной могло случиться?
– Ну, ты никогда не жил вне цивилизации. А здесь, знаешь ли, не «все включено».
Обведя хижину взглядом, брат сел на единственный свободный стул.
– Они прекрасны. – Он кивнул на расставленные и разложенные повсюду картины. – Я рад, что ты снова взялся за кисти.
– Даже не начинай. Я не повторю своей ошибки. Выставок больше не будет. Эти картины останутся здесь.
– Красивая. Кто она?
– Мечта, она просто мечта.
– А у этой мечты есть имя?
– Мечте имени не нужно.
– А лицо? У мечты есть лицо? Почему на всех твоих картинах эта девушка без лица?
– Разве важно лицо, когда ты рисуешь душу?
Глава 6
Алекс был рад брату. Они ходили по лесу, пару часов порыбачили, потом поужинали омулем, которого поймали в проруби и запекли на костре. И допоздна пили виски вперемешку с душистым чаем, разговаривая о жизни в целом, но все еще боясь касаться каких-то слишком личных тем. А потом словно прорвало долго сдерживаемую боль.
– Я, как и ты, долго не мог принять смерть родителей. Но я старший, и у меня не было много времени задумываться над своими обидами. Конкуренты бати наступали на пятки и не просто ждали промаха мальчишки, они расставляли ловушки такие, что нормальному человеку не догадаться о такой извращенности злого ума. И я понимаю, зачем отец купил этот дом. Это было его убежище, где он думал зализывать раны и готовиться с новыми силами к борьбе. В те годы в бизнесе было круче, чем на войне. Только на войне всегда понятно, где противник, а где союзник, а в нашем деле грани размыты и ты не всегда понимаешь, кто из твоих игроков на самом деле играет против тебя. Я приезжаю сюда раз в год, иногда два. Это место дает мне силы. Маша тоже любит бывать здесь летом. Представляешь, она притащила сюда тюльпаны и сама посадила целую поляну. Я до сих пор иногда не понимаю, но всегда восхищаюсь ей, хоть мы и женаты уже девять лет. Сказала, что это ее дар Байкалу. Теперь каждый год здесь, на поляне за кедрами, расцветают тюльпаны. А мы стараемся в это время вырваться сюда хоть на пару дней. Правда, никогда не получалось оставаться в тайге больше недели. А ты уже сидишь здесь полгода. Может, пора назад, к цивилизации и миру?
– Мой мир здесь. Я никогда еще не чувствовал себя таким цельным. Понимаешь, эта простая жизнь, без иллюзий и наносного, меня лечит. Я думал, что никогда больше не возьмусь за кисть. Даже когда покупал краски, кисти и холсты, не был уверен, что они мне понадобятся. Первый раз даже вышел из магазина, так и не купив ничего. Потом вернулся и решил: раз уж в русских лесах не встречаются магазины с красками и холстами, лучше все же взять их с собой. А там видно будет, понадобятся или нет. А теперь не могу остановиться и сдержать себя, словно это моя терапия. Я никогда не читал так много, как сейчас. И, наверное, никогда не размышлял столько, сколько в этой тишине. Многое из того, что было таким важным там, оказалось совершенно бессмысленным здесь. Тайга проверяет на прочность. Сегодня мне неважно, что скажут о моих картинах другие. Я сам знаю, что они хороши. Когда я рисовал, часто забывал есть. И если бы на лес не опускалась тьма, я продолжал бы и ночью. Но при свете одной лампочки особо не поработаешь. Поэтому я начинал читать… А ты знаешь, какое удовольствие смотреть на озеро, глядя, как из-за линии горизонта медленно появляются лучи и заполняют светом весь мир вокруг. Люди сами не понимают, чего лишили себя, перебравшись жить в города. Хотя иногда я думал, что не справлюсь. Когда я сюда только приехал, от каждого шороха вскакивал. А потом осмелел немного. Как-то решил баню протопить. И на этот раз дом закрывать не стал. Так, прикрыл дверь. Ну, ты сам подумай, кто сюда придет?
– Вообще-то, Михалыч говорит, что гостей целый список на выбор может быть.
– Михалыч – паникер, думал я. Так вот, выхожу из бани в чем мать родила, людей-то все равно нет, чувствую воздух каждой клеточкой тела. Берусь за ручку двери спокойно, приоткрываю… А в моем жилище медведь хозяйничает, расправляясь с запасами провизии и качая лапой мои бутылки отборного шотландского виски.
– Так он к тебе просто выпить зашел, ну как старый или новый приятель. Ему, видно, тоже скучно. Хотя ты это, брат, аккуратнее тут с новыми знакомыми.
– Да я и сам уже понял.
Огонь потрескивал, растворяя и перемалывая в золу то, что некогда было сильными и могучими деревьями. Алекс подбросил в печь пару поленьев, нахмурился и, словно размышляя, стоит ли об этот говорить, наконец перевел взгляд с пламени на брата:
– А знаешь, я много лет злился на отца. Если бы в тот день он не настоял, чтобы она поехала с ним, возможно, мама бы осталась жива. Если бы он послушал ее и перенес поездку всего на один день, как она просила, возможно, и он остался бы жив. Я в тот день проснулся рано и слышал их. Они выезжали из дома, кажется, около шести утра. Мама нервничала и не хотела ехать. А он… ты же помнишь. Он всегда был слишком упертым. А он все решил. За себя, за нее, за нас.