– Почему ты никогда не рассказывал мне об этом?
– Не знаю. Я старался забыть это все. А потом много лет уже даже не помнил, из-за чего никак не мог его простить. Их авария разрушила нашу семью. Мы ведь с тобой могли взрослеть, как все нормальные дети. Спокойно окончить школу, поступить в институт. Гонять в футбол, знакомиться с девчонками. Мы же всего этого были лишены. Тебе пришлось повзрослеть и взять на себя обязанности взрослого в то время, когда твои ровесники вообще ни о чем не задумывались.
– А меня все эти годы мучило другое. Мне казалось, что отец словно убегал от чего-то. Но почему он взял с собой только маму и не взял тогда нас? Десять лет назад я нанял команду из бывших следователей, и не только.
Шаг за шагом мы прошли все события того времени.
– Ты никогда не говорил мне об этом.
– Ну в то время ты как раз укатил в Барселону, и как-то не было случая. Я был уверен, что авария неслучайная. У отца все было под контролем. И пусть он иногда был жестковат, но дураком точно не был. Та поездка не планировалась вообще. Он сказал маме лишь около десяти вечера накануне, что они утром должны выехать. Сказал ей собрать вещи на пару дней на все случаи жизни. Я был уверен, что аварию подстроили. Ох, и врагов было у бати! Ты даже не представляешь, сколько всего мы обнаружили, когда разгребали ту историю. И, вытаскивая все то дерьмо на свет, я в процессе очень сильно почистил компанию от крыс. Я думал, что вот-вот наткнусь на прямые доказательства сговора. Сговор действительно был, но только экономический. А та авария – нет, Сашка. А я тебе говорил, что моя Маша на следователя училась? Мы с ней тогда и познакомились. Это она, пока все уперто искали заказчика преступления, нашла дом, который отец арендовал, и, прижав к стенке одного ивестора, принесла нам всю историю на блюдечке. Отец всегда все делал через своих людей. Там мы и искали. Ты помнишь? Мама возмущалась, что даже подарки для нее выбирает не папа, а его помощники…
Братья улыбнулись и помолчали, окунаясь в мир детских воспоминаний, наполненный цветными иллюзиями и голосами родителей.
– Маша какой-то своей женской интуицией нашла правильную нить. Никто ведь не обратил внимания на дату. Да мы, наверное, и не знали их дат. Как-то не принято у нас было отмечать что-то, кроме дней рождений. Ну, дату свадьбы родителей еще, может. А Маша попросила принести их личные письма. Помнишь, мама хранила в шкатулке с розами те письма, что они друг другу писали, пока папа служил. Ты удивишься, но наш отец, такой жесткий и безжалостный к конкурентам, оказался романтиком. Это была дата их первой встречи. И он поехал заранее в Питер лично, внес стопроцентную предоплату, и этот день должен был стать только их днем. Он не мог перенести ту поездку даже на сутки, как просила мама. Он готовил сюрприз для нее. И именно поэтому не сказал, что они едут в Питер, город, где впервые встретились, наблюдая за разведением мостов. Мосты в ту ночь развели, и на воде из горящих фонариков появились их имена. А на одной из питерских крыш был накрыт ужин, сидели наготове музыканты. Организатор не знал, что они погибли днем. Ему оплатили все заранее, и он просто сделал, как было оговорено. Обратной связи отец не оставил. Только когда Маша разыскала организатора десять лет назад, он узнал, почему к нему так и не доехали гости. Маша привезла фотографии, сделанные им тогда. Он правда все устроил для них очень красиво. Позже мы наняли его для организации нашей с Машей свадьбы. А авария – это роковая случайность. Они разбились в ста километрах от Питера. Значит, мама уже знала, куда они едут и зачем. Она умерла счастливой.
– Спасибо, что рассказал. Я о них часто думал. Обвинял отца, что из-за своей работы и бизнеса он забывал о маме. А месяц назад приступил к письму отцу. Я писал его вечерами почти неделю. Это было даже не письмо, а целая тетрадь. Я начал с обвинений, но к концу тетради вдруг понял, что, несмотря на все мои детские суждения, не было в его жизни никого ближе и дороже мамы и нас, а все, что он делал в этой жизни, он делал для нас или ради нас. Я многое вспомнил, проанализировал и понял, что чем больше злился на отца, тем больше боли причинял самому себе. Я думал, что если бы тогда встал на сторону матери и заставил остаться ее дома, как она и хотела, то ничего бы не случилось. Но я сделал вид, что сплю. И потом я всю жизнь только и притворялся спящим. Я словно запрещал себе жить, понимаешь? Я исписал почти всю тетрадь, пока кое-что смог понять. Там осталось еще свободных полстраницы, и теперь я знаю, чем закончить письмо. Это ведь только от нас самих зависит, разрешим ли мы себе быть счастливыми, да? Судьба может быть такой, какой мы хотим? Ты ведь смог стать счастливым?
– Смог. Но мне повезло больше: у меня было о ком заботиться – о младшем брате. И от меня требовалось помочь найти ему свой путь в жизни, а еще сохранить нашу семью и бизнес отца. С первым я, кстати, плохо справился.
– С первым не смог бы справиться никто. Я сам запретил себе искать свой путь и пошел проторенной широкой дорогой.
– Я переживал за тебя. Но знал, что в тебе есть та же сила, что была в отце, и та же гибкость, свойственная маме. Ты всегда отличался от всех, и я знал, что в тебе скрыты огромная воля и талант. Я был уверен, что ты справишься.
Они еще долго говорили, сидя в маленьком деревянном доме, затерянном среди русской тайги. И никто бы сейчас не признал в этих искренних людях со своими слабостями жесткого московского бизнесмена и успешного международного бизнес-консультанта.
Утром Алексей попробовал начать разговор о картинах, но брат твердо стоял на своем. В этот раз никаких выставок.
– Слушай, кажется, вода заканчивается. Может, сходишь сейчас? А я пока соображу нам кое-какой завтрак.
– Ух ты, господин генеральный директор, не забыл, как это делается?
– Господин старший брат практически вырастил кое-кого. А ну-ка, марш за водой!
Но как только Алекс отошел от дома, вместо того чтобы растопить печь и начать делать завтрак, Алексей занялся совершенно другим делом.
Глава 7
Через два часа братья обнялись у грузовика и каждый вернулся к своей жизни. Алексей – в Москву, а Алекс, которого брат по-прежнему называл Сашкой, остался в таежном доме, открывая для себя шаг за шагом истинную любовь и прощение, мир и осмысленность, радость от проживания каждого момента своей жизни. Встреча со старшим братом вскрыла старую рану, которая кровоточила столько лет, но которой Алекс всегда боялся касаться. Тщательно спрятанная под панцирем из успешных проектов и благотворительных дел, она все годы, оказывается, оставалась на месте и продолжала влиять на все его поступки и жизненные выборы. А после ночного разговора вдруг стало легко, словно разделявшая много лет их с братом стена рухнула.
Никогда ранее он не чувствовал в себе такой наполненности и смысла; появившееся ощущение свободы окрыляло и помогало делать первые шаги к чему-то новому. Здесь жизнь обретала новые краски. Не имея возможности быть рядом с любимой, он тем не менее проживал вместе с ней каждый день ее жизни. Он рисовал ее такой, какой чувствовал. И приступая с новым восходом к работе, Алекс никогда не знал, какой она выйдет на холсте.
Иногда она была озорной, иногда сосредоточенной, а были дни, когда девушка выходила совершенно потерянной. Эти картины особенно тяжело давались, потому что он чувствовал, что между ними есть та невидимая связь, которая навсегда соединяет людей и дает им узнать состояние второй души. Поэтому он был уверен, что в тот день, когда он рисует ее поникшей и растерянной, передает не свое состояние, а транслирует ее душу на бумагу. Эта боль проходила через него самого и лишь после этого выплескивалась на холсты.
Лицо ему по-прежнему не давалось. Пару раз он пытался нарисовать лицо таким, как помнил, но всякий раз с криком «не то!» эти скомканные листы погружались в пламя печи. Сегодня, кажется, он нащупал нужные линии и увлеченно работал над эскизом новой картины. Появившаяся уверенность, что в этот раз все получится, заставляла рисовать, не останавливаясь и не прерываясь на еду. Лихорадочная радость и предвкушение результата были так велики, что на мгновение показалось, будто в целом мире есть только он и эта картина. Внезапно хижину сотряс резкий стук. Вздрогнув от неожиданности, он положил кисть на край мольберта. Неужели брат вернулся? С чего бы вдруг?
Секундное замешательство, нарастающий стук – и Алекс рванул к двери, импульсивно поддаваясь той энергии и напору, с каким колотили в дверь. Однако на пороге наткнулся на бородача с довольно странным видом. Сколько прошло времени от открытия двери и до того момента, когда незнакомец решительно шагнул внутрь? Секунд пять? Семь? Но мозг за это время уже успел составить мнение об этом рослом грубом мужчине, лицо которого было покрыто небритой щетиной, как, впрочем, и у самого Алекса, а глаза сверкали яростью. За незнакомцем со стороны леса тянулся кровавый след. Ворвавшись в дом, он быстро сбросил что-то на стол и не оглядываясь скомандовал:
– Немедленно нож. Самый острый, что есть. И водки. Найди что-то вроде жгута и подготовь иглу с крепкими нитками.
Алекс метался по комнате, пытаясь обеспечить новоявленного гостя таким необычным набором, пока тот, ругаясь что есть мочи, скидывал куртку и размещал прямо на столе какого-то рыжего зверя. Зверь был то ли в отключке, то ли неживой. Похож на лису, но вроде не лиса. А бородач был рослый, мускулистый и неразговорчивый.
Через полчаса, перенеся прооперированного спящего зверя со стола на сооруженную из простыней лежанку, непрошеный гость молча взял чашку и налил в нее оставшуюся после дезинфекции раны водку, выпил и опустился на стул. Алекс сел напротив и тоже налил себе из этой же бутылки немного. К спиртному он относился спокойно. Но в этот момент чувствовал почти потребность сесть за стол с этим странным человеком, ворвавшимся в его мир.
– Он будет в отключке до утра. Утром приду и сделаю все, что надо. Твари!