Недалеко от штольни, в кустах, Фрол Максимович нашел разбитую централку. В ржавых каналах стволов были заметны поблескивавшие золотом полоски: крупная россыпь высокой пробы хранилась в них.
— Дымка, след… — сказал он, показав собаке на отпечатки медвежьих лап и резиновых сапог.
Дымка, немного покрутившись возле штольни, повела Фрола Максимовича прямо к лесосекам. Фрол Максимович прибавил шагу.
Он не ошибся: Семка Корноухий, старик Пимщиков и его сын Андрейка пробирались в этот час к старой протоке, что ниже зимовья Девяткиной. Они торопились. Надо было сбить плот и, как только поднимется река, уплыть отсюда.
Приспела пора убираться Пимщикову из этого района. Он ждал, когда сойдет снег, чтобы разыскать золото, спрятанное здесь в потайных местах еще в первые годы советской власти. Он сбежал отсюда с бандой колчаковцев в двадцатом году и вернулся сюда прошлой осенью вместе с сыном, дезертировавшим с фронта. Но вот снег сошел, а найти потайные места не удалось: отдельные участки оказались под старательскими разработками, кое-где Пимщиков не нашел даже меток, которые оставлял на деревьях. Только вчера вечером он разыскал в штольне обрез и стволы централки, наполненные крупной россыпью.
Семка успел взглянуть одним глазком, какой заряд высыпал Пимщиков из стволов: крупная россыпь фунта на три, не меньше.
И спросил невинным гоном:
— Где вы такое крупное золотишко добывали?
— Нет у меня никакого золота, — сердито буркнул Пимщиков и, помолчав, предупредил: — Молчи. Нечего нам теперь здесь делать, надо уходить…
Только сегодня Семка понял, что зря послушал этого старика — сбежал от лесорубов к Андрейке и почти ползимы скрывался в тайге, доставал для дезертира провиант. А какая от этого польза? Пимщиков обещал отвоевать для Семки третьяковский шурф, а теперь сам сбежал. Нет никакой выгоды оттого, что живешь чужим умом. Надо жить по-своему. Надоело возиться с бревнами в лесосеке — эка беда. Прикинулся больным — никто не заставит надрываться.
Да что и говорить, не хотелось Семке уходить из тайги на восток, к морю, куда манил его Пимщиков. Что он там будет делать? Еще заставят работать, круглый год таскать мешки и ящики на пароходы… Держи карман шире! Где столько силы-то набрать?
Другое дело здесь. Пришла весна, потрудись недельки две в своем ключе с богатыми песками — и, смотришь, на целый год обеспечил себя золотишком. Хватит на хлеб и на сахаришко.
Нет, не по нраву Семке план Пимщикова. Жил бы да жил здесь в свое удовольствие. Теперь через старателей в золотоскупке можно запастись и солью, и консервами, и мукой. Золотишко завелось, вон его сколько — пожалуй, больше трех фунтов. Ну, а если Пимщикову жалко этого золота, тогда можно выждать, пока бабка Ковалиха со своей артелью добудет пески на третьяковских шурфах.
«Добудет, — рассуждал Семка, — и мы с Андрейкой тут как тут, с лоточками, ночь поработаем, и наверняка по золотнику, ну, граммов по пяти на каждого достанется. А через месяц в государственном разрезе начнется смывка с почвы самых богатых песков. Много золота возьмут там нынче, ух как много. Пробраться бы только к хвостам сплотков, и то можно с полфунтика ухватить. Правда, опасно туда соваться, охрана поставлена. Но ничего, ради такой добычи можно рискнуть…»
Шел Семен сбивать плот, а думал о том, как бы уговорить Пимщикова забыть про этот плот и остаться в тайге… «Сегодня Пимщиков злой, — отметил про себя Семка, — все молчит и молчит. С какого конца начать этот разговор? Вопрос сложный. Сердится Пимщиков, так много земли перерыли, и только один клад нашли. Надеялся больше взять — и не отыскал. Попробуй теперь поговори с ним. Как зверь рычит. Видать, не очень-то я теперь им нужен… Еще, чего доброго, заманят куда-нибудь и ухлопают…»
Справа послышались голоса: это лесорубы сбивают плоты. Семка остановился.
— Чего стал? — спросил Пимщиков. — Отвечай: трусишь?
Семке показалось, что Пимщиков разгадал его мысли.
— Да нет, я хотел сказать…
— Не хитри. Ложись, — зло прохрипел Пимщиков.
Андрейка тряхнул мохнатой спиной медвежьей шкуры, спрятался за вывороченным корнем дерева, а Семка, припав к земле, стал приглядываться — кого это там заметил старик?
Справа по косогору узенькой тропкой шла с белым узелком Нюра Прудникова. Шла прямо на них.
— Эй, кто там прячется? Не испугаешь! — крикнула она.
— Задержать. И без шума… — приказал Пимщиков.
Семка еще плотнее прижался к земле.
Нюра шла к девяткинским кедрачам, в бригаду лесорубов, несла белье для отца. Вначале она подумала, что кто-то из ребят решил попугать ее.
И вдруг перед ней поднялся медведь. Нюра знала, что медведи редко нападают на человека, боятся человеческого взгляда. Но этот медведь шел прямо на нее.
Сбоку послышался хриплый голос:
— Семка, не упускай…
И тут же Нюру схватили сзади, зажали рот. Она вцепилась зубами в руку.
— Кусается!..
— Тише. Вали ее и шапку, шапку в рот…
Одна против троих. Оказавшись лицом вниз, Нюра затихла, притаилась.
— Вот давно бы так. Не говори про нас никому… — прогундосил ей в ухо Семка.
— Ах, сволочь, вот ты где скрываешься!
Послышался лай собаки. Это Дымка. Она бежала по следу Пимщикова, подала голос — затявкала тревожно и призывно.
Напуганный лаем собаки, Семка метнулся в сторону, однако Нюра успела схватить его за ногу, и он упал. Андрейка тут же наткнулся на стволы централки Фрола Максимовича и поднял руки.
Вскоре здесь появилась Матрена Корниловна. Она шла на голос Дымки, но, увидев Фрола Максимовича и Нюру, которые уже успели связать руки Семке и Андрейке, подошла к ним.
— Все ясно, — сказала она, — а где третий?
— И третьего найдем, за ним Дымка ушла, — ответил Фрол Максимович. — Но Захару об этом ни слова. А то он схватит топор и будет, как шальной, носиться по тайге.
— Захар с ребятами в нижней протоке остатки бревен к воде скатывает, — сказала Матрена Корниловна.
— Кто его туда послал?
— Я…
Она умолчала о том, что еще позавчера заметила у старой протоки, в самом глухом месте, небольшой штабель, сложенный из сухих деревьев. Конечно, это работа беглецов. Им нужны сухие деревья, чтобы сбить легкий плот и неприметно уплыть из тайги. Этого Матрена Корниловна не могла допустить. Коль сам парторг до сих пор пренебрегал ее сигналами, она сама решила поймать старика Пимщикова именно в тот момент, когда он будет уходить с золотом, извлеченным из потайных мест: она уже не раз натыкалась на сплошь изрытые участки.
— Значит, Захар уже все знает? — спросил Фрол Максимович.
— Ничего он пока не знает. Но Пимщиков не дурак, он не сунется туда, пока там лесорубы работают.
Матрена Корниловна укоризненно посмотрела на Фрола Максимовича: ведь еще зимой предупреждала парторга, а он не верил.
— Ладно, отведем этих, и видно будет. Может, облаву назначим.
— Не надо, — возразила Матрена Корниловна, — лишний шум испортит дело. Так, Нюра?
— Так, — согласилась Нюра, не спуская глаз с Андрейки и Семки, которые стояли со связанными руками спиной к ней. Им было приказано молчать и без команды не двигаться — в спины направлены стволы централки.
Вернулась Дымка. Сибирские охотничьи лайки никогда не убегают далеко от хозяина. Пронюхала след, но если он уводит далеко, возвращается к хозяину.
— Ага, и Дымка вернулась, — обрадовалась Матрена Корниловна. — Дымка, Дымка, куда побежала? Идем со мной, — приласкала она подбежавшую к ней собаку. И было направилась в ту сторону, откуда только что прибежала Дымка.
— Поосторожней смотри, — предупредил Фрол Максимович. — У него обрез.
— Вот страх-то! — озорно сверкнув глазами, сказала она. — Блудливая собака в чужом дворе телка боится.
— Смотри, — опять предупредил ее Фрол Максимович, — прорвется к протоке — на плот и уплывет.
— Не уплывет. Суводь нынче там, на старой протоке, начинается, а за поворотом коловерть сильная. Вот и присмотрю, как его там будет крутить: река-то нынче, после таких снегов, взыграет знаешь как! Одно заглядение…
— И вот еще что, — чуть помолчав, сказал Фрол Максимович. — Нюра добрую сводку несла людям: наши в Берлин входят. Возьми этот пропуск, передай в бригады.
Матрена Корниловна внимательно прочитала записанную рукой Нюры сводку и задумчиво сказала:
— Да, входят. Небось в логово самого Гитлера пробиваются. Вот если бы его поймали…
— Не знаю, должны бы, — медленно ответил Фрол Максимович.
Выждав наступления темноты, громатухинские коммунисты группами и в одиночку начали сходиться в домик Матрены Корниловны. Участковый милиционер привел молодых шахтеров, вооруженных осоавиахимовскими тозовками и ржавыми ружьями, изъятыми в разное время у браконьеров.
«На каждую засаду поставим по два-три человека, оцепим берега реки до самой Гляден-горы, — прикинул в уме Фрол Максимович, глядя на прибывающих людей. — Каскил задымился, значит, завтра река взыграет. Плотовщики уже неделю ждут этого часа… Разделимся на три группы. Одну поведу сам, вторую — участковый милиционер, третью — Матрена Корниловна».
Вся обстановка напоминала ему давно минувшие дни гражданской войны. Пришли кто в чем — ни формы, ни добротного оружия, а порядок военный. Даже спрашивают разрешения закурить.
— До восхода луны надо быть на месте, — напомнил участковый милиционер.
— Подождем еще немного, — сказал Фрол Максимович.
Он ждал, что Матрена Корниловна принесет дополнительные сведения.
В оконных стеклах барака замелькали красноватые блики. Это вспыхнули кучи заготовленного смолья над Мраморным ущельем. Их подожгли охотники, посланные туда с винчестерами. Костры освещают сейчас реку в самом узком месте. Так делается в дни сплава, чтобы видеть, как проходит лес в заторном месте.
У крыльца заворчала собака. Послышался голос Матрены Корниловны:
— Тихо, Дымочка, тихо, свои тут собрались, свои…