На западе эту плодородную, вечно сыроватую землю прорезывает Великий канал — грандиозное сооружение китайского гения, построенное тысячу двести лет назад и соединившее города Пекин и Ханчжоу искусственным водным путем длиной в 1700 километров.
Еще дальше на запад серебрятся воды большого озера Тайху. На берегу возвышаются стены, окруженные со всех сторон водой. Это Сучжоу, «город храмов и шелка», про который посланец средневековой Европы Марко Поло писал, что «…число его жителей так велико, что может вызвать удивление».
Отступая, цинские войска сожгли весь район вокруг Сучжоу. Солдаты Ли Сю-чена всюду видели обгорелые развалины. Тысячи трупов лежали в каналах и в озере. Тайпинские воины останавливались над обезглавленными телами детей и стариков. Руки молодых солдат яростно сжимали рукоятки копий и приклады ружей.
Постепенно возвращались в деревни уцелевшие крестьяне. Им выдавали оружие, помогали восстанавливать дома и лодки, распределяли сельскохозяйственные орудия и буйволов.
На пепелищах сожженных деревень группки крестьян толпились перед воззваниями Ли Сю-чена и слушали грамотеев, которые читали им великий закон о земле:
«…Все поля в Небесном Государстве обрабатываются всеми в государстве. Если в одном месте земли недостаточно, то переселяются в другое место, и наоборот.
…Земля дается смешанно: если в семье шесть человек, то на трех дается хорошая земля, а на трех плохая…»
Вся местность к западу от Шанхая фактически восстала. В пятнадцати километрах от города приезжих останавливали патрули вооруженных крестьян. Миссионеры с ужасом сообщали, что крестьяне ждут тайпинов, и говорят, что тайпины «пишут о хорошем».
Главные силы армии Ли Сю-чена взяли Сучжоу 2 июня 1860 года. Тайпинский полководец продвигался на восток медленно и осторожно. Среди каналов и рощ, Сучжоу его армия отдыхала два месяца. За это время солдаты и крестьяне собирали, чинили и грузили джонки и баржи. Караваны, груженные зерном, один за другим уходили в Нанкин.
Ли Сю-чен ждал вестей о положении в Шанхае.
Гонец прибыл с опозданием и не по воде, как ожидал Ли Сю-чен, а по суше, верхом на измученной лошади. Он сообщил, что тайпинские передовые посты в Цинпу атакованы европейцами.
— Англичане или французы? — удивленно спросил Ли Сю-чен.
Гонец замялся.
— Это иностранные наемники из Шанхая, — ответил он сумрачно. — Они воюют за деньги.
Тайпинский лагерь был поднят на ноги тревожными сигналами литавр. Через час армия двинулась на восток.
Цинпу — небольшой городок, окруженный сетью каналов. Тайпины вели огонь из-за баррикад и бамбуковых щитов. Нападающие стреляли главным образом с джонок. Опытные солдаты уже по частому и равномерному щелканию их винтовок поняли, что оружие у них лучше.
— Это, кажется, иностранные матросы, — сказал Дэн, внимательно поглядев издали на фигурки, суетящиеся на палубах джонок.
— Это американские матросы, — подтвердил Лю Юнь-фу, — но не с военных кораблей. Это контрабандисты с клиперов, которые возят к нам опиум.
— Я вижу там темноволосых людей в головных повязках, — сказал Ван Ян. — У них нет кос, как и у нас.
— Это не китайцы, — решил Лю. — Может быть, это моряки с каких-нибудь отдаленных островов?
Лю не ошибся. Это были филиппинцы, которых тогда называли «манильцами».
У них были пушки, которые они немедленно пустили в дело, заметив, что к тайпинам прибыло подкрепление. Граната провыла и лопнула среди огородов, подняв в воздух фонтан земли.
Ли Сю-чен решил, что нельзя терять времени в ожидании, пока его солдаты подтянут на руках тайпинскую артиллерию. Он приказал пехоте левого фланга атаковать джонки противника.
Ван Ян шагал по грудь в воде, сжимая обеими руками копье. Солдат, провоевавший семь лет, не страшится увидеть неприятеля лицом к лицу. Пули свистели и шлепались около него. Вода в небольшом канале волновалась и вскипала пузырьками. Матросы стреляли часто, но не метко. Тайпины потеряли только двух людей. Дэн метнул ручную бомбу, начиненную удушливым составом, и его солдаты молча полезли на палубу, придерживая копья зубами.
Ван Ян ударил копьем стрелка, который метил в него с борта, и тот со стоном полетел в воду, увлекая за собой копье. Ван Ян бросил сломанное древко, вытащил меч и зарубил еще одного. Перед ним мелькнула фигура европейца с длинным, сухим, спокойным лицом, обрамленным русыми бакенбардами. Этот европеец держал в руке большой револьвер и целился в Ван Яна. Ван Ян бросился вперед, наклонив голову и ожидая выстрела. Но выстрела не было. Какой-то юноша-китаец в голубой куртке, по виду слуга, с криком схватил за руку его противника. Тот выругался сквозь зубы.
— Отец! — кричал мальчик в голубой куртке.
Ван Ян остановился как вкопанный. Много лет не видел он своего сына Ю и не считал его живым. За эти годы мальчик вырос и изменился. Но и через двадцать лет Ван Ян узнал бы его, если не по внешнему виду, то благодаря тому странному и безошибочному чутью, которое приходит неожиданно на помощь любому отцу, когда ему нужно отыскать своего сына в толпе.
— Ю! — крикнул он. — Ван Ю с верховьев реки! Ты жив?
Тут на него напали несколько человек. Он сопротивлялся изо всех сил, наносил удары, барахтался, рычал и наконец потерял сознание, оглушенный ударом рукоятки револьвера в темя. Кругом шумела схватка, и никто не заметил, как Ван Ян свалился в трюм джонки, бесчувственный, с окровавленным лицом.
Вечером Лю Юнь-фу подсчитал своих воинов. Пятеро было убито и восемь ранено. Ван Ян пропал без вести.
— Ты уверен, что он не убит? — спросил Лю, обращаясь к Дэну.
— Я бы увидел, — хмуро отвечал Дэн. — Не может быть, чтоб я не заметил смерти моего солдата.
Неприятель оставил на поле сражения несколько сот человек, преимущественно китайцев и филиппинцев. За день сражения было взято десять пушек и множество джонок. Несколько джонок сгорело, но та джонка, на которой Ван Ян встретил своего сына, ушла с дымящейся кормой.
— Ветра не было, они ушли на веслах, — сообщил Линь, прочищая ружье. — Пожар, наверно, удалось загасить. Он там.
— Кто?
— Ван Ян. Он на той джонке.
— Ты видел?
— Нет, я не видел, но я знаю. Я свалил европейца с револьвером.
— Ты напал на него?
— Нет. Я выстрелил в него потом, с берега, когда джонка уже уходила. Мое ружье бьет дальше, чем кремневые «чжингало». Он ранен или убит.
— Может быть, ты и убил его, но было бы лучше, если б ты мог вернуть Ван Яна! — горько сказал Дэн. — Вот еще один земляк пропал…
2. Карьера Фредерика Уорда
После поражения под Цинпу Уорд захандрил. Вдобавок рана в плече давала себя чувствовать.
— Твои желтые родичи проиграли дело! — кричал он, с ненавистью глядя на Ю. — Черт занес меня в Китай! Мне следовало бы стать императором Франции! Китайцы не умеют воевать.
— Пожалуй, вам бы следовало вернуться в Америку, Фредди, — серьезно заметил Генри Бэрджвайн. — Там, кажется, скоро будет хорошая драка.
— О нет! Воевать из-за негров? Потерять ногу и получить медаль? Жениться и писать воспоминания?
— Вы можете стать генералом.
— Генералом! Я буду генералом через два месяца.
Бэрджвайн не возражал и приказал Ю принести еще четверть галлона виски.
Уорд сам не пил ни капли, но любил, когда пили его подчиненные. Ю был назначен «главным виночерпием» и в его ведении находился шкафчик со спиртными напитками, который в походе помещался на особой повозке, запряженной двумя маленькими лошадками.
Соратники Уорда пили охотно и постоянно. Точнее было бы сказать, что не пили они только в редких случаях. Одной из первых английских фраз, усвоенных Ю, была: «Давайте выпьем». Эта фраза повторялась в рядах отряда Уорда, пожалуй, чаше, чем «доброе утро» или «спасибо». Пили утром и вечером, пили в походе и на отдыхе, пили зимой и летом. По нескольку раз в день Ю слышал одно и то же:
— Эй! Китайчонок! Полгаллона!
Напившись, они обычно открывали стрельбу из револьверов — иногда в прохожих-китайцев, иногда в филиппинцев и в самом крайнем случае друг в друга.
Самым метким стрелком в отряде был американец Генри Бэрджвайн, щеголеватый, развязный юноша из Северной Каролины. В отличие от Уорда, он получил кое-какое образование и а свободное время сочинял стихи. Но в остальном он мало отличался от своего начальника. В течение нескольких лет он успел побывать золотоискателем в Калифорнии, овцеводом в Австралии, трактирщиком в Лондоне, охотником в Индии и министром на Гавайских островах. Но лучше всего он умел стрелять и был одним из великих деятелей науки, которую американские «искатели удачи» называли «триггернометрией»[37]. Он умел стрелять в темноте по движущейся цели, стрелять через плечо в противника, атакующего с тыла; из двух револьверов — в трех противников, находящихся в разных углах комнаты.
— Это искусство для джентльменов! — говорил он, похлопывая себя по двум кобурам, которые висели у него на поясе. — Не забывайте, что мой отец был офицером у великого Наполеона!
Весной 1860 года, когда тайпины подошли к Шанхаю, в городе началось небывалое оживление, какого на было со времен восстания «Общества Неба и Земли», Зашевелились испуганные банкиры и купцы. Крупнейшие торговцы ссужали шанхайскому даотаю[38] целые тачки серебра, чтобы он спас их от «длинноволосых разбойников». Даотай вежливо принимал серебро и делил его между чиновниками морской таможни, не забывая и маньчжурских генералов.
Тайпины надвигались несокрушимой стеной, и так как на цинские войска надеяться было нельзя, то в газетах появились объявления:
ВЕЛИКАЯ ПАТРИОТИЧЕСКАЯ АССОЦИАЦИЯ
БАНКИРОВ И КУПЦОВ
ПРЕДЛАГАЕТ БОЛЬШУЮ ПРЕМИЮ
ЧИСТЫМ РАЗВЕСНЫМ СЕРЕБРОМ
ТОМУ ИЗ ЕВРОПЕЙСКИХ ЗНАТОКОВ ВОЕННОГО ДЕЛА,
КОТОРЫЙ ВОЗЬМЕТ НА СЕБЯ ОРГАНИЗАЦИЮ
ОТРЯДА САМООБОРОНЫ.