— Ларри так много мне о вас рассказывал, — заговорила она, все еще в восторге от… чего-то.
— По-видимому, только плохое.
— О, нет, я не имела в виду такое. О вас он ничего плохого не говорил. Сказал только, что вы работали во Всемирном торгцентре. И в тот день… Когда… Он сказал, что вы, должно быть, погибли. То есть до того вечера, когда он подобрал вас на дороге.
— И да, и нет. Я действительно там работал. Но я не погиб.
— Ну да, само собой. О боже. Простите. Разве все сказанное мною сейчас не самое худшее, самое бестактное изо всего, что можно было сказать?
— Вовсе нет. Спасибо за беспокойство.
— Принести вам двоим кофе? Или пива?
— Мне ничего, спасибо. Я у вас долго не пробуду. Понимаю: Ларри пытается приготовиться к отъезду.
— Тогда не стану мешать старым друзьям.
И она удалилась, переваливаясь с боку на бок.
Я взглянул на Ларри, стараясь собрать вместе все, что хотел сказать. Все представлялось таким ясным до того, как я приехал сюда. Только теперь я здесь. И ничего не было ясно.
Слова не появились.
— Тебе стоило бы прийти вечером, — произнес Ларри. — Будет весело.
— Не могу. Я не пью. Помнишь? А когда другие пьют, я чувствую себя не в своей тарелке…
— От черт. A-а, ну да. Слушай, извини, Расти. Я забыл. Забыл про все это несчастье с твоим отцом. И Беном. О боже. Слишком много страданий для одной семьи. Так твоя мама когда-то говорила. До того, как она умерла. Ладно, наплюй на вечер. Какая разница? Ты приехал попрощаться. Это главное.
— По-моему, я слегка поцапался с Марком. Вовсе того не желая. Он решил, что я слишком возомнил о себе, отказавшись пойти.
— Да-а, ладно. Марк — козел.
— Хм, — хмыкнул я. — Интересно. А я всегда считал, что только я.
— Определенно не только ты.
— Вот, послушай, Ларри. Просто в башке засело. Ты же понимаешь. Я хотел еще раз тебе сказать, что жалею о том, что говорил в тот вечер. Когда ты меня подобрал на шоссе.
— Ничего страшного, Расти. Ничего страшного. Ты был уставший. Столько всякой хрени вокруг творилось.
Вернулись Пити с Джэком. Вбежали с криками, судя по звуку, через кухонную дверь. Я даже не удосужился попытаться ответить. Меня все равно не было бы слышно.
Ларри склонился поближе к моему стулу. И прокричал:
— Выйдем наружу. Там будет потише. И я смогу покурить.
Следом за ним я вышел на крыльцо, где мы уселись на два поржавевших складных садовых стула. Небо окрасилось в цвет стали. Ларри закурил «Мальборо» и глубоко затянулся.
— Вообще-то мне хотелось тебя спросить, — сказал он, — но не для того, чтобы потрепать тебе нервы и всякое такое, просто когда люди по-настоящему устают, они говорят то, что на самом деле думают. Может, они и жалеют потом, что высказались, и, может, в лучшие времена они бы этого не сказали, но все равно они так думают. Вот я и поинтересовался. Ты и вправду так считал?
— A-а, черт, Ларри, сам не знаю. Наверное, просто чувствовал, что мы ходим по кругу. Все происходящее — расплата за что-то еще, так суждено ли этому кончиться? Я просто отчаялся. Понимаешь? Но я вовсе не собирался…
— Слушай, я спросил.
— Ну да. Спросил. Вот… когда я говорил сегодня с Марком… он опять полез все с теми же обвинениями, мол, я всегда старался поступать так, будто я выше вас. Только ничего подобного. Точнее, насколько мне известно. Я веду себя так честно, как могу. Это вовсе не что-то вроде «тут выше, там ниже». Мы просто разные. И, думаю, нам всем это известно. Вот. Мне уже пора закругляться.
— Ты же только приехал сюда.
— У тебя куча дел. Если честно, это все, что я хотел сказать. A-а, нет. Еще одно. Возвращайся домой живым и здоровым. Никак иначе. У тебя столько детей.
Ларри засмеялся:
— Ага, без дураков, да?
— И передай Винсу с Полом, что я желаю им вернуться домой живыми и здоровыми.
— Мы очень постараемся, дружище.
Я встал и сбежал с крыльца. Через пару шагов услышал, как он меня окликнул:
— Расти! — я обернулся и уперся взглядом прямо в солнце. Как мог прикрыл глаза одной рукой. — Ты собираешься отдать куда-нибудь Бена?
— Нет.
— A-а. А что же ты тогда намерен делать?
— Без понятия, — признался я. — Без малейшего понятия.
А потом уехал.
В пятнадцать минут четвертого я забрал Бена. Ни на мгновение раньше. Ни на мгновение позже.
— Слушай, братишка, — сказал он. — Хочешь узнать… кое-что?
— Обязательно, — кивнул я, набирая скорость.
— Не надо ехать! Пока не надо ехать. Мне нужно пристегнуться.
— Точно. Прости.
— Ладно, теперь можно.
Я вырулил со стоянки и поехал по улице. Меня мучило предчувствие. Предвкушение еще одного вечера с Беном.
— Что ты собирался мне сказать, дружище?
— Ой. Точно. Ты знаешь ту заправку?
Отдельная мысль, слышал ли он о ней когда-нибудь.
— Какую?
— Ту, на какой мы всегда останавливались, когда мама везла нас к фермерскому магазину. Ту, где есть два хот-дога по доллар пятьдесят. Мама зовет ее безымянной. Но у нее есть название. Просто я не могу его запомнить.
— Точно. Она называла ее безымянной, потому она не принадлежит какой-либо крупной компании.
— Без разницы. Я могу тебе сказать?
— Конечно.
— Кого-то застрелили. Там.
— Серьезно? Где-то здесь?
— Ну, она за городом. Но все равно рядом. Сегодня все на рынке говорили об этом. Целый день.
— Кто-нибудь знает, почему?
— Ага. Из-за головы его.
— Чьей головы?
— Того, в кого стреляли. У него была такая штука, обмотанная вокруг головы. Это что за штука?
— Я не знаю, брат.
Небольшая пауза, а потом из Бена вырвался сдавленный звук. Повернувшись, я увидел, как он ударился головой в колени. Сильно. Едва не задев приборную доску. Его сиденье было сдвинуто далеко назад, чтобы освободить пространство для ног, но все равно макушка Бена едва-едва не чиркнула по приборной панели. Сиди Бен прямее, он бы сам себя вырубил.
— Эй, эй! Дружище! — я прижался к обочине и перевел рычаг на «стоянку». — Перестань! Перестань! Ты что делаешь? — поразительно, но он перестал. Только подался вперед, изогнув спину над коленями.
— Я весь день думал над этим, — выговорил он. — Чтобы мог тебе рассказать.
— Прекрасно, брат. Ты мне рассказываешь. У тебя прекрасно получается. Нам просто нужно разобраться с одной этой штукой на голове.
— Есть люди такие, — заговорил Бен, дико жестикулируя рукой. — Они голову обматывают такой штукой.
— Чалмой?
— Да-а! — закричал он, резко выпрямляясь. — Вот это она и была! Вот почему кто-то стрелял в него.
С минуту я сидел неподвижно, дышал.
— Это очень гадкий повод, — выговорил я.
— Так большинство людей на рынке и говорили.
Большинство? Не все? С другой стороны, если бы все были согласны, что повод стрелять был гадким, ни в кого бы и не стреляли.
— В него попали?
— Нет. Промахнулись. Зато попали в машину. А он свою машину заправлял. Вот машина и загорелась.
— Вот хрень, ей-богу.
— Я об этом весь день размышлял. Чтоб рассказать тебе.
— Ты прекрасно справился. Великолепно справился.
— Что ты сегодня делал?
А ну-ка, разберемся. Соскребал яйца с витрины, которая была даже не моя. Немного поцапался со старым знакомым. Попрощался с хорошим другом, отправляющимся на войну. Увильнул от двух важных телефонных разговоров. Поспал. Запал на девушку.
— Ничего особенного, брат. Ничего особенного.
Вечер с Беном обошелся без приключений. Мы оба легли спать в восемь. Ни на мгновение раньше. Ни на мгновение позже.
Мне нужно было поспать, поэтому я построил стену. Закрыл глаза и воображал себе ее. Надежную и крепкую. Из кирпичей и цемента.
Она была выше Бена.
По другую сторону стены я разместил войны. Споры. Брошенные яйца. Разрушающиеся здания. Истерики (практически детские). Козлов с именем Марк. Отчаянные сообщения по телефону. Умерших матерей. Умерших друзей. Многочисленных сынов Нигдебурга, отправляющихся на войну. Пули, которыми стреляют в людей в чалмах. Горящие автомашины на безымянных заправках.
Братьев с поврежденным мозгом.
Единственное, чему я позволил остаться на моей стороне, была девушка. С волосами черными, как смоль, и руками, испачканными в муке. И я по-прежнему не знал ее имени.
На следующее утро я проснулся рано. Не раньше Бена, но все равно рано. До того, как он зашел в мою комнату и сказал, что я должен отвезти его на работу.
Я увидел брата завтракающим за столом, поедающим детские хлопья в форме героев из мультиков, мне незнакомых.
И ел он, замечу, медленно. С другой стороны, думаю, Бен все делал медленно.
— Могу отвезти тебя немного пораньше, — сказал я.
— Зачем пораньше? — спросил он, шевеля отвратительно забитым ртом.
— Почему бы и нет? Я уже встал.
— Прекрасно. Ходи. Но зачем рано?
— Твоему начальнику не нравится, когда ты опаздываешь.
— Вовремя — это не поздно.
— Верно. Только и рано не поздно.
Бен положил ложку и посмотрел мне прямо в лицо, его собственное при этом было по-детски наивным.
— Разве раньше — это лучше?
Вот что прикажете делать? Врать ему? Корыстно использовать парня, потому что мне хотелось увидеться с девушкой, а я и десяти минут был не в силах потерпеть?
— Может, нет. Не знаю. Мы, наверно, просто поедем в обычное время.
Мы проезжали мимо «Выпечки от Назира» по пути на рынок, когда я увидел это.
Кто-то разукрасил обе витрины баллончиком, выведя на них буквы в несколько футов высотой. На первом стекле значилось: «ВАЛИТЕ». А на другом: «ДОМОЙ!» С огромным восклицательным знаком, точка которого пришлась на кирпич внизу витрины.
— Вот черт, — вырвалось у меня.
— Это гадкое слово. Ты произнес гадкое слово.
Я ударил по тормозам. Встал намертво, прямо посреди улицы. Впрочем, кроме нас, на дороге никого не было. Так что едва ли это имело значение. Но только не для Бена.