— Она тебе нравится! — воскликнул он. Громко. Напористо. Как будто хвастливо меня в чем-то обличал.
— Почему ты так говоришь?
— Потому что так оно и есть!
— Но почему ты это говоришь?
— Потому что это правда!
— Давай-ка попробуем зайти с другого конца, брат. Откуда тебе известно?
— Это все прямо там, — произнес он.
И показал двумя пальцами правой руки. Двумя обсыпанными сахарной пудрой пальцами указал прямо в мои глаза.
Если у меня и были какие-то сомнения в том, что нелады со здоровьем Бена проистекают от тоски по нашей маме, то его гневная выходка за ужином прояснила все.
Я разморозил и разогревал найденную в холодильнике лазанью, уже разрезал ее, когда, подняв взгляд, увидел стоявшего в дверях кухни Бена.
— Я хочу макароны с сыром, которые делаются из коробки, — сказал он.
— Знаешь, мы будем это есть, — сказал я.
— Но я хочу то.
— Тогда я приготовлю это завтра.
— Мама всегда готовит макароны с сыром, когда я ее прошу.
Ну вот, опять двадцать пять. На этот раз довольно просто.
— Может, потому, что ты вовремя предупреждал, и ей уже не нужно было хлопотать над готовкой чего-то другого.
— Нет. Всегда. Когда я просил.
Я в этом сомневался. Зная свою маму. Но не сказал этого.
— Что ж, я не мама.
Более или менее я понимал, что он заведется. Но ответить было нужно именно так.
Бен ничего не сказал, только лицо у него перекосилось, он снова принялся расхаживать по квадрату, сжав руки в кулаки, колотя ими себя по бокам и роняя злые слезы.
Я решился на эксперимент.
Уселся у кухонной двери и нарочито бурно разыграл истерику. Напоказ. Как можно громче. Голову уткнул в ладони. Издавал звуки, будто меня душили. Однажды такое сработало. Может, это был ключ.
От Бена — никакой реакции.
Поэтому я заплакал.
Не по-настоящему. Мне стыдно признаваться, но я изобразил плач. Но очень похоже. Устроил представление из слез. Спустя секунду-другую Бен плюхнулся на кухонный линолеум рядом со мной и обнял меня рукой за плечи.
— Что стряслось, братишка?
— Я выбился из сил, готовя тебе вкусный ужин, и мне обидно, что ты его не хочешь.
— Я хочу его, — отозвался Бен.
— Ты сказал, что хочешь макароны с сыром.
— Нет. Не хочу. Хочу, что ты приготовил. Правда-правда.
— Хорошо. Я рад. Мне становится лучше.
Он помог мне подняться на ноги, и мы поели — мирно и молча.
Примечание для моего руководства: Бен отдает предпочтение моим печалям перед собственными.
В ту ночь я плохо спал. Терзался раздумьями.
Что означает, когда человек теряет способность пользоваться большей частью мозга, но это делает его добрее?
Я не мог дождаться утра, чтобы поговорить об этом с Анат, узнать, как она считает. Но я и так знал, что она скажет. Что это, должно быть, вернуло Бена к его первозданной природе.
Но она не знала Бена, как знал я. Она не знала, каким он был раньше, когда был старшим братом. И то, что случилось, не было похоже на его истинную природу.
Часть третьяДо самого дна
Когда мне было четыре года, Бен рассказал мне, что в нашей ванной в сливе раковины прячется чудовище, которое пьет воду, которой мы его снабжаем, а питается оно только зубной пастой и туалетным мылом. Пока.
— Послушай, — произнес Бен, склоняя голову над раковиной. На счет «три» он открыл кран и почти сразу закрыл его. — Слышишь? Слышишь, как оно глотает?
И Бен был прав. Я слышал.
Я пятился до самого коридора и врезался прямо маме в ноги.
— Почисть. Свои. Зубы, — выговорила она. Так, будто предупреждала: и не заставляй меня повторять. Потом пошла дальше.
Я на шаг приблизился к раковине. Всего на шаг.
Бен стрельнул в меня эдакой безумной улыбочкой.
— Как это оно может есть зубную пасту? — спросил я, презирая себя за дрожь в голосе, которую, я знал, Бен хорошо распознавал. — И мыло?
— Оно не может, — отозвался Бен. — В том-то и все дело. Рано или поздно ему придется выбраться и схватить что-нибудь повкуснее. Так что будь предельно осторожен, когда наклонишься к раковине. И сразу, как только закроешь воду. Потому что рано или поздно оно проголодается. Теперь чисти зубы, глупышок.
И, смеясь, он отправился к себе в комнату.
Обычно я резко огрызался на оскорбительное «глупышок». Но в тот вечер я был слишком напуган, чтоб вновь открывать рот.
Я робко подошел к раковине и поднялся на цыпочки. Скамеечку, которой мне нужно было пользоваться, чтобы достать до раковины, я решил не подставлять: счел, что уж лучше твердо стоять ногами на выложенном плиткой полу. На случай, если придется удирать сломя голову.
Я схватил свою зубную щетку, до боли навалившись рукой на край фарфоровой раковины. И быстро отдернул руку. Ничего. Но дотянуться до зубной пасты не осмеливался. На этот раз оно будет наготове. Оно будет поджидать меня.
Я стоял посреди ванной и чистил зубы сухой щеткой. Потом до меня дошло, что можно пользоваться водой из ванны. Я смочил щетку водой из-под крана ванны, потом встал, склонившись над ней, чистил зубы и надеялся, что никто из родителей не войдет и не велит мне перестать заниматься ерундой, а делать все, как следует.
Только я начал споласкивать рот и мыть щетку, как Бен опять просунулся в ванную комнату.
— Так, — сказал он, — надеюсь, ты не думаешь, что это тебя спасет.
— Разве нет?
— Это же все одна труба. Под домом.
— Как все может быть в одной?
Бен вздохнул, словно с трудом терпел мою глупость.
Но к этому я уже привык.
— Все уходит в канализацию через одну трубу. Так?
— Не знаю. Наверно.
— Так что потом она разветвляется и расходится по всем раковинам и ванным. Так оно появляется из канализации. Поэтому может влезть в любую трубу, какую захочет.
— Даже в ванной комнате мамы с папой?
— Ну да. И не забывай про кухонную раковину. Думаю, оно здесь торчит как раз из-за тебя. — Я промолчал в ответ, понимая, что если заговорю, то буду не в силах скрыть своего ужаса.
— Потому что ты самый маленький. Ты же понимаешь. Тебя легче всего затянуть в трубу.
Я бросил щетку на пол и побежал к кровати, где и остался ждать, пока придет мама и уложит меня.
Бен пошел к двери моей спальни и вдруг остановился.
— Что это было? — спросил он удивленно.
— Что?
Сердце у меня колотилось так сильно, что его биение отдавалось в ушах.
— Показалось, что я видел, как в окне что-то промелькнуло. Н-да. Может, и ничего. Спокойной ночи, глупышок.
Я натянул одеяло на голову и позвал маму. Через долю секунды Бен опять появился в дверях.
— Не надо говорить маме, что за окном что-то есть, — сказал он.
— Почему не говорить?
— Потому что у нее слабое сердце. Ты разве не знал? Ты ее сможешь напугать до смерти. Ты же не хочешь напугать ее до смерти, а?
— Не хочу.
— Вот и держи рот на замке.
И брат опять исчез.
Спустя минуту в двери появилась голова мамы.
— Почему зубная щетка на полу?
— Не знаю. Наверно, упала. Не могла бы ты зайти на минуточку?
Мама подошла к кровати. Присела на краешек. Мягко убрала волосы у меня со лба.
— Чем это вы все так взволнованы? Ты весь дрожишь. Заболел? — ее теплая ладонь легла мне на лоб. Как же мне хотелось, чтобы и ее рука на месте оставалась, и мама никогда не уходила!
— Нет.
— Что же стряслось?
— Ничего. Ты можешь попросить папу зайти ко мне?
Мама глубоко вздохнула:
— А ну-ка, что может твой отец, чего не могу я?
— Не знаю. Можешь просто попросить папу?
— Ладно. Прекрасно.
И она вновь оставила меня один на один с чудищами.
Отец появился на пороге примерно через минуту.
— В чем дело? Ты меня прямо с половины ток-шоу оторвал.
— Это очень важно, — отец, вздохнув, вошел и сел на край кровати. — Ты не мог бы выйти посмотреть? Посмотреть, нет ли там кого?
— Кого, например?
— Например, грабителя. Или чудища.
— Никаких чудищ не существует.
— Тогда грабителя.
— С чего ты решил, что возле нашего дома грабитель?
— Бен видел, как что-то мелькнуло в окне.
— Бен, — произнес отец. Будто говорил: «Источник всего зла на свете». — Если Бен кого-то там увидел, почему он не обратился ко мне? Или к вашей маме?
— Он сказал, что маме нельзя говорить. Что у нее больное сердце, и это может напугать ее до смерти. Почему ты никогда не говорил мне этого?
Отец распрямил ноги и встал, высоко возвышаясь над кроватью.
— Я сейчас вернусь. Мне нужно немного поговорить с твоим братцем.
Но на самом деле предстоял вовсе не разговор. Я думал, что разговор. Поначалу. Но потом услышал, как отец открыл кладовку у входа вместо того, чтобы направиться прямо в комнату Бена. Если бы он пошел прямо туда, тогда бы был разговор. Остановка же у кладовой в коридоре означала, что будет порка. Туда он заглядывает, чтобы выбрать ремень.
Тут я еще больше перепугался, больше, чем за весь тот вечер. Потому как чудища и грабители, они находились в категории под названием «может быть». Зато Бен, если я подставил его под ремень… что я, похоже, и натворил… это было опаснее всего.
Я расслышал, как Бен взвизгнул. Стал считать, сколько раз он взвизгнул. Четырнадцать. Четырнадцать ударов. Четырнадцать раз ремень прошелся по его попе или по ногам. Значит, возможно, на несколько недель — никакого бассейна, или, может, брату придется просто надевать трусы побольше, подлиннее.
Я слышал, как отец втолковывал Бену что-то, но слов разобрать не мог.
Потом тишина.
Интересно, думал я, кто-нибудь придет уложить меня спать?
Вернулся отец, все еще с ремнем в руке.
— У твоей мамы сердце не слабое, — сообщил он.
— О-о. Славно. А почему же Бен тогда так сказал?
— Малыш, я понятия не имею, почему Бен делает половину из того, что творит. На будущее: просто знай, раз Бен говорит так, значит, это неправда.