Вот что предстояло заучить Бену. Заметьте, сейчас мне двадцать четыре года, а я все помню слово в слово. По крайней мере один из нас в тот день текст выучил.
«Я здесь, чтобы защитить ее честь, честь, дарованную ей по праву ее положения в королевстве. И когда я одержу победу в битве, она возвратит себе ключи от своего королевства и будет вновь утверждена в своем праве. Не воображал ли ты, что никто не увидит, не заметит твоего коварства, твоих преступлений против твоих же собратьев, или ты просто полагал, что ни у кого не достанет смелости сразиться с тобой за это? Я готов жизнь отдать за свою страну и за ее законную правительницу. Хотя, скорее всего, я отдам твою жизнь».
— И когда я произношу эти последние слова, — прибавил Бен, — я пронзаю того малого мечом.
— Всего пять предложений, — заметил я.
— Что?
— Тут пять предложений.
— Прекрасно, пять предложений. Какая разница?
— Ты сказал, что шесть.
Бен вздохнул.
— Наверное, просто показалось, что их больше.
Он встал из-за стола, порылся у себя в кладовке и вытащил две палки для скандинавской ходьбы. Одну бросил мне. Я не ожидал этого, поэтому палка ударила меня по плечу и упала на кучу всякой всячины на полу.
Я уставился на нее. Понятия не имел, что с этим делать.
— Кто написал эту пьесу? — спросил я, считая, что пьеса не очень хорошая.
— Шекспир. Просто у него выдался плохой день.
— Серьезно?
— Нет, несерьезно, глупый. Кен Фридман. Десятиклассник. Хочешь взять палку? — Бен уже терял терпение.
— Зачем? Мы что, на пешую прогулку собираемся?
— Нет, никуда мы не пойдем, глупый. И что это ты такой глупый? Мы собираемся поработать над моей большой сценой. Это твой меч.
— A-а. Мой меч.
Встав из-за стола, я подобрал свой меч. Я не очень представлял себе, как можно биться на мечах посреди свалки. И даже не представлял себе, как поближе подобраться к Бену.
Бен, пиная рюкзак ногой, протащил его через полкомнаты и одной ногой расчистил на полу дорожку. Потом он пошел на меня, подняв палку, и я поморщился. Это все, что я мог сделать, только бы не броситься обратно к себе в комнату. Судя по виду Бена, он совершенно искренне собрался проткнуть меня насквозь. Но я сдержал себя и поднял свой «меч».
Мне практически было видно, как крутились в голове у Бена колесики, пока он пытался заучить первую фразу.
— Я пришел, чтобы… честь оказать…
— Я здесь, чтобы защитить ее честь, честь, дарованную ей по праву ее положения в королевстве.
— Я пришел защитить честь, дарованную королевством. Ее честь, дарованную королевством. По праву королевства.
— Я здесь, чтобы защитить ее честь, честь, дарованную ей по праву ее положения в королевстве.
Так продолжалось еще несколько минут. Каждое предложение запоминалось неверно, по меньшей мере раза три-четыре, потом получалось настолько близко к тексту, что я его не поправлял. Зато, когда мы вновь вернулись к первому предложению, я убедился, что Бен ничуть не приблизился к запоминанию наизусть. Я слышал от людей выражение «светлая головушка», только в случае с Беном эта головушка, похоже, светлой оставалась только потому, что не позволяла пятнать себя никакой памятью и ничего в себя не укладывала.
— Давай ты произнесешь это все, — предложил Бен. — Так, чтобы я послушал, как это звучит. Но последнее предложение оставь мне. По-моему, последнее я помню.
Я поднял свою палку:
— Я здесь, чтобы защитить ее честь, честь, дарованную ей по праву ее положения в королевстве. И когда я одержу победу в битве, она возвратит себе ключи от своего королевства и будет вновь утверждена в своем праве. Не воображал ли ты, что никто не увидит, не заметит твоего коварства, твоих преступлений против твоих же собратьев, или ты просто полагал, что ни у кого не достанет смелости сразиться с тобой за это? Я готов жизнь отдать за свою страну и за ее законную правительницу.
— Хотя, скорее всего, я отдам твою жизнь! — заорал Бен и саданул меня концом палки прямо в солнечное сплетение.
Я упал навзничь, и какая-то тетрадка больно впилась мне в спину. Помню, я подумал, что рядом с Беном становится больно даже тогда, когда мы, казалось бы, прекрасно ладим.
— Ууу, — заныл я, потирая ушибленное место на груди, хотя спине было больнее.
— Прости, — Бен протянул руку, чтобы помочь мне встать. — Нельзя тебя выводить за скобки. Мне еще много работы предстоит. Ведь так?
— Еще бы, — и поднялся сам, без его помощи.
Я сел за пустой стол, и он плюхнулся напротив меня, глядя так, словно был готов меня сожрать. Будто, если он меня слопает, это как-то поможет преуспеть ему в чем-то. В том, что было у меня, а ему этого сильно недоставало.
— Как у тебя получается так все запоминать?
— Не знаю. Все просто заходит и прилипает.
— Жаль я не знаю, как ты это делаешь. Это единственное в тебе… Ну, второе. На самом-то деле. Ты еще кое-что умеешь, и мне бы хотелось знать — как.
— Что?
Он долго выжидал, делая вид, что запутался в собственных мыслях. Я был готов поспорить на деньги, что он так и не скажет. Но он меня удивил.
— Как ты делаешь так, что маме с Бертом всегда нравишься больше?
Мне в восемь лет, наверно, не хватало такта. Потому что я просто говорил правду. Вы бы решили, что в таком возрасте уже следовало соображать получше.
— Ты просто… не надо быть гадким.
И это стало для Бена детонатором.
Когда я оглядываюсь назад, то мне вроде бы ясно, что я запускал цепную реакцию, утверждая, что он не прав, гадок и неисправим. Но тогда это больше воспринималось просто, как высказать очевидное. И реакции Бена на подобное были понятны мне примерно так же, как и математический анализ.
Он выскочил из-за стола так резко, что стол качнулся в мою сторону, я отпрянул на стуле, тот опрокинулся, я упал на спину и ударился головой обо что-то на полу. Так и не разобрался, обо что.
— Да пошел ты! — завопил Бен. — Убирайся к чертям из моей комнаты! Я этот текст сам выучу! Прекрасно без тебя обойдусь, говнюк ты эдакий!
Я выскочил из его комнаты. Заперся в собственной спальне лечить свои раны. Телесные и другие.
Когда наступил вечер школьного спектакля, дела у Бена шли как угодно, но только не блестяще.
Я сидел в третьем ряду актового зала, между матерью и отцом. Они склонялись надо мной, чтобы поговорить друг с другом. Чтобы сказать такое, чего мне никак не хотелось слышать. Это было мучительно.
Мать давала советы отцу, как не ущемить чувства Бена в связи с его первым театральным представлением.
— Вот что, скажи ему что-нибудь ободряющее, ты слышишь? Даже если он сыграет неудачно.
— Н-да, не думаю, что это верный путь в воспитании мальчика. Называть неудачное удачным.
— Я и не говорила, что тебе придется называть игру хорошей, если это не так. Просто нужно поддержать и ободрить.
— Как это?
— О, я не знаю… — теряя терпение, отмахнулась мама. — Почему всегда мне приходится за тебя думать о таких вещах? У тебя свои мозги есть. Ты же можешь сказать что-то вроде: «Что ж, Бен, если будешь стараться и продолжать заниматься актерством, то сможешь чего-нибудь добиться».
Долгое молчание.
Потом отец произнес:
— Просто держи пальцы скрещенными на удачу.
Когда Бен наконец выступил на сцену, держа окрашенный деревянный меч, я почувствовал, как разряд пробил электрическую напряженность между родителями.
Бен поднял свой деревянный меч на мальчика ниже его ростом дюймов на восемь, который нервно поглядывал на зрителей.
— Я здесь, чтоб защитить… — начал Бен, потом запнулся, и я понял, что нам не миновать большой беды.
Честно скажу, я был удивлен. Знал, что Бену плохо дается запоминание, только я знал и то, насколько спектакль был важен для брата. Вот и решил, что Бен отыскал способ как-то справиться с задачей. Упорным трудом, возможно. Или, может, это бы я так поступил.
Вся публика в зале почувствовала неладное и слегка шевельнулась разом на своих местах. Краем глаза я увидел, как отец закрыл лицо своей большой ладонью.
— Я здесь, чтоб защитить… право…
Вновь тягостное молчание.
Я стал нашептывать: «Я здесь, чтобы защитить ее честь, честь, дарованную ей по праву ее положения в королевстве».
Когда ничего не произошло, я поднялся на ноги, готовый произнести текст достаточно громко, чтобы Бен расслышал его. Почувствовал на макушке мамину руку. Она надавила, и я был возвращен на свое место. Мама приложила палец к моим губам.
— Ему придется выпутываться самому, — шептала она мне на ухо. — Как бы плохо все ни складывалось. Мы не хотим быть жестокими. Просто так тому суждено быть.
Потом мы услышали текст, но произнес его не Бен. Взрослый голос донесся откуда-то из-за сцены.
Бен повторил фразу, потом раскрыл рот, чтобы произнести следующую… и кончил тем, что оказался там же, с чего начал. На много, много томительных секунд.
— От дерьмо! — произнес он, выпалил во все горло, если по правде, и швырнул деревянный меч на доски сцены, по которым тот громко загрохотал.
Я вздрогнул. Мои родители вздрогнули. Вся публика вздрогнула.
Бен вихрем умчался со сцены.
В последовавшей мучительной тишине отец, перегнувшись через меня, обратился к маме:
— Еще раз скажи, что ты хотела, чтобы я сказал Бену?
После долгого молчания мама прошептала:
— Возможно, просто не говори ему вообще ничего.
— Без проблем, — ответил отец.
Какой-то взрослый, видимо, учитель, выйдя на сцену, поднял меч Бена и продолжил поединок, читая текст по сценарию, зажатому в другой руке.
Я подумал, что мы, может, уйдем, отправимся искать Бена, но мы не ушли. До тех самых пор, пока не кончилась пьеса. До самого сегодняшнего дня я не понимаю, то ли мои родители сочли, что было бы недопустимой грубостью уйти с середины спектакля, то ли они попросту предпочли скрыть тот факт, что выходка Бена имела к ним хоть какое-то отношение.