— Удивлюсь, если у них хотя бы на это чести хватит. А что, если вы окажетесь не правы?
— Вот что мы можем сделать для вас, сэр. Мы усилим здесь патрулирование: будем проезжать мимо по три-четыре раза между четырьмя и семью часами утра. И раз уж городок наш маленький и все такое, мы вполне себе представляем, кто составляет в нем небольшую шайку злодеев, так почему бы не пустить слух, что к любому проявлению вандализма по отношению к вашей лавке полиция отнесется очень серьезно. Что мы ведем наблюдение, что мы прижмем очень крепко, если нам не понравится то, что мы увидим. В таком роде. Что скажете?
Я следил за Назиром, ожидая, как он отреагирует. Какое-то время он пристально смотрел на копа — гордый и дерзкий.
Потом произнес:
— Это далеко не гарантия.
— Никаких гарантий нет, — развел руками полицейский. — Думаю, вы знаете об этом, сэр.
Долгое молчание. Я чувствовал холодный ветерок на своей шее.
— Я должен идти готовить пончики, — сказал Назир. — Не могу позволить себе не продолжать работу.
И он ушел. Проследовал на кухню, тем дело и кончилось.
Полицейский обратился ко мне и кивнул головой на столик подальше от холода из разбитой витрины. Мы уселись друг против друга.
— Похоже, он немного огорчен, — сказал Мичелевски.
— Еще бы.
— И я его не виню.
— Понятно.
— Так, может, просто подбросите мне кое-какие подробности для протокола?
— Обязательно.
— Это произошло как раз перед тем, как он позвонил? Или вы пришли и обнаружили все в таком состоянии?
— Мы были здесь, когда все случилось. Мне не спалось, вот я пришел сюда поговорить с Назиром.
— И вы видели кого-нибудь? Машину или пешехода?
— Нет. Я выбежал на улицу, но никого не заметил. Было уже слишком поздно.
— Ясно. Н-да. Понимаете, не стану врать и говорить, что расследование выявит больше этого.
— Понимаю. По-моему, ему просто нужно свидетельство полиции для страхового возмещения.
— Понятно.
— Я тоже беспокоюсь за его дочь. Вы же не думаете, что в следующий раз и впрямь швырнут бомбу, верно?
— Сомневаюсь, — сказал коп, вставая. — Ваше имя, для протокола?
— Рассел Аммиано.
— Не подскажете, как пишется? — попросил он.
И я подсказал.
— Короче, я бы не слишком волновался из-за этого. Пока что преступления выглядят как выражение мнения. Может, стоят кое-каких денег. Никто, похоже, не ставит целью чинить кому-то зло. Время пройдет, и все успокоится.
— Надеюсь, вы окажетесь правы, — сказал я.
— Я тоже.
Коп встал, проложил себе путь через море битого стекла до двери и вышел.
Я прошел через кухню, чтобы взять метлу.
Назира я нашел стоявшим у стола, он уперся в него сжатыми кулаками и низко склонил голову. Я подумал, что он плачет.
Но, когда он взглянул на меня, я понял, что он сдерживает гнев. Не слезы.
— Я возьму метлу и избавлюсь от осколков, — сказал я. Он кивнул. Не так, будто говорить было не о чем, а так, будто способность говорить пропала у него на время.
В кладовке я нашел большую метлу. А еще гигантский рулон оберточного пластика. Хотя его я даже и не искал. Я просто потянулся за метлой, перегнулся через большие белые канистры (в кладовке было море этих пятигаллоновых белых канистр с защелкивающимися крышками) — и этот рулон сам попался мне на глаза.
Работая неспешно, стараясь не пораниться, я вымел все стекло.
Но разок все-таки порезался. Потом закрыл проем витрины, протянув несколько полос оберточного пластика из одного конца рамы в другой, закрепив их клейкой лентой, взятой со стойки. Для большей прочности. Занимаясь этим, я заметил, что внизу, на кирпиче под витриной, все еще оставались пятна краски.
Я глянул на часы. Было прилично после пяти. Бен уже должен был встать. Бен всегда просыпался в пять часов.
Вернувшись в кухню, я прислонил метлу к большому холодильнику Назира.
— Я должен вернуться, — сказал. — Бен встает в пять часов. Если увидит, что меня нет, то у него случится припадок.
Назир кивнул. Не глядя на меня.
— Забавно, верно? Я приехал сюда, чтобы найти здесь поддержку, а ночь для вас кончилась так, что мои кошмары кажутся просто счастьем.
— Жизнь вертится на пятачке, — выговорил он, все еще не глядя на меня.
— Что ж… пока.
Я вышел на улицу.
Прошел половину пути до места, где оставил машину, потом развернулся и направился обратно.
— Есть ручка с бумагой? — спросил я Назира.
Он указал подбородком в сторону пачки желтых липучек на боковой стороне холодильника. Рядом на шнурке болтался карандаш.
Я взял карандаш и написал: «Мобильный телефон Рассела. Звонить в любое время». И номер.
— Оставляю свой телефон, — сказал я Назиру. — На случай, если вы будете здесь один и я вам понадоблюсь. Или Анат. Если Анат будет здесь, а что-то случится, то я буквально в двух минутах езды. Смогу успеть на полчаса раньше вас. Только убедите ее, пусть даже не думает, что времени всего четыре часа утра. И неважно, если ей даже просто почудилось. Даже если Анат услышит что-то непонятное. Или вдруг машина остановится у входа, не заглушив мотор. Все, что ей покажется подозрительным. Пусть звонит мне. То есть само собой, если действительно что-то произойдет, ей следует позвонить в полицию. Но если творится что-то, чего она не может понять, то пусть звонит мне. И я приеду сюда и побуду с ней.
Тут Назир взглянул на меня. Обратил на меня свой жгучий взгляд и сказал:
— Благодарю, друг мой.
Больше, похоже, говорить было нечего, так что я дошел до своей машины и поехал обратно к дому.
Бен сидел за кухонным столом, ел хлопья. Он, казалось, удивился, увидев меня входящим с улицы. Однако он не был расстроен. Значит, очевидно, он не знал, что я уехал.
— Я думал, ты спишь, — сказал он.
— Хорошо.
Это было именно то, что, как я надеялся, он подумал.
— Но ты же не спал. Тебя не было.
— Правильно.
— Почему ты не спал?
— Не спалось. Не мог уснуть. Я пробовал, но так и не сумел.
— А-а, — протянул Бен с почти набитым ртом. — Хорошо.
Просто чудеса: больше он об этом ничего не сказал.
Когда я вез Бена на работу, он заметил разбитую витрину за несколько кварталов.
— О, нет, — выговорил он. — Ой, нет. Охо-хо. Это плохо. Это на самом деле плохо.
— Довольно погано, — согласился я.
— Ты говоришь так, словно не считаешь, что это настолько плохо, насколько я считаю.
— Да нет. Я тоже так считаю. Просто я уже знал об этом.
— А-а. Кто же ее разбил?
— Мы не знаем.
— Кто-то разбил и убежал?
— Примерно так и было, да.
Бен присвистнул, размах преступления явно поразил его. По меркам маленького городка это было настоящим событием. По меркам Бена, это было сродни землетрясению.
— Я рад, что не сделал ничего такого плохого.
— Я тоже, брат. Я тоже рад, что ты такого не делал.
Когда на следующее утро мы с Беном по пути на Герсонов рынок (был вторник, но Бену пришлось замещать упаковщика из другой смены) проезжали мимо пекарни, то увидели новую витрину. Назир, должно быть, договорился с кем-то о ее установке где-то между временем, когда я отвозил Бена домой, и закрытием.
Единственная проблема: на стекле больше не было надписи «Выпечка от Назира». Для этого понадобилось бы чуточку больше времени.
Я просунул голову во входную дверь пекарни. В кафетерии горел свет. Было без десяти семь.
— Назир, это всего лишь я, — подал я голос.
Не услышав ничего в ответ, я прошел до конца стойки и заглянул на кухню. Назир остервенело нарезал пончики. У меня от этого слегка свело живот.
— Доброе утро, — произнес я, и Назир махнул рукой, не поднимая взгляда.
— Налейте себе кофе, — предложил он. — Сегодня он обычный. Обычный кофе. Для покупателей. Им не сотрешь краску, или еще что-нибудь такое.
Я налил кофе (черный) в большой пластиковый стакан, какие берут навынос, и зашел с ним на кухню к Назиру. Встал, прислонившись спиной к длинной задвижке одной из двух печей. По спине пошло приятное тепло. Подумалось, что это тепло мне очень знакомо.
— Смотрится получше, — сказал я.
Назир на долю секунды вскинул взгляд.
— Витрина?
— Ну да. Быстро получилось.
— Вот только теперь на ней не написано, что это за заведение. Может, химчистка, как было когда-то. Может, цветы. Как узнать, что это такое, если только не зайти и не увидеть? Не поймешь, внутри цветы или хлеб.
— Будем надеяться, что местные хорошо запомнили. Вы же знаете, в каком заведении чем торгуют. А потом, вам опять нарисуют.
Без ответа.
— Ведь так?
— А мне надо? Не знаю. Допустим, придется. По-моему, должно быть указано, что это «пекарня» или «выпечка». Но должно ли стоять и «от Назира»? Не понимаю, почему это так злит кого-то. Только я не решаюсь платить, чтобы это опять написали. Найти кого-то нарисовать такое стоит денег, вы же понимаете. Я уже должен выложить за витрину пятьсот долларов. Они пойдут в счет страховки. Сколько бы витрина ни стоила, мне пришлют счет на пятьсот долларов. Потом я плачу еще сотню-другую за то, чтобы на стекле нарисовали мое имя. Потом какой-нибудь умник поедет мимо, когда я все это опять приведу в нормальный вид. Швырнет еще один камень. Мне не угнаться. Меня одолевает усталость, друг мой.
Я откинулся и просто дышал некоторое время. Я знал, что такое усталость. Мог бы состоять с усталостью в родстве. У меня не было лекарства от собственной усталости. Что же прикажете мне сказать для облегчения его усталости?
— Вы хотите, — начал я, — чтобы я сходил в хозяйственный и нашел трафарет? Я мог бы по трафарету вывести только слово «ПЕКАРНЯ», если хотите.
Назир сунул противень датских в печь, в ту, на которую я не опирался. Потом посмотрел мне в глаза. Я понял, что он обдумывает мое предложение всерьез.
— Что, по-вашему, должно быть написано? — спросил он.