— Выключи! — заорал я.
Бен вздрогнул так, что упал со стула.
Я смотрел, как Бен на ощупь отыскивает пульт, но он был слишком напуган, чтобы помнить, куда положил его. Слишком ошеломлен, чтобы действовать.
Я метнулся за пультом, словно бросился наперегонки со своим здравомыслием. Если не успею выключить телевизор до того, как башню опять протаранят, то сойду с ума. Я взял пульт в руку. Но не успел. Террористы взяли верх. Опять.
Огонь. Бумаги. Бумажная лента на девяносто этажей. В моем старом мире. Еще несколько минут, и люди начнут прыгать из окон.
Колени у меня подогнулись, я стукнулся ими о ковер. И выключил телевизор.
Я нагнулся вперед, прижимаясь лбом к ковру. Минуту-другую силился сообразить, не грозит ли мне реальная опасность. Со временем ощущение утихло.
Я выпрямился, все еще стоя на коленях.
Бен уставился на меня с нескрываемым ужасом.
— Прости, — произнес я, слыша, как дрожит мой голос. Понимал, что и Бен мог это слышать.
— Что случилось?
— Меня это расстраивает.
— Почему?
— Почему?! Погибли же тысячи людей.
— Но все уже видели это. Много раз.
— Для меня это все по-другому.
— Почему?
— Потому что я был там.
— Ты был? Ты же не сгорел.
— Я был достаточно близко, чтобы видеть это, но не до того близко, чтобы сгореть. Я уже рассказывал тебе. Рассказал в первый же день, как вернулся. Ты разве не помнишь?
Он отрицательно повел головой, все еще широко раскрыв глаза.
— Мне полагалось бы быть в одной из этих башен. Если бы так случилось, то я бы погиб.
Видя перемену в моем настроении, видя, как проходит самая буйная горечь, Бен встал и подошел ко мне. Опустился рядом на колени, обнял меня рукой за плечи.
— Почему ты не был там, где тебе полагалось быть?
— Опоздал, только и всего.
— Я никогда не опаздываю.
— Я знаю. А у меня иногда случается.
— Ты бы погиб?
— Да.
— Тогда что бы я делал?
— Не знаю, брат.
— Бедный братишка, — вздохнул он и обвил меня второй своей рукой. Крепко сжал меня. Чуть ли не слишком крепко. Но я не противился.
— Ты себя имеешь в виду или меня? — спросил я.
— Тебя, братишка. Мне жалко, что телевизор тебя расстроил.
Я раскрыл было рот, чтобы объяснить, что на самом деле телевизор тут ни при чем. Все дело в реальных событиях того дня, показанных вновь. Заново запущенных. Потом я пришел к выводу, что это была бы пустая трата времени.
Вот я и оставался стоять на коленях, позволяя своему брату Бену обнимать меня.
Еще через несколько минут мы попробовали вновь вернуться к стрижке волос, вот только ноги меня, похоже, не держали. Пришлось около часа провести у себя в комнате… ну да, в комнате моей мамы… просто чтобы собраться с силами. И даже после этого я едва ли был собран. Просто мог на ногах стоять.
Эль-Саиды должны были прийти в половине шестого. И формально я на час отставал от расписания.
— Не знаю, что тебя так беспокоит, — кричал Бен, перекрывая шум пылесоса. Он ходил кругами за мною с тряпкой для стирания пыли в руках, пока я чистил ковер в гостиной.
— Бен, просто протри пыль, — кричал я в ответ. — Мы опаздываем.
— Отчего ты ведешь себя так нервно?
— Я не нервничаю.
— А делаешь все так, будто точно нервничаешь.
— Просто хочу понравиться Назиру.
— Ты говорил, что уже ему нравишься.
— Просто не хочу перестать ему нравиться.
— Почему можно перестать?
Я выключил пылесос. Тишина оглушала.
— Бен, я прошу. Они придут меньше чем через три часа. Я еще продукты не купил. Картофельное пюре еще не приготовил. Или салат. Уборка продвигается ужасно медленно…
— Ты слишком много времени потратил, делая стрижку. Я тебе говорил, не трать время на отделку.
— Хотелось, чтоб ты выглядел так, будто кто-то заботится о тебе. — Правду говоря, я пробовал оставить волосы как есть, сделав половину стрижки, но Бен и в самом деле выглядел смешно, как детсадовский карапуз, решивший организовать себе прическу с помощью строительных ножниц. Пришлось мне подравнивать, насколько хватало умения. — Пожалуйста, Бен. Иди стирай пыль.
Было 16.29. В любую минуту Эль-Саиды могли позвонить в дверь. А Бен пребывал в состоянии полной потери самообладания из-за того, что волосы, попавшие ему за воротник, кололись.
— Сними рубашку, — сказал я.
— Не поможет. Они у меня на спине.
— Бен! Пожалуйста, делай, как я прошу!
Он надулся. Но рубашку снял.
Я сбегал в ванную, намочил конец полотенца, выжал его, сколько сил хватило, и вернулся с ним в комнату Бена. Тот стоял перед зеркалом в полный рост в одних брюках. Мне были видны все его ребра до единого. Кожа брата была болезненно бледной, как будто он не видел солнца десятилетиями.
— Стой спокойно, — попросил я, кое-как подавив в себе раздражение.
Пустив в ход влажное полотенце, я как мог убрал волосы с плеч и со спины. Плечи у него были в веснушках. В них было что-то детское. Возможно, прозвучит это странно, ведь, чтобы увидеть их, мне пришлось тянуться на цыпочках. Только его голая кожа выглядела совершенно беспомощной.
Зазвонил дверной звонок, сердце мое словно сковало льдом.
— Надень рубашку, — сказал я и побежал открывать. Уже через три шага за порогом комнаты Бена я понял свою промашку. Заглянул обратно в комнату. Бен всовывал одну руку в ту же самую рубашку в волосах.
— Не ту рубашку, Бен. Она вся в волосах. Надень чистую.
— О-о. Ты этого не сказал. Какую?
— Любую. Мне надо встретить гостей.
Назир, Анат и я сидели в гостиной, вели нервный пустой разговор уже минуты три-четыре, когда неуклюже, тяжело ступая, вошел Бен. Как он мог так долго надевать рубашку, я понятия не имею. Плюс к тому, уже войдя, он все еще застегивал пуговицы на ней. Плюс к тому застегивал неправильно. Стороны перепутал на целых две пуговицы.
Меня это озадачило: Бен каждый день одевался самостоятельно и вполне успешно. Должно быть, сказывался стресс. A-а. Еще один плюс, который, по сути, был минусом. На нем была самая немыслимая рубашка за всю историю одежды. Из розово-фиолетовой шотландки. Я даже не знал, что у него есть такая нелепая, не говоря уже о том, почему он ее выбрал. Только ведь он конкретно спросил меня, какую рубашку надеть. И я конкретно позволил ему выбирать самому. Так что я промолчал. Про рубашку, по крайней мере.
— Бен, — произнес я.
— Что? — я уже знал, что ему это не понравится. Я это видел.
— Не очень-то вежливо выходить приветствовать гостей, пока не оденешься до конца.
— Мне всего одна пуговица осталась.
— Зато ты застегнулся неправильно.
— Правда?
Он подхватил рубашку за низ, задрал ее концы как мог высоко и пристально взглянул на пуговицы, выставив белый, как тесто, живот. Я не смел взглянуть, как отнеслись к этому Назир и Анат. Было бы чересчур печально, если бы они сочли, что мой брат жалок. Я понимал: они сочли. Как могли они этого не сделать? Просто я не желал убеждаться в этом.
— Ой, — произнес он. — Ага. Как так получилось? — и он принялся снова расстегивать рубашку.
— Бен! — прикрикнул я громче, чем собирался.
— Что?
— У себя в комнате.
— Хорошо. Хорошо. Прекрасно.
И Бен неуклюже поковылял к себе, явно обиженный.
Я повернулся к Назиру, собираясь извиниться за поведение Бена. Но он, подняв руку, остановил меня.
— Не надо, ничего говорить не надо, — сказал Назир. — Вам незачем извиняться за своего брата. Он такой, какой есть. И старается изо всех сил, я уверен.
— Видимо, так и есть. Обычно он лучше справляется с заботами о себе. По-моему, он нервничает из-за присутствия людей.
В этот момент Бен появился вновь. На этот раз он сильно опередил обычное расписание. Я не мог понять, как ему удалось обернуться так быстро. Рубашка на нем была застегнута правильно, но не заправлена. Я предпочел не заметить этого.
Прическа у него выглядела смехотворно. Парикмахер я был совершенно никудышный.
— Я не нервничаю, — сказал Бен. — Кто нервничает, так это ты. — Он сел на диван так близко ко мне, что наши бедра почти столкнулись. — Расти на самом деле сегодня весь день нервный. Я подумал, что он собрался умирать.
Тягостное молчание.
— Бен смотрел телевизор, — стал объяснять я. — И я был с ним в комнате. Вдруг неожиданно показали кусок записи, когда самолет врезается в одну из башен. Я видел это всего один раз — прямо из своего окна. Вы понимаете, в реальном времени. Когда это происходило в действительности. С тех пор записей этого события я не видел. Я действительно воспринял это тяжело. Поразительно, как долго я не думал об этом. Но стоило вызвать в памяти — и полное потрясение.
— Бедный Рассел, — произнесла Анат.
— Мне, — сказал Назир, — тоже невмоготу смотреть на это, и это никак не связано со мной лично. Это очень печально.
— Да нет, — произнес Бен. — Не в том дело. Он и без того уже нервничал.
— Ладно, — я тут же вскочил на ноги. — Не тороплю вас к столу, но все уже готово. Бен, пойдем, поможешь мне на кухне.
— Хорошо, — кивнул он.
Я стоя смотрел, как он медленно поднимал себя на ноги.
— Я приду, — сказал он.
— Я подожду.
Я не рисковал оставлять Бена одного наедине с гостями. Хотя бы на несколько секунд.
Я пошел следом за братом на кухню.
— Не говори об этом, — прошептал я.
— Почему?
— Просто говори о чем-нибудь другом.
Бен последовал моему совету буквально. Он не только заговорил о чем-то другом, он говорил совсем о другом. Большую часть первой половины ужина.
Чаще всего он говорил о своей стрижке. Прежде всего, как она колется и чешется. Всякий раз я думал, что он возьмется за что-то новое, но какой-нибудь волосок, который миновало мое влажное полотенце, опять щекотал его, и мы возвращались вновь к жалобам на стрижку.
Я так и не решил, от чего неловкости было бы больше: если оборвать его или если дать выговориться. Потом понял, что ответ зависит от того, обидится ли Бен, если я его оборву. И не устроит ли он в ответ на эту обиду сцену.