Я дал ему выговориться.
Анат сидела справа от меня. Стол был маленький и квадратный, с каждой его стороны сидел кто-то из нас, и я никак не мог перестать смотреть направо. Ну, положим, смог бы. Но мне плохо удавались попытки скрыть это. Отчаянно не хотелось сводить с нее глаз. Каждый беглый взгляд — как стакан воды в пустыне. А как завитки ее черных, как смоль, волос увивались вокруг ее лица! Я никогда не видел их иначе как стянутыми сзади. А гладкая хрупкость ее прелестных плеч и рук в платье без рукавов! Как я мог смотреть на что-то другое? Что угодно другое? Но я понимал, что веду себя подозрительно. Но все равно оказывался неловким в своих усилиях перестать. Старался заставить себя сосредоточиться и не смотреть вправо, и лишь обнаруживал, что с тем же успехом можно стараться не думать о слонах. У меня мозг заклинило на неспособности перестать смотреть вправо: едва глянув, я в следующую же секунду понимал, что вновь сделало это.
Когда наконец мне удалось вставить слово, я признался:
— Честно говоря, по-моему, я постриг ужасно. Еще хуже, чем мне тогда казалось. Видно, надо будет отвести его к парикмахеру и поправить, если сумею уговорить Бена согласиться на это.
— Я, наверное, могла бы привести его прическу в порядок, — сказала Анат. — Если Бен согласится. Бен, вы согласитесь?
— Ты, — присоединился я, — не станешь возражать, если Анат тебя пострижет, а?
— Дело не в том, как это выглядит, — сказал он. — Это меня совсем не волнует. Дело в том, как это колется.
И Бен вновь пустился вскачь, в основном повторяя нам все тот же набор жалоб.
Все это время мое сердце сползало по гряде скал так, как катится человек с одного утеса на другой, пока не свалится со всей горы целиком. Анат впервые хорошенько взглянула на то, чем грозило постоянное — и долгое — присутствие Бена рядом. Она ни за что не уйдет с этого ужина с желанием быть со мной. Откуда взяться такому желанию? В наших с ней отношениях столько чересчур нового, и Бен стоит слишком большим потрясением. Какое чудо я мог сотворить, чтобы она пожелала примириться с таким на всю свою жизнь? Как я мог возместить ей такой ущерб?
Я опять прервал Бена:
— Извини, Бен, что перебиваю, но мне нужно сказать кое-что нашим гостям. Что-то вроде… ну, небольшого извинения. Возможно, и не стоило бы, я знаю. Но у меня в последнее время просто бзик какой-то быть совершенно честным. Честнее даже, чем обычно.
Глянул вправо. На нее. Потом посмотрел через стол на Назира. Он заметил. И считал каждый раз.
— Короче, это просто извинение. Большую часть ужина, который мы едим, готовил не я. Мне, наверно, стоило бы постараться приготовить для вас собственный ужин, но я и впрямь мало смыслю в готовке. Как я прикинул, у меня было два выхода. Подать то, что я мог бы гордо назвать едой собственного приготовления. Или подать что-нибудь, что вам понравилось бы. Вот я и прихватил у Бена в универсаме два жареных цыпленка. А блюдо из холодных бобов из их кулинарии. Я приготовил картофельное пюре. Могу гордо заявить об этом. Когда-то я очень часто делал пюре… — я удержался и не дал себе договорить «для моей мамы». На тот случай, чтобы это не расстроило Бена. — Когда жил дома. Так что это единственное блюдо, с которым я справляюсь. И я сделал салат. И слава богу, вы принесли десерт, а то бы и его пришлось покупать в магазине.
— Пюре картофельное было лучшим из всего ужина, — сказала Анат и положила свою ладонь на мою руку. Это была ошибка. Промах. Видимо, ей представлялось это правильным. Видимо, она так долго уговаривала себя ни в коем случае не касаться меня, что в конце концов дотронулась.
Я смотрел, как она с тревогой уставилась на собственную ладонь. Всего и надо-то было убрать ее. Словно ничего и не было.
А она не смогла. Застыла, оставила ладонь, где та была, а потом неловко убрала ее. Будто чувствовала вину за собой. И глянула на отца.
Потом попыталась замять неловкость за разговором.
— Вот. Бен. А вы тоже ходили и выбирали еду?
И я подумал: «О боже милостивый. Не дай ему начать сначала».
— Нет, — ответил Бен, сидя с набитым ртом, — я не хотел.
Я решил не усугублять дело, указывая ему на нарушение этикета.
Конечно же, Бен на этом не остановился.
— Я подумал, что было бы странно заходить в универсам после работы. Понимаете. Потому что… ну… я не знаю. Просто странно. Потому что мне пришлось бы стоять с Расти в очереди в кассу. А там были бы все эти продукты, которые надо упаковывать. Вся эта бакалея. Наша и других людей тоже. И я бы чувствовал, что мне надо все укладывать в пакеты. То есть как я мог просто оставить это там? Хотя я и знал, что на укладке будет Мэтт… Мэтт, это парень, который заступает после того, как я еду домой. Но я никогда раньше не видел, как Мэтт укладывает бакалею. А как я буду смотреть за ним, а он что-то неверное сделает? Укладывать бакалею в пакеты не так-то просто, как вам думается. Не так легко, как кажется. Нужно многое знать. Нельзя укладывать вместе слишком много стеклянных бутылок и банок, не то они могут удариться друг о друга и разбиться. И никаких яиц, никакого хлеба на дно пакета. На дно можно положить фрукты, но только твердые, вроде кокосов, ни в коем случае не мягкие фрукты, вроде бананов. Даже если бананы и не очень зрелые. И все должно быть ровно уложено, а не то людям будет тяжело нести пакет. И он не должен быть слишком тяжелым, не то дно пакета может прорваться. Спорить могу, что вы не знали, сколько всего про это нужно знать.
Свое обращение, как и всю речь, Бен адресовал Анат. Наверно, потому, что знал ее лучше.
— Я не знала, — произнесла та. — Я просто знала, что вы управляетесь с этим очень хорошо. Так все говорят.
— Может, нам следует дать гостям немного поговорить, — сказал я.
— А они хотят этого? — спросил Бен.
— Я не знаю. Давай спросим. Я надеялся, что мы узнаем о них чуть побольше.
— О чем это? — спросил Бен.
Внезапно я понял с тревогой, что борюсь с позывом стукнуть брата. Мое расстройство от разницы между поведением Бена и принятыми нормами общения достигло предела. А ведь на кону стояло так много. Любовь. Моя жизнь. Мое будущее. Счастье. Если б только он сумел произвести хорошее первое впечатление!
Потом я одумался, да еще и укорил себя за то, что так высоко вознес свои ожидания в отношении Бена.
Я был уверен, что внешне это никак не проявилось.
— Я надеялся, что они расскажут нам, откуда они…
— Из Египта, — вставил Бен.
— Я имел в виду поконкретнее. Например, мы из Соединенных Штатов. Но мы еще и из Ниебурга, штат Канзас. И, может, долго ли они там жили. Что побудило их уехать так далеко от родины. Вот что-то такое.
Я-то уже знал. Все это. Я засыпал Анат бесконечными вопросами о ней самой. Когда мы бывали наедине по утрам. Только мне приходилось делать вид, будто ничего такого вовсе не было. Приходилось вести себя так, словно она практически незнакомка.
— Прекрасно, — сказал Бен. — Хорошо.
И мы оба посмотрели на своих гостей. Сразу же стало ясно, что Назир не намеревался говорить. Он сидел, слегка наклонив голову к тарелке, словно бы разделка жареного цыпленка была чем-то вроде хирургической операции, решающей вопрос жизни или смерти.
Судя по небольшому дрожанию его рук, я понимал, что он огорчен. Не понимал, чем конкретно. Но пара соображений имелась.
Потом настал черед Анат говорить без умолку — и нервничать при этом, как Бен. Но услышал я только, что они из Кафр-эд-Даввара и что, когда ее мать умерла, отец захотел уехать, отрешившись от всего. Кроме того, я был полностью отвлечен, гадая, что же конкретно огорчало Назира, как скоро мне предстоит узнать об этом и насколько дурным знамением окажется это для моего будущего.
— Я уберу посуду, — предложила Анат.
— Нет. Ни в коем случае. Вы наша гостья.
— Мне совсем не трудно. Бен мне поможет. Поможете, Бен?
— Ладно, — кивнул Бен.
— Нет, мы с Беном сами…
Анат повернулась и бросила на меня взгляд, как я понял, с особым значением. Вообще-то, это немного ошеломило меня. Я застыл — в ожидании дальнейших указаний.
— Моему отцу захочется выкурить сигару после ужина. Он всегда так делает. Вот я и подумала, у мужчин будет хорошая возможность получше узнать друг друга.
Я осторожно склонил голову. Сообщение получено.
Потом мне пришло в голову, не ухватится ли Бен за возможность оказаться включенным в категорию мужчин. Очевидно, нет, не ухватился.
Назир поднялся и похлопал себя по карману спортивного пиджака, словно бы уверяясь, что торчавшая из него сигара никуда не делась.
— Где у вас такое разрешается? — спросил он. — В самом доме или снаружи?
Мне предстояло выбрать. Назир явно уже обосновался на границе Страны Обиженных. Стоило ли мне просить его не курить в моем доме?
Да. Так я и решил. Я же обещал Анат говорить правду.
— На крыльце будет удобнее, — сказал я. — Пойду попробую отыскать пепельницу. Но я посижу с вами на крыльце.
Я порылся в кухонных ящиках, заранее вполне уверенный, что ничего в них не добуду.
— Бен, — обратился я к наполовину вошедшему на кухню с шатающейся стопкой тарелок в руках брату. — У мамы были пепельницы?
Он остановился, где стоял.
— Пепельницы?
— Неважно.
Я схватил какое-то блюдце.
По пути из кухни я столкнулся с Анат. Задержался, чтобы подольше рассмотреть ее лицо. В первый раз с их прибытия. От этого сердце у меня опять сомлело, но в этом не было никакого жара, ни даже тепла. Холод воспринимался по-доброму, как лед на ожоге. С ней, похоже, все нормально. По ней не скажешь, что она готова была прекратить всю эту затею.
— Мне ждать беды? — прошептал я.
— Ему трудно приспособиться. Пойди поговори с ним. Пожалуйста.
Когда я пришел, Назир сидел в одном из наших плетеных кресел. Прямо, будто аршин проглотил. У него был такой странный инструмент, какой носят курильщики сигар. Их я никогда не понимал. Кончики обрезают, дырочки буравят или еще что. То, что, по моему разумению, производители сигар, наверно, должны делать для своих клиентов. А не заставлять их покупать всякие приспособления.