Я сделал широкий разворот, едва не попав под таран грузовика, который не удосужился заметить. И направился обратно к дому.
И — не медленно.
— Расскажи мне свой сон! — орал я. — Все! До единой мелочи!
Я держал Бена за ворот пижамы.
— Ну! — крутился он. — Ну! Пусти же! Ты меня пугаешь! Почему ты кричишь на меня?
— Рассказывай все, что помнишь!
— Я уже! Я все тебе рассказал!
— Кто был там с тобой? Расскажи мне, кто еще был там! Марк был там?
— Марк там был, да.
Я впопыхах подумал было оставить Бена в покое, отправиться к соседям и вытащить Марка из дома. Единственная проблема: я мог убить его. Буквально. Убить его.
— Кто еще? Еще кто-нибудь был там? Крис был?
— Может быть.
— Может быть? Какого черта значит это «может быть»?
— Это значит, что ты меня пугаешь! Пропусти меня! Меня тошнит!
Бен вырвался и побежал в туалет. Я стоял, неистово дрожа, будто в комнате Бена температура была ниже нуля, и вслушивался в жуткие звуки: брата рвало. Казалось, будто он и не собирался останавливаться.
Потом я пошел к телефону на кухне, вызвал справочную, и меня соединили с полицейским отделением Ниебурга.
Трубку взял Мичелевски, представился.
— Рассел Аммиано. Помните меня?
— Помню. Как раз собирался вам звонить. У ваших друзей скверное утро.
Я не обратил внимания, зачем он собирался звонить мне.
Это не имело смысла. Или у меня времени на это не было. Или, скорее, и то и другое.
— Я меня есть кое-какие сведения для вас. О пожаре. Вам надо поговорить с Марком Джесперсом. И с Крисом Керрикером.
— A-а, Марка Джесперса мы взяли в оборот, — сказал полицейский. — Он у нас, так уж случилось, сидит в кутузке. Среди ночи взяли его шатающимся посредине Коннер-авеню. Похоже, он разбил свою машину, врезавшись в фонарный столб в полутора кварталах от пекарни и дальше отправился пешком. Пустую канистру оставил на сиденье. Пьяные преступники — скверные преступники, я это всегда готов сказать. Так что с ним мы беседуем. Теперь нам надо переговорить с Беном. Вам надо доставить Бена сюда.
— И Криса Керрикера.
— С ним мы свяжемся. Вам надо доставить сюда Бена.
— Обязательно. Доставлю непременно. Мне только надо в больницу съездить…
— Нет. Я же говорю: прямо сейчас. Или мы приедем и заберем его.
— Я должен съездить навестить Анат. Должен узнать, как она.
— Мы к ней наведывались. Взяли у нее показания. Она пострадала, но с ней все будет хорошо. Может, не так хорошо, как прежде, но — нормально. Она может немного подождать встречи с вами. Она никуда не денется. А вот нам нельзя ждать встречи с Беном. Вам нужно его доставить сюда без промедления.
Я замер, заставляя себя дышать. Слова копа звучали как приказ. По сути, они звучали как приказ, повторенный несколько раз с постоянно возрастающей значимостью.
И, возможно, коп был прав. За Анат хорошо ухаживали. А следствие — дело важное. И Бен — свидетель. Он мог бы помочь.
— Хорошо. Прекрасно. Я загружу его в машину, и мы прибудем прямо к вам.
— Отлично, — сказал коп. — Никаких заездов. Никаких посещений. Ничего не надо передумывать. Ничего не надо. Я возлагаю на вас ответственность.
Я удивленно взглянул на телефон. Пытаясь вникнуть в подтекст, который вполне мог быть высказан и на чуждом языке.
— Ладно, — сказал я. — Пока.
Иногда у нас под рукой не оказывается иного варианта, как только не обращать внимания на то, чего мы не в силах понять.
Бена я увидел выходящим нетвердой походкой из ванной.
Вид у него был бледный и несчастный. Никогда не понимал, зачем людям специально делать с собой такое.
— Сколько же пришлось выпить?
— Всего одно пиво. Два.
— И все?! Два пива?
— И еще что-то, такое сладкое, но я не знаю, что это было.
— Мы едем в полицейский участок.
У Бена округлились глаза. Широко распахнулись, как на преувеличенной картинке уличного бродяги.
— Я не хочу ехать.
— Не имеет значения. Ты должен поехать.
— Зачем? — даже два коротеньких слога Бену удалось растянуть на длину, может, двенадцати.
— Затем, Бен, — парировал я, возможно, слишком резко. — Это не было сном. Пекарня действительно сгорела дотла.
Никогда мой брат Бен еще так сильно не напоминал мне оленя на автостраде, застывшего в свете фар машины. Глаза широко распахнуты, понимает, что вот-вот последует удар, очень испуган, но все ж не способен изменить ход событий. И ужас в том, что Бен часто напоминал мне оленя на шоссе. Постоянно, на самом деле. Но никогда еще так сильно, чем в тот раз.
Вдруг он развернулся и опять бросился в туалет, и его прямо до кишок выворачивало болезненно долго.
Я ждал.
По дороге в полицейский участок Бен ничего не говорил.
Ничего. Ни словечка.
Я был готов почти ко всему, что он мог бы сказать. Не был я готов только к молчанию.
Несколько раз, сидя за рулем, я оглядывался на него. Лицо брата было мертвенно-бледным, сгорбившись над своими коленями, он обхватил их и мягко покачивался.
Я не поехал мимо пекарни. Сделал большой крюк в объезд. Я не рассказывал ему, что Анат ночевала над кафетерием. Раньше или позже мне пришлось бы рассказать ему. Но прямо сейчас Бен наводил на меня страх. Даже без дополнительных потрясений.
Один раз, кварталах в шести от участка, он издал звук, похожий на то, что нечто стремится вырваться наружу. Вот я и остановился. Потянулся и толчком открыл ему дверцу. Потом смотрел в другую сторону, пока он не закончил.
Мичелевски спросил, не желаю ли я, чтобы во время допроса моего брата присутствовал адвокат.
Я сказал: нет.
И пояснил:
— Бену скрывать нечего. Он лишь собирается рассказать вам, что он видел. Только наберитесь терпения. Я прошу. Поскольку он путается и ему трудно запоминать. И чем больше он думает, что вы на него злитесь, тем больше он путается. Возможно, я был бы в состоянии помочь вам с этим.
— Вы будете ожидать вот здесь, — сказал коп.
Он ничего не объяснял. А я не задавал никаких вопросов. Иногда накатывает сомнение: а не следовало ли мне задавать вопросы? Требовать. Только ничто из этого не казалось ужасно важным. Тогда.
Бена уведут в комнату. Зададут множество вопросов, чтобы установить, что он на самом деле был там. Бен даст показания на Марка и Криса. Его выведут из комнаты. Мы поедем в больницу навестить Анат. Мы переживем этот день. Обязательно. Жизнь пойдет дальше. Может, не гладко, наверняка не так, будто ничего не случилось. Только жизни достаточно известно, чтобы идти своим чередом.
Этот день закончится.
Приходилось вот так разговаривать с самим собой. Приходилось то и дело убеждать себя этой простой утешительной ложью.
Мне никогда не забыть выражение лица Бена, когда его повели в ту комнату. Никогда. Он все время оборачивался, глядя на меня через плечо. Его приходилось практически тащить. Вести, держа за руки.
А Бен, оглядываясь, все смотрел на меня, как делает пес, когда ты передаешь его ассистенту ветеринара для проведения операции. В тот самый жуткий момент, когда его тащат за ошейник, а он раздвигает ноги, упрямясь. Смотрит на тебя, ожидая спасения. Высказать словами не может, зато глаза ясно говорят: «Не дай им забрать меня. Я хочу быть с тобой». А ты не в силах выговорить даже извечное: мол, это все, чтобы стало лучше.
— Иди с ними, — сказал я. — Все будет нормально.
Слова эти не прозвучали как высказывание, которое еще вернется, чтобы не давать покоя. Так что, полагаю, будущего никогда не узнаешь.
Я взглянул на часы. Бен находился в той комнате с тремя копами (в Ниебурге и впрямь было три копа?) полчаса.
Так что же я делал не так? Все, чего я добился, это две фразы, вытянутые по одной из Бена. Третьей обычно было: «Я тебе уже говорил».
Я запутался. Мне нужно было попасть в больницу. Нужно было спросить кого-нибудь, могу ли я отъехать. Только съездить в больницу. А Бена забрать позже. Но в дежурной участка никого не было. Некого было спросить. Вот и приходилось сидеть. И метаться.
Через сорок минут появился Мичелевски, прошел прямо к питьевому бачку и налил себе (или кому другому) воды в бумажный стакан.
— Вы закончили? — спросил я. — Мы можем ехать?
— Вы можете, — изрек коп. — Вы можете в любое время, когда захотите. Ваш брат сопровождать вас не будет. Ваш брат задержан.
Я сел на деревянную лавку, продираясь сквозь все, что был способен думать, говорить, чувствовать. Увы, иногда просто приходится что-то выпалывать. Не все оправдывает ожидания.
Впрочем, я не впадал в панику. Произошла ошибка, и мы разберемся в ней до конца. Лучшее мое предположение: Марк солгал и свалил все на Бена. Только ничего не клеится. Как мог замыслить преступление парень, неспособный запомнить, как пройти два квартала до работы от автобусной остановки?
— Что Марк сказал о нем?
Я был спокоен. И гордился собой за это. Зачем цеплять копов? Будь голосом разума. Сотрудничай с ними. Будь таким, с кем они могут поговорить. Это, если смотреть наперед, лучше всего и для Бена.
— Дело не в том, что сказал Марк. А в том, что сказал Бен. Ваш брат признался, что бросил спичку.
Я открыл рот, готовый к спору. К тому, чтобы уверить их, насколько это нелепо. Что он, должно быть, сбил Бена с толку или не понял его. Что Бену очень легко вложить в уста слова. Он что угодно скажет, когда напуган.
Но я не стал уверять.
Иногда фотографическая память не такое уж и благо. Иногда я запоминаю сказанное мне кем-то слово в слово и жалею, что черт меня дернул это сделать.
— Вроде того, что в руке был всего лишь крохотный огонек, а потом он сделался по-настоящему быстрым. Все сгорело и вправду быстро.
Как раз это Бен и поведал мне о своем «сне».
Этот крохотный огонек. У меня в руке. Надо же, как я полностью забыл об этом? Я могу вспомнить все, что угодно. Потом я понял. Это было так очевидно. Это должно быть что-то нужное мне.