— Можешь ездить вот так на мне до второго, мать его, пришествия, чел. Я этого не сделаю. Ты вообще-то чего бьешься? Я тебя совсем не пойму. Балдеж — ты гребаный герой, раз сразу по приезде домой первым делом не упек своего братца в какую-нибудь психбольницу. Только и в тебе самом сидело, должно было сидеть что-то, того желавшее. Потому как я с твоим малым меньше дня провел и почти умом двинулся. Вот теперь он далеко — и не твоя в том вина. Всегда можешь сказать, что старался ради него изо всех сил. Никто не может судить тебя после всего, что ты сделал. Тебе лучше стало. Можешь вернуть себе жизнь, чел. Может, и девчонка-мусульманка к тебе еще вернется. Ты ж понимаешь. Если она будет уверена, что Бена упекли навсегда. Потому как ей — это и черту ясно! — не захочется тратить свою жизнь на парня, который ее бизнес запалил. Прямо у нее под руками и коленями. Мог бы жизнь свою получить обратно. Не догоняю я, почему это не отлично в том виде, как сейчас.
Я поморщился, когда он упомянул Анат, но только внутренне. Я был не готов позволить заметить это кому бы то ни было. И крепкой броней огородил тот факт, что до сих пор не получил весточки от нее. Душу отводил, когда один оставался, в той мере, в какой вообще этого касался. В душе. За рулем, по дороге в больницу штата. Ночью в постели в ожидании сна, который сначала не приходил, а потом не задерживался. В присутствии Криса Керрикера я этой темы не касался.
Крис умолк. И ждал. По-прежнему не двигаясь. По-прежнему не сводя глаз с двигателя. Будто бы это двигатель намеревался вступить в спор с ним. Не я.
— Все соображения здравые, — сказал я, смотря на него пристально. Крис дернул головой, словно желая взглянуть на меня. Но не стал. Наверно, передумал. Так и не заговорил. — В том, что ты только что сказал, нет ничего, о чем я сам не думал бы. И не собираюсь утверждать, что ты в каком-либо из них полностью не прав. Есть только одна проблема со всей этой пакостью в целом.
Я ждал отклика. Сам не знаю почему.
— Прекрасно, — подал голос Крис. — Назови мне проблему. Все равно же скажешь.
— Я не считаю, что Бен совершил что-нибудь недостойное.
Я выждал подольше, на тот случай, если ему еще что-нибудь захочется сказать. Очевидно, нет. Он закончил отвинчивать вентилятор и снял его с трех-четырех болтов, на которых он держался.
— Что ж, бывай, — сказал я. — Завтра увидимся.
Крис уронил вентилятор. Что, полагаю, было дорогостоящим промахом.
— От твою ж черта в душу мать! — зарычал он. — Когда ты меня оставишь в покое, чел?
— Когда ты расскажешь мне, что произошло в ту ночь.
Но уже довольно долго ничего не двигалось с места. Так что я решил, что на сегодня достаточно.
— Что ж. До завтра тогда.
Глянув через плечо, я увидел, что Крис мне кукишем в спину показывал.
В больницу штата я прибыл в двадцать минут двенадцатого. Точно, как делал каждые понедельник, среду и пятницу. С десятиминутной процедурой оформления до времени посещения. Видно, я научился у Бена расторопности.
Стоя перед окошком, слушал, как сидевшая за ним дежурная щелкала жвачкой. Я терпеть не мог, когда щелкали жвачкой. Меня это доводило до крайности.
Или, возможно, я в последнее время и без того был на нервах до крайности.
— Доктор Боско хочет поговорить с вами сегодня, — сказала дежурная.
— До или после посещения Бена?
— До. Дайте я ей позвоню.
Ее крашеные ярко-розовые ногти были до того длинны, что номер ей приходилось набирать обратным концом карандаша с ластиком. Оглядываясь назад, я нахожу иную связь, которую в свое время мне найти не удавалось, поскольку вторая половина этого уравнения себя пока никак не проявляла.
— Доктор Боско? — слышал я, как говорила дежурная. — Ага. Он здесь. Хорошо, — она повесила трубку. Вновь набрала номер тем же странным манером. — Джон? Хочешь прогуляться? Бери брата Бена Аммиано и проводи его к кабинету Боско. Хорошо. Спасибо.
Опять повесила трубку.
— Посидите, — сказала, указывая все тем же карандашом, словно я и сам по предыдущим посещениям не знал, где мне сесть. Но я был слишком разболтан, чтобы сидеть. Мне не нравился повисший надо мной меч знания, что врач хочет поговорить со мною.
Большая дверь загудела, потом открылась. Джон кивнул мне. Звали его Большой Джон. Спец по особым вызовам в психушке, когда пациент от рук отбивается.
Мы пошли рядом по ярко освещенному коридору. Я старательно напоминал себе, что меня не ведут на виселицу. Возможно. Джон открыл дверь кабинета доктора Боско, жестом предложил мне войти, потом закрыл за мною дверь.
Доктор Боско разговаривала по телефону. Подняла палец, затем указала им на стул.
Я сделал над собой усилие.
В то утро она заплела свои необычайно длинные седые волосы в причудливую косицу. Одета она была в красное. Ярко-красный блейзер.
— Я вам перезвоню, — сказала врач в трубку. — Ко мне пришли.
Дала телефону отбой и устремила на меня дружелюбный (и почему-то запугивающий) взгляд.
— Что-то случилось? — спросил я, затем попытался сделать глоток и не очень в том преуспел.
— У нас что-то случается в каждый день посещений, Рассел. Только-только мы успокаиваем Бена. И тут он видит вас. И после вновь разваливается на части. И ему хочется домой. И требуется много времени, чтобы он опять успокоился. Примерно столько же, сколько проходит до следующего посещения. Это становится плохой последовательностью. Намерена сделать вам предложение. И не имею представления, насколько оно по вам ударит.
Врач позволила себе паузу.
— Не намерены же вы предложить, чтобы я больше не приезжал? — опять молчание.
Намерена. Именно это она и предлагала.
Я посмотрел ей прямо в глаза. Не часто я такое делал. С кем угодно. В последнее время.
— Это, — спросил я, — не одно из тех нововведений, когда детей пичкают успокоительным, потому как с ним учителям легче управляться с детьми?
Я ждал, что она отведет взгляд. Не отвела.
— Рассел, если бы было так, я бы не предлагала. По-видимому, дело начинает принимать жестокий оборот. По какой-то причине Бен не в состоянии запомнить, что вы приезжаете сюда не затем, чтобы забрать его и отвезти домой. Следствие ли это повреждения мозга или действие того, насколько сильно он не желает признавать истину, я вам сказать не могу. Просто знаю, что всякий раз, когда вы уходите отсюда без него, разрывается сердце. Весь остаток дня он плачет. Твердит: «Мой дружище ушел без меня». Сотню раз. Каждый понедельник, каждую среду и пятницу.
— Пожалуйста. Не рассказывайте мне этого.
— Как я могу не рассказывать вам, Рассел? Это чистая правда.
— Я начинаю уставать от такой правды.
— Могу себе представить, как вы устали, друг мой.
Меня прошило электрическим током при ее обращении ко мне «друг мой». Словно бы она приняла эстафету от Назира.
— Он подумает, что я его забыл.
Тут мы оба глубоко вдохнули. На мгновение подняли наши головы над трясиной проклятой правды.
— Может, мы могли бы попробовать это на пару месяцев, — сказала врач. — Посмотрим, понравится ли нам воздействие на его настрой больше, чем то, что мы имеем сейчас.
— Хорошо. А вот еще чистая правда — для вас тоже, доктор. Я совсем не расположен к экспериментам. Я должен выбирать. Должен сделать ход. Настроить мой чертов разум. В Канзасе меня не держит ничто, кроме Бена. Я все еще плачу за свою квартиру в Нью-Йорке. Мои вещи все еще там. Моя почта по-прежнему приходит туда. Мне, возможно, скоро отключат электричество и водопровод. Любая возможность для меня продолжить свою карьеру — она там. Если мне не надо будет навещать Бена, мне понадобится сделать перерыв. Я вовсе не собираюсь торчать здесь, в Нигдебурге, несколько месяцев, пока мы ждем и разбираемся.
Боско откинулась в своем большом кожаном кресле, пока с приглушенным стуком не уперлась в его спинку.
— Ой, Рассел. Я понятия не имела. Рассел, езжайте возвращать себя к жизни. Я понятия не имела, что вы торчите тут ради Бена и одного только Бена. И если это причинит ему больше вреда, чем пользы… Езжайте! Позвольте нам позаботиться о Бене. Если он решит, будто вы его забыли, вы сможете прилетать раз-другой в год и уверять его, что это не так. Вам нужна жизнь. Вам нужно время, чтобы переварить все случившееся с вами. Вас что, не одолевает усталость? Словно вы воду в ступе толчете?
— Всегда.
— Так, может, перестать толочь?
— Не кошмарьте меня всей этой психологической ерундой, — сказал я. Но тоном, который ясно давал понять, что я и не думал жаловаться.
— Приходится, — почти улыбнулась она. — Я ерундовый психолог.
— Ну нет, по-моему, вы хороший психолог.
— Будь я им, не оказалась бы тут. Вела бы частную практику. Деньгу зашибала бы. Разъезжала бы в свободное время по местам, где отдыхается весело, молодой человек. Я бы это и вам посоветовала, молодой человек.
— Обязательно. Отличная мысль. Я вернусь к себе на квартиру в Джерси-Сити с видом на нижний Манхэттен. Смогу в свободное время любоваться пустым местом, где когда-то находилась моя работа. Может, руины все еще дымятся. Это было бы весело.
— Возможно кое-что и позабавнее этого.
Я поднялся на ноги. Слегка пошатываясь.
— Собираетесь к Бену сейчас? — как будто она ждала, что я ее предостережения пропущу мимо ушей.
— Нет. Поеду домой.
Уже выходя из кабинета, я поразился иронии своих слов. Может, даже и забавности. Наконец-то я разорвал мертвую хватку Нигдебурга. После почти трех месяцев я наконец-то заставил его отпустить меня. И в тот же самый момент случайно оговорился и назвал его домом.
Вернувшись к машине, проверил свой мобильник. Как всегда делал. Никто не звонил.
Я ехал домой (или обратно к дому моей матери, или зовите это, как вам будет угодно) и там заодно проверил автоответчик. Как всегда делал.
Ничего.
Некоторое время я просто сидел, подперев голову руками. Не скажу точно, как долго.
Затем вытащил до смешного тонюсенький телефонный справочник и поискал риелтора, бывшего маминой подругой с незапамятных времен. Шерил Бейкер-Кин.