Телефон разбудил меня часов в одиннадцать утра.
Я схватил его, не успел еще первый звонок отзвенеть.
— Это ты? — спросил безрассудно.
— Хмм, — раздался в ответ мужской голос. — И да, и нет. Я — это я. Но у меня забавное ощущение, что я не тот «ты», на кого вы надеялись. Сотрудник полиции Ник Мичелевски. Из вашего милого родного города. Процветающего столичного Ниебурга.
— А-а, — вырвалось у меня. Что еще я мог сказать, будучи захваченным врасплох?
Заметил себе: просто поздоровайся. Не думай, что это звонит Анат.
— Голос у вас сонный.
— Я и спал.
— Там, где вы находитесь, время что, позднее?
— Я почти всю ночь не спал.
— Хорошо. Ладно. Все сонные привычки в сторону. Вы ни за что не угадаете, кто нынче утром переступил мой порог. Ровно в семь часов. Со всей своей свитой. Спорим, ни за что не догадаетесь.
— Спорим, что я даже не попытаюсь.
— Крис Керрикер. Плюс властительный папаша, плачущая мамаша и нервничающий адвокат. Ни с того ни с сего он представил новую версию событий. Вдруг неожиданно выяснилось, что он вполне мог и присутствовать той ночью, в конце концов.
— Это… невероятно, — опешил я. — Я все перепробовал, чтобы заставить его признаться в этом.
— Как мы все и заметили.
— Что изменилось?
— Две вещи. По его словам. Время. Полагаю, можно сносить груз чего-то подобного до поры, но время идет, и груз становится тяжелее. Но я не считаю это основным. По-моему, главным образом ему под кожу въелась эта статья в газете о вашем общем друге Винсе Баке.
— Точно. Знаю. Я читал ее.
— По-моему, она ему все спутала. Он рассказал мне, что ту ночь они называли «Ночью расплаты мусульманина». Такое изящное, слегка злонамеренное прозвище они ей дали. Считая, что кто-то должен расплатиться за то, что случилось с Винсом. Теперь выясняется, что рассчитаться они должны были бы с какой-нибудь белокурой, голубоглазой американской семьей. Очевидно, смерть Винса от рук врага была единственным, что заставляло его во всем этом участвовать. Вселяло в него чувство справедливости.
— Может, это и не путаница. Может, до него теперь и в самом деле дошло. Что не все вокруг такое черное и белое.
Мичелевски смешливо фыркнул:
— Я бы не заходил так далеко. Керрикер — вполне примитивный мыслитель. Я пару раз заглядывал ему в глаза и не разглядел в них ничего столь утонченного. Короче. Теперь вся ситуация в наших руках. Благодаря признанию Криса нынешнее утро стало вполне и вполне оправдательным для одного вашего кровного родича, которого мы все знаем и любим. А для кого-то другого оно таковым не станет. Если бы не кто-то с Беновой… способностью…
— Что Крис вам рассказал?
— Он все еще заявляет, что сам ключевой роли не играл, но по крайней мере признает, что и Бен — тоже. Говорит, что он держался вполне в сторонке… он — это Крис, а не Бен… слишком далеко, чтобы слышать большую часть из того, что говорилось, но он видел, как Джесперс лил бензин, и что уже тогда ему переставало нравиться, какой оборот принимает дело. По-моему, он не понимал, что ночь того и гляди обернется такими тяжелыми последствиями. Так что он уже готовился дать деру. А потом увидел, что произошло. По его словам, Бен, выражаясь точно, не бросил спичку. Сказал, что больше это походило на то, что Бен уронил спичку. Ее дал ему Джесперс, который все время подзуживал Бена сделать это, а Бен не делал, вот тогда Джесперс и типа… вы понимаете… рявкнул на Бена. От этого Бен занервничал, а когда Бен нервничает, то становится неловок. Вам это известно не хуже других.
— О боже мой! — воскликнул я. — Это так на Бена похоже.
Наконец. Наконец-то версия событий, имеющая смысл.
— Именно так мы все и подумали. Так что теперь у нас появилась проблемка. Все это могло бы предоставить свободу вашему брату.
— Могло бы? Почему могло бы? Почему не предоставит?
— Видите ли. Я считаю, что решать все еще предстоит врачу. Могу ошибаться в этом отношении, поскольку пока еще не получил все подтверждения. А у нас это первый такой случай. Тут, возможно, потребуется вникнуть. Впрочем, думаю, кому-то в больнице все равно придется подтвердить, что Бен не представляет опасности ни себе самому, ни другим. Само собой, единственное письменное подтверждение, каким мы располагали, гласило, что представлял. Так вот, попросту говоря, если врачи и сотрудники больницы не усмотрели ничего, предполагающего иное… не могу категорически утверждать, что так оно и случится. Как я и говорю. Понадобится вникнуть. Немного юридически классифицировать. Однако допустим на время, что Бена освободят, что вполне возможно. Вот и проблема. Что, черт побери, нам с ним делать?
— Нет никакой проблемы. Я приеду и заберу его.
Я перекинул ноги через край кровати. Поискал глазами тапочки. Потом дошло: понадобится не день и не два, чтобы собрать все бумаги. И что Бен, он в Канзасе, а не внизу в вестибюле.
— Бена в Нью-Йорк? Ничего себе перемещеньице! Хотелось бы взглянуть.
— Уверяю вас, ему будет лучше, чем там, где он сейчас находится.
— Просто я рад, что сопровождать его будете вы, а не я. Вот и все, о чем мне следовало вас уведомить.
Женщина за столиком регистратуры в больнице штата ни с того ни с сего разговорилась со мной. Что было странно. Прежде она такого не допускала. Возможно, сказалось изменение моего положения. Я не был больше близким родственником одного из психов, которых она помогала держать взаперти. Мой близкий родственник оказался далеко не опасен. И, кроме того, он был официально отпущен на волю. Мы просто ожидали, когда его приведут.
— Вы, значит, летите отсюда?
— Нет! — воскликнул я. Словно она спросила меня, не собираюсь ли я прыгнуть с высокого здания или через огненный обруч.
— Я вас не виню. Нынче никто летать не хочет. Моя подруга в Л-А села на самолет. Человек она беспечный. Говорит, что в аэропортах наблюдение ведется, как ни в каком другом месте, так что они безопаснее, чем большинство другого. Но знаете, что она мне сказала? Там, в аэропорту Л-А, военные, солдаты в форме. Стоят на пропускных пунктах с «АК-47» в руках. Как на какой-нибудь видеоигре в войнушку. Я бы от страха не знала, куда деваться. Так как бы сюда добрались?
— Я езжу на старой маминой машине. Понятия не имею, сколько она уже миль набегала, но я отвез ее на техосмотр и сервис, и, похоже, все в порядке. Если честно, мысль опять проехаться по всему этому пути противна. Я всего несколько дней, как вернулся домой. Но не собираюсь испытывать судьбу и сажать Бена в самолет. В голову сразу лезут с десяток всяких причин, которые способны напугать его до смерти. А кроме того, я даже не знаю, есть ли у него какое-нибудь удостоверение личности с фотографией.
— Ооох. Об этом-то я и не подумала.
Большая дверь загудела, потом приоткрылась. Появился Бен в сопровождении санитара из психотделения, которого я никогда прежде не видел.
— Привет, братишка, — сказал я.
В своей обычной манере Бен поднял голову, чтобы взглянуть на меня, но взгляд его ушел на милю в сторону.
— Ты пришел забрать меня домой?
Вот так. Я больше двух суток провел в дороге, с неприязнью представляя себе этот самый момент.
Теперь нужно было рассказать ему, что единственный дом, который он помнит как свое жилище, продается. Что всех принадлежавших ему вещей уже нет. Потому как я позволил их продать или выбросить. Мне надо будет рассказать ему, что он переедет на новое место и больше уже никогда не увидит города, в котором прожил всю свою жизнь. Что все, к чему он когда-либо привык, ушло. Что каждый час его жизни отныне и впредь окажется ему незнакомым. Единственным смягчающим для меня фактором была надежда, что все это окажется лучше нынешнего его существования. Тем не менее все это грозит обернуться одним чертовски страшным приступом гнева.
Мне вспомнилось, как Мичелевски радовался, что сопровождать Бена выпадет не ему. На какую-то долю секунды я пожалел, что я не Ник Мичелевски.
— Тут такое дело, брат. И да и нет. Я приехал, чтобы забрать тебя отсюда. Но поедем мы не в тот дом, что тебе знаком. Мы поедем ко мне домой. Он будет новым домом для тебя.
Потом я ждал, что будет.
— Ты будешь там, дружище?
— Ну да. Обязательно.
— Вот и прекрасно, — сказал Бен. — Поехали.
Мы ехали по 35-му шоссе к Канзас-Сити. Собираясь перебраться на 70-е и попасть в Миссури. Другими словами, уже какое-то время мы были в дороге.
Бен хранил молчание. Полное молчание. Только смотрел в окошко, но не пустым взглядом. Смотрел по-настоящему. В любую сторону, где было на что посмотреть.
Наконец он произнес:
— Я и не знал, что это все тут.
— Что — мир?
— Все это.
Он еще оглядывался по сторонам. С пару миль.
— Приятно на это сейчас посмотреть?
— Это прекрасно.
— Ты, похоже, изменился.
Бен посмотрел в мою сторону. Взгляд его гулял где-то возле приборов на панели.
— Изменился — как?
— Похоже, стал тихим.
— В больнице слишком шумно было. Мне это нестерпимо. Мне нравится, когда тихо.
Потом он опять принялся смотреть в окошко.
Бен уснул где-то в Миссури. Проспал почти всю дорогу до Кентукки. Я нарочно сделал крюк на юг, потому как севернее лежал снег и местами было скользко.
Где-то на исходной стороне Луисвилла понадобилось поспать и мне. Так что я свернул на съезде с четырьмя знаками о съемном жилье и кружил там, пока не увидел слово «СВОБОДНО». Встал на парковке и тряхнул Бена за плечо.
— Подъем, брат. Давай-ка возьмем номер.
Однако разбудить его оказалось совершенно невозможно. Сколько бы раз я его ни тряс, он по-прежнему посапывал.
Я вышел из машины, обошел ее и открыл противоположную дверцу. Опустил его сиденье. До самого конца. Получился почти лежак. Так ему будет удобнее. Потом вернулся на водительское место и сделал то же самое со своим сиденьем.