Но Джефрис, к удивлению Стэнгопа, лихую затею лорда не поддержал. И любезно разъяснил дипломатам:
— Новая королева и её муженёк сидят ещё на троне очень шатко. Первый же крепкий противный ветер их сдуть может. А меж тем на трон ещё один претендент есть. И самый законный — молодой герцог голштинский, Карл Фридрих, сынок старшей сестры Карла XII, и, выходит, его прямой племянник. У него немало сторонников и в риксдаге. Так что, милорд, — Джефрис обращался теперь прямо к Картерету, — можно, конечно, совершить тайный набег на Аланды и сорвать конгресс, но, боюсь, не вышло бы по русской поговорке: как аукнется, так и откликнется! На мой взгляд, лучше действовать тихой сапой, глянь, конгресс и расстроится окончательно! — Джефрис раздвинул в улыбке лягушачий рот и добавил: — Особенно когда на Балтике появится британская эскадра!
— А как на неё взглянет царь Пётр? — спросил Картерет. — Не дойдёт ли дело до войны?
— А вот за этим будет следить старина Джефрис, недаром он так сведущ в русских поговорках; Я досылаю вас резидентом в Петербург, Джефрис. И помните; мы должны там балансировать на острие ножа — ни мира, ни войны! За тем и наблюдайте в России! — приказал министр.
— Но, милорд, ведь я был в России в плену и меня там слишком хорошо знают! — пробовал было возражать Джефрис.
— Зато вы знаете русский язык! — Стэнгоп недаром слыл государственным мужем одной идеи Если ему что приходило в голову, его уже было невозможно остановить. — Отдохните в Лондоне недельку-другую, старина, — и в Петербург!
— Миссия будет тайной, милорд? — уныло осведомился Джефрис, которому никак не улыбалось спешить на русские морозы.
— Зачем же тайной, ведь у нас с Россией ещё нет войны! Явитесь к русскому двору открыто — и наблюдайте, слушайте, следите! И обо всём сразу доносите мне!
Когда Джефрис вышел, министр довольно рассмеялся и спросил Картерета:
— Каков молодец?
— Да уж, отпетый! — сорвалось у лорда.
— Такие мне и нужны! — серьёзно ответствовал Стэнгоп и принялся объяснять Картерету его задачу в Стокгольме. — Склоняйте шведов к скорому миру с Ганновером, Пруссией и Данией. Пусть Швеция пожертвует Померанией, Штеттином, Бременом и Верденом. Зато британский флот будет охранять её берега и вернёт шведам не только Финляндию, но Эстляндию и Лифляндию. И, главное, не жалейте денег на подкуп, Картерет! Помните, мало кто может устоять в нищей Швеции перед блеском нашего золота. А я верю в вас, милорд! — С тем напутствием Картерет и удалился от министра, а через несколько дней он был и впрямь назначен королём Георгом послом в Швецию.
В КРОНШТАДТЕ
В конце мая 1719 года Никита писал новый портрет государя. Пётр позировал ему на сей раз в доме коменданта на Котлин-острове. С подзорной башни, где для царя был устроен кабинет, хорошо были видны все морские подступы к острову и кронштадтская гавань, заполонённая десятками галер, скампавей и баркасов. Лилейная эскадра уже ушла в Ревель, и только два требующих починки стопушечных корабля высились меж лёгкими скампавеями, как великаны средь карликов.
Галерный флот тоже собирался в поход, и даже сюда, на верхи, долетал тысячный гомон людских голосов, скрежет подъёмных блоков, стук топоров.
Пётр сидел за столом и только изредка отрывался от бумаг, с удовольствием ловя солёный морской воздух, густо перемешанный с запахом смолы и свежих плотницких стружек. В Кронштадте был его второй дом, и здесь, на море, он чувствовал себя деятельнее всего.
Никите царь на сей раз не позировал, как неподвижная статуя, а просто дозволил созерцать себя за работой, своим привычным и нужным делом. С одной стороны, для художника заключалось в том известное неудобство, поскольку подвижное лицо Петра всё время менялось, а с другой стороны, он впервые видел царя не на Корабельной верфи или перед строем солдат, а сидящим в круглых голландских очках и с пером за обычным письменным столом. Хотя, ежели подумать, в этом не было ничего удивительного — так или иначе через руки царя проходило множество деловых бумаг великого государства и на всё требовалась царская резолюция.
Ныне Пётр получил письмо от своего последнего союзника, прусского короля Фридриха-Вильгельма, который предупреждал, что стараниями английского министра Стэнгопа супротив России составляется мощная коалиция. Впрочем, Петру и самому было ведомо, что ещё в январе английский король Георг I, император Карл VI и вдругорядь предавший его союзничек, король польский Август, заключили меж собой некий сговор супротив России.
Новоявленные конфиденты сразу потребовали, чтобы Пётр не только вывел войска из Мекленбурга и Польши (что он, кстати, ещё до этого сделал), но и принял мир на подневольных условиях, возвратив Швеции, кроме Финляндии, ещё и Эстляндию с Ревелем, Лифляндию с Ригой и Выборг с дистриктом. За земли же отчич и дедич, Ингрию и Карелию, потребно было уплатить Фведам знатный выкуп. Крепко надеясь на новоявленных конфидентов и ожидая британскую эскадру, кабинет королевы Ульрики-Элеоноры завёл переговоры на Адандах в тупик. «Что ж, придётся снова поступать со шведом по-неприятельски!» — вздохнул Пётр. И кратко отписал прусскому королю: «Никакого другого пути, кроме твёрдости, ныне я не вижу, через который бы мы почётный мир со Швецией получить могли!» Затем подумал, вспомнил об угрозе появления на Балтике английского флота и добавил не без раздражения на явную трусоватость своего прусского союзника: «Ежели б я инако поступал и при многих зело опасных случаях одними угрозами дал себя устрашить, то я б того не достиг, что ныне чрез Божию помощь явно имею».
Никита успел отметить все эти перемены: и задумчивость Петра, и его решимость, и нарастающий гнев.
Здесь в царский кабинет постучали и на пороге, к крайнему изумлению Никиты, вырос младший сынок тётки Глафиры, Алексашка, в новенькой форме морского офицера. Никита знал уже от Романа, что Александр служил поначалу лекарем в его полку, откуда перешёл после Гангута на корабельную службу. Но сейчас он едва распознал в этом статном черноусом офицере того самого мальчонку, который с восторгом внимал в Новгороде его рассказу об избавлении от шведского полона.
— Лейтенант Михеев, господин вице-адмирал! (Пётр требовал, чтобы его на флоте именовали по чину). С реляцией от капитана Наума Сенявина! — бодро отрапортовал царю Алексашка.
Пётр нетерпеливо разорвал пакет и быстро пробежал глазами всё донесение. Лицо его вдруг стало радостным и открытым.
— Нет, ты послушай, мастер, что пишет Сенявин! — За неимением военных Пётр обратился к своему живописцу и с воодушевлением прочёл строки из донесения: — «24 мая в 3 часа утра два наших корабля на траверзе острова Эзель повстречали три шведских судна. Шведы стали уходить, тогда мы, не дожидаясь сикурса, погнались за неприятелем, настигли оного и после жестокого огневого боя, коий длился с 5 до 9 вечера, полонили всю шведскую эскадру». И подписи: «Капитаны Сенявин и Зотов».
— Так всё и было, молодец? — Пётр повернулся к отошедшему к порогу Алексашке.
— Полная виктория, господин вице-адмирал! — Алексашка тоже не мог сдержать своей радости. — Пленён пятидесятидвухпушечный линейный корабль «Вахмейстер», взяты тридцатидвухпушечный фрегат «Карлус Кронвайнен» и двенадцатипушечная бригантина «Берн-Крдус». Капитану Сенявину отдал шпагу шведский комкан до р Врангель, сдались одиннадцать его офицеров и триста семьдесят шесть матросов! — По тому как Алексашка безошибочно называл шведские корабли, понятно было, что он видел сражение своими глазами.
— Хвалю! По-гангутски дрались! — Пётр поднялся из-за стола во весь свой огромный рост, поманил к себе Алексашку, обнял и поцеловал его в лоб. — Вот они, сыта отечества, каковы! — снова обратился Пётр к художничку. — Не с меня, с них надо портреты писать!
— Да он, никак, поранен? — встревожился Никита, Еридев, что левая ладонь у родственника перевязана.
— Где ж это ты так, братец? Чаю, при абордаже? — просил Пётр.
Алексашка вдруг мучительно покраснел и не стал жрать, сознался:
— Ведь я, государь, не воин, а корабельный лекарь. Ну вот, как резал одному матросику ногу и себе руку радел.
— Резал ногу — отрезал руку! Узнаю лекарей! — расхохотался Пётр. Но затем уже спросил озабочен так — А велики ли потери?
— Три офицера и шесть наших матросов убиты! Двести раненых. Всех раненых я доставил в госпиталь. — Алексашка помялся и добавил: — И раненых шведов прихватил!
— А вот за это молодец, хвалю тебя наособицу! После боя надо быть милостивым к неприятелю... — Порывшись в ящике стола, Пётр извлёк заветную шкатулочку р отсчитал сто золотых. — Это тебе на вспоможение для раненых — и нашим, и шведам! Да и списки павших в рою воинов мне перешли, надобно дать вспоможение их семьям! — и, обернувшись к взошедшему на башню задыхавшемуся генерал-адмиралу Апраксину, повелел: — На славную викторию у острова Эзель, Фёдор Матвеевич, прикажи выбить памятные золотые и серебряные медали и наградить ими всех участников этой баталии. Сенявина же за умелый манёвр и полную викторию над неприятелем представь в капитан-командоры. Чаю, достоин быть командором, коль неприятельского командора пленил! — И, не скрывая своего восхищения новой викторией, так увесисто хлопнул по плечу дородного Апраксина, что тот едва не присел. — Ну что, господин генерал-адмирал, хорошо наш линейный флот свою кампанию начал?! Так нам ли британской эскадры сэра Норриса бояться?! Немедля выступай с галерами на Аланды, а я отплыву в Ревель и оттуда приведу тебе в подмогу весь линейный флот.
Слово у Петра никогда не расходилось с делом, он тут же накинул зюйдвестку и готов был уже поспешать на рейд, когда вспомнил о художнике и сказал просто:
— Извини, мастер, ныне мне недосуг. Надобно англичан у Ревеля опередить. Но как вернусь — обязательно закончишь портрет! Пока же пиши вот этого героя-лекаря! — И он шутливо ткнул пальцем в сторону Алексашки. — Да присматривай, чтобы он опять себя не порезал! — Тяжёлые ботфорты царя гулко застучали по винтовой лестнице.