В этом смысле люблю смотреть, как работают тренеры женских команд, — особенно Карполь и Трефилов. Когда девчонки в тайм-ауте собираются вокруг тренера и тренер орет на них, — это оно, то самое. Потом они с новыми силами возвращаются к своему ремеслу, заряженные правильным сценарием и настроем, и делают свое дело. А тренер, конечно, как-то тоже умеет бросать мяч, но не это в нем главное. Он вообще не на поле.
Дирижер оркестра, теоретически, тоже владеет музыкальным инструментом и как-то связан с технологией извлечения звуков. И уж, конечно, у него абсолютный музыкальный слух и идеальное чувство ритма. Но это все мелочи, низовые навыки. В главном он — стержень для сгущения и направления смыслов, вырабатываемых музыкантами, разными по своей природе (у них разные инструменты), индивидуалистами по своей сути. Точно так, если в перенасыщенный раствор воткнуть палку, на ней образуются кристаллы, подчиненные восхитительному геометрическому замыслу. Тогда как в растворе без воткнутой палки вещество было в броуновском движении.
Это такой инвариантный тип групповой выработки силы, который существует еще, например, в львином прайде или в семье вампиров. Там тоже инициирующим сердечником является вожак, помещенный в поле потенциальных энергий и организующий их сообразно своему харизматическому назначению.
Скажем, человеку рабочих специальностей абсолютно непонятно, что делает дирижер. Тоже мне, работа: с виду можно подумать, что дирижер палочкой отсчитывает такт. И это, конечно, тоже. Но совсем ведь не это. Ну, да что Феллини пересказывать.
Очень интересно наблюдать за контактом дирижера с оркестром — как они обмениваются вибрациями. Все скрипачки влюблены в дирижера, потому что свои глубоко интимные моменты производства страсти они питают его эманацией. Его видение гармонии подсказывает им, как правильно и солидарно вырабатывать страсть. Это уже не просто страсть — это гармония страсти, экстаз. Он извлекает из них личную страсть, награждая взамен экстазом слаженности. И даже скрипачи, наверное, чувствуют что-то такое. И даже игрец на геликоне.
Любопытно, что симфоническая музыка — верный признак и даже характеристика империи. Всякая банановая республика отчего-то стремится устраивать плац-концерты и оркестровую музыку, когда прилетает высокий гость. Чувствуют в этом признак «настоящей» государственности более высокого порядка. Но в банановых республиках звучит такая музыка смешно и разлаженно, как визг повздоривших кошек. Своих высот симфонический оркестр достигает только в имперском контексте. Симфония (от греческого sinfonia — «созвучие») — это гармонизированная сложность частностей, создающая новый, цельный смысл. Это абсолютная калька имперского устройства. Все симфонии были рождены в империях. Все императоры обязательно пестовали симфоническую музыку и симфонические оркестры. Империя, как и симфония, — предельная форма сложности составных частей в едином. И это такое единое, которое не сумма и даже не множество, а гармония. Оно обретает свой собственный, новый, высший смысл.
Составлением высшего единого смысла из полуфабрикатов занимается режиссер. Его видение сначала воплощается в актерской работе, потом в работе всех функциональных единиц (оператора, звуковика, монтажера, кто там еще). И, наконец, рождается целостное произведение. Добавка режиссера в материальном смысле ничтожна — у него вроде бы нет собственного материального продукта. Но у него есть объемлющий замысел — канва, в которую ложится всякая нить частного, первичного таланта, взятого в дело.
Что касается технологий — режиссеры работали в разных технологических эпохах. В немом, черно-белом, цветном, компьютерном кино, теперь еще 3D какое-то. Режиссеры — некоторые — обязательно цеплялись за старое на стыке эпох. Конечно, были такие. Но все равно именно из их рядов и происходили инноваторы, переводившие ремесло на новую платформу. Ну, а кто бы еще это сделал? Поэтому смена технологических эпох на самую суть работы редактора при таком понимании — особо не влияет.
Продукт режиссера — вовсе не последовательность картинок на пленке «Свема». Дескать, «Свему» на свалку — режиссера следом… Нет, продукт режиссера — целостность разного, гармония (в идеале, конечно). И вот что важно — это гармония не только внутреннего созвучия творческого ансамбля, но и гармония созвучности со зрителем. То есть он настраивает созвучие не только с (между) ведьмами, но и с космосом.
Что интересно, этот продукт существует уже в начале — до того, как частные участники процесса начнут вырабатывать свои продукты первого передела. Режиссер, во-первых, творит саму целостность, потому что чует ее загодя. Во-вторых, режиссер своей творческой харизмой конденсатора-разрядника подчиняет и вдохновляет частности, посылая им нужные импульсы и разряды. Удары током, как удары хлыстом, строят стадо творческих личностей и заставляют его двигаться в нужном направлении. При том, что всякая частная корова, будь она хоть рекордсменка по удоям, сама никогда не знает, куда ей нужно идти. Дело коров — вырабатывать молоко своих энергий. Но удоя энергий не собрать без пастуха — режиссера. Еще одно значение латинского redactus — «собранный, сбор, урожай».
«Из хаоса самовлюбленных и якобы самодостаточных монад создавать симфоническое целое» — вот что надо записать в должностной инструкции редактора. Редактор — производная хаоса и функция порядка. Еще одно из значений редакторородного латинского redigo — «возвращать».
Редактор — магнетический штырь, вонзаемый в ленивое месиво слабых энергий и структурирующий его. Именно этот штырь имел в виду Ельцин, говоря о своем преемнике: «…На самом деле, это человек глубокий, яркий, очень целеустремленный, с одной во всем теле, во всей груди, с одной стрелой, жестким жезлом…» Уж Ельцин-то в эманациях знал толк. Ельцин ведь, бывало, и оркестром руковаживал, — неспроста. Ну да, слуха у него не было. Все остальное — было.
Так что Путин — он тоже из наших, из редакторских. А редакторы, как известно, бывшими не бывают. Независимо от смены кабинетов и технологических платформ. Как Путин намагнитил все опилки вокруг себя, в какие они строгие узоры построились и вибрируют, ловя эманации, — загляденье. Разумеется, у каждого редактора свой авторский стиль, свои силовые структуры, которые проявляются в узоре и подборе опилок.
В руце редакторской — электрическое стрекало. Те, кто вращаются вокруг редактора по силовым орбитам, даже центростремительной оси порой не видят, а видят как раз только стрекало. Или вообще просто чувствуют стимулирующие разряды. Но их эмоциональная зависимость от Вия-редактора все равно неизбежна — либо в форме любви, как у скрипачек, либо в форме нелюбви, как у… нескрипачек.
Конечно, по нынешним временам хорошо бы все эти генерирующие мощности монетизировать. Собственно, вот об этом как раз и напишет Василий Гатов, наверное, в своей следующей колонке. Но, думаю, если функцию редактора очистить от технологических привязок и выделить в ней сердцевину, главное, то оснастить потом это главное любыми новыми технологическими решениями — не так уж и сложно. Корневая функция редактора вполне переносится на другие платформы. И мы знаем немало хороших примеров, начиная с того места, где все это обсуждается, — со «Слона»[47].
Больше того, если уж и переносится идея СМИ на другую платформу, в новую эпоху, то именно и исключительно редакторами. Которые, вообще-то, идут в авангарде и на острие поиска. Ну, а кто еще? Инвесторы? Потребители? Издатели?
Так что, вина немцев… то есть, редакторов все-таки не в их органической и принципиальной зацикпенности на прошлом опыте, а, скорее, в инерционности человеческого мышления вообще[48].
На заре блогосферы популярен был вопрос о том, заменят ли блоггеры журналистов. Сегодня блогосфера уже вполне формирует и отражает повестку дня, как и журналистика. Только это какой-то другой день, хотя с той же датой. Повестки, конечно, пересекаются, но имеют различия. Блоггерская — ближе к жизни. Журналистская — главнее, потому что служит ориентиром не для движений души, а для реальных решений — личных, общественных, экономических.
Таково отличие результата. А главное отличие процедуры в том, что журналисты занимаются утолением общественных запросов профессионально, за плату. Профессионализм журналистов часто выдвигают как залог их необоримого и вечного превосходства над блоггерами.
Однако же, если мы сравним конкретные продукты журналистики и блогосферы, то заметим, что профессионализм журналистов уже не обеспечивает им превосходства. Блогосфера выработала методики, позволяющий добывать сопоставимый продукт, несмотря на любительский статус своих «корреспондентов». Точнее, благодаря ему.
Сразу несколько журналистских специализаций могут быть замещены блоггерскими методами. Например, репортер. Пока профессиональный репортер доедет до места события, блоггеры — случайные свидетели, уже отпишутся и ворвутся в топы, забрав читающую публику у отстающей прессы и кастрированного ТВ.
Собкоры интернета распределены повсюду и обязательно оказываются на месте в час X, а не после (как репортер). И чем шире будет цифровой охват, тем плотнее сеть рабселькоров накроет все событийное поле. Репортеру работы не останется. Редактор переключится на блоггеров, заказывая им тексты или пересказывая их сообщения с места событий.
Похожая судьба ждет расследовательскую журналистику. Нынешний август с пожарами сформировал в блогосфере новый жанр партизанской журналистики — блоггерское расследование. Еще раньше элементы жанра оттачивал у себя в блоге Алексей Навальный